Страница 131 из 145
На выстрел прибежали с соседней тридцатьчетверки двое танкистов с автоматами, рванули задние дверцы, но на заднем сиденье высилась под самую крышу только пухлая перина. Ребята потянули за перину — под ней кто-то завозился. Дернули посильней — перина, выпустив облачко пуха, упала в снег, а вслед за нею, испуганно пискнув, выпорхнула молодая немка в коротенькой юбчонке и в туфельках на высоких тонких каблучках и сразу увязла в снегу.
— Вэр ист дас? — спросили у мужчины, но тот, слегка пожав плечом здоровой руки, ничего не ответил.
Обоих отвели в дом, где находились командир батальона тридцатьчетверок и наш Фруктов. На голом столе помигивает керосиновая лампа. Солдат торфяными брикетами растапливает печь. Задержанным разрешили сесть. Тип с холеным лицом и заплывшими жирком глазами, болезненно кривясь, поддерживал левой рукой правую, раненную в плечо. Женщина дрожала всем телом от страха и холода, поджимая поджарые ноги с мосластыми щиколотками. Оба молчали. Обыскали его. В кармане пальто нашли запасную обойму к браунингу, а в заднем кармане брюк — широкую планку с орденами и медалями в два ряда. Верхний ряд начинался двумя тусклыми Железными крестами. Послано было осмотреть машину. Под подушкой водительского сиденья обнаружили документы и топографические карты округа Морунген. На ветровом стекле автомашины изнутри прикреплен пропуск, разрешающий передвижение в прифронтовой полосе. Шишка, надменно буравящая нас злыми глазами-щелками, оказалась важной, но девать пленного и его спутницу — не то секретаршу, не то походно-полевую супругу — было некуда, не с собой же таскать... 22 января
Время давно перевалило за полночь, и командир разрешил мне соснуть в доме, «обжитом» танкистами, так как неизвестно было, сколько еще простоим. Федя Сидоров, торопившийся туда же, окликнул меня, и мы, перейдя улицу, поднялись на [519] высокое крыльцо просторного одноэтажного здания. Внутри оно разгорожено на несколько комнатенок. Окна зашторены всяким подручным материалом, на столах и подоконниках тускло горят немецкие плошки-светильники. Народу полным-полно, как пчел в улье. Кто закусывает по-походному, кто скоблит многодневную щетину, кто письмо пишет, которое все равно нельзя пока отправить, а большинство спит в самых разнообразных, живописных и неживописных, позах на койках, на диванах и просто на полу. Кто-то из танкистов пригласил нас к «столу», дружелюбно потряхивая фляжкой, но, заметив, что у нас слипаются веки, ткнул через плечо рукой на незанятую голую койку в клетушке слева. Мы с другом тотчас улеглись на провисшую металлическую сетку и, несмотря на громкий говор, частое хлопанье дверей и топот солдатских сапог, крепко заснули.
Среди глухой ночи взрывы и частая стрельба разбудили нас. Подхватываемся с Федькой в кровати. В помещении темно. Спросонок не могу понять, где я и как здесь очутился. Через открытую настежь дверь, за которой ночь то и дело озаряется сполохами взрывов, выбегают, толкаясь и переругиваясь, люди. Чей-то зычный голос, перекрывая шум боя, крикнул у самого крыльца: «К маши-инам!» Мы выскочили во двор. Крепкий утренник перехватил дыхание, проворно забрался под распахнутые полы полушубка и ознобцем пробежал по моей спине. Две звонко лопнувшие возле соседнего дома мины заставили нас синхронно пригнуться. Федька только присвистнул да знакомо рубанул воздух рукой — и мы припустили во весь дух к своим машинам. В той роще, внизу, торопливо тявкали несколько минометов, а все пространство над полем между рощей и домами перекрещивали цветные трассы.
Немцы атакуют деревню! Откуда они вдруг взялись? Некоторые тридцатьчетверки уже ведут огонь с места. Моя самоходка ближе Федькиной. Ему еще надо обогнуть танк впереди. Тут грянули новые разрывы, и друг мой исчез за огненно-дымным всплеском... Дмитрий Яковлевич, увидя меня из своего люка, обрадованно скомандовал: «Заводи! Быстрей!» Экипаж захлопотал у орудия. Где-то недалеко густо рявкнула чья-то ИСУ, должно быть Кабылбекова, за ней — еще одна. С минуту, сдерживая себя, прогреваю двигатель, затем самоходка наша катится к окраине, опоясавшейся вспышками выстрелов. Вдруг левее, у домиков, ближних к полю, ухает глухой [520] взрыв и яркое пламя освещает тридцатьчетверку. Танк пылает.
Палыч по команде посылает осколочный в поле, где медленно передвигаются отчетливо видные на белом черные фигурки фашистов.
Несмотря на внезапность ночной вылазки, немцы едва зацепились за окраину, но большего сделать не смогли, встреченные прямым огнем танков и самоходных орудий, а также немногочисленными автоматчиками десанта, которые, к их чести, не дремали и успели вовремя поднять тревогу. Потеряв несколько десятков человек, противник под сильным обстрелом отошел назад, в рощу. Куда и зачем пытались прорваться немцы — мы так и не узнали. И численности наступавших тоже.
Когда рассвело и стало совсем тихо, командир батальона созвал всех офицеров, вплоть до командиров машин, на экстренное совещание: что делать дальше? Горючее на исходе, а наша задача — стремительное продвижение к берегу моря — с нас не снята. Прикинув так и этак, решили слить остатки горючего у тридцатьчетверок, заправить полностью хотя бы роту танков и одну батарею ИСУ и этой подвижной группой с частью десанта продолжить марш на Пройсиш-Холлянд. Остальные машины, заняв круговую оборону, будут ждать ГСМ на месте: радисты уже связались с командиром нашей бригады.
Через полчаса все было готово, и комбат, гвардии майор с забавной коротенькой фамилией Туз, увел свою подвижную группу вперед. Наша батарея вошла в ее состав.
Все глубже забираемся в тыл врагу, сея панику на дорогах, все ближе Балтийское море, все уже и уже лазейка, через которую нельзя дать уйти большим силам противника, действующим в Восточной Пруссии, нельзя дать им соединиться с фашистскими армиями, что пятятся к Одеру под сокрушительными ударами 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов.
Продвигаемся вперед быстро, временами неожиданно меняя направление, чтобы не подкараулили фрицы где-нибудь на прямой. Остановки самые короткие — ровно настолько, чтобы смогли подтянуться отставшие машины. Майор-комбат отлично ведет колонну, уверенно и смело, словно он не в самом осином гнезде находится, не имея точного представления, в скольких сотнях километров за линией своего фронта, а где-нибудь в родных краях, знакомых сызмальства до мельчайших подробностей. [521]
И хмурое небо, на котором только изредка пробрызнет солнце, и «земля незнаема», и дома с островерхими красными черепичными крышами, и аккуратность дорог с обязательными деревьями на обочинах, и строгое солдатское равнение елок в лесопосадках, и опрятная чистота городков и деревень, и даже приличный вид старой, ношеной-переношеной одежды на небогатых немцах — все как-то непривычно, однообразно и кажется ненастоящим, как в фантастическом сне. Может быть, это оттого, что спим последнюю неделю очень мало, урывками. Некогда!
Мчится колонна уже в сумерках по узкому прочному шоссе. Впереди с дозорных машин заметили слева от дороги, возле длинного одноэтажного здания, подозрительное движение и с ходу открыли огонь. Строение вспыхнуло. Из дверей и окон горохом посыпались солдаты и бросились в поле. Убегающих хорошо было видно на снегу, и через несколько минут все было кончено. Около пылающей деревянной казармы широкий светлый круг. В нем, среди срезанных пулеметными очередями фашистов, важно развалился толстенный фельдфебель с большой черной трубкой в зубах, нацеленной в небо, а рядом с ним уткнулась рылом в снег бегемотообразная раскормленная свинья, которая как-то затесалась в толпу, охваченную паникой, и тоже пала на этом бесславном поле брани.
Марш продолжается в темноте. Спать хочется. Миновав два озера, подступающие слева вплотную к шоссе, с ходу, без единого выстрела ворвались на северную окраину города Заальфельд. Повернув влево, танки и самоходки помчались по улице, ведущей в центр, туда, где на фоне ночного неба темнел острый шпиль кирхи. Направо, по той же улице, к недалекому железнодорожному переезду предусмотрительный комбат послал два Т-34, чтобы закрыть «ворота в город». На улице кое-где тускло светят синие электрические лампы под глубокими колпаками да изредка из зашторенного окна призрачно-слабо просачивается узенькая, робкая полоска.