Нуэла

- Мне хотелось бы немного отметить твое выздоровление.

- И нашу неожиданную встречу?

- Да. Только, знаешь, я ждал этой встречи, верил в нее. И, как мне кажется, только эта вера и согревала меня всю жизнь.

- Я тоже... ждала чего-то. Но до сих пор боюсь поверить, что все это не сон. И потом... как я здесь, в чужой стране, без документов?..

- А у меня есть для тебя сюрприз. Кстати, пойдем я покажу твою комнату. Это наверху, в мансарде. Там тебе будет удобно и покойно. В нее ведет даже отдельный вход, с веранды. И есть маленькая лоджия, прямо над цветником. Сейчас увидишь.

Он помог ей подняться по лестнице, распахнул дверь и указал на стол, куда заранее положил найденную сумку:

- Знакома тебе эта вещица?

- Ой, моя сумка!? Не может быть! - Нуэла метнулась к столу, щелкнула замочком. - Да, моя сумка, и все целехонько. Вот уж действительно сюрприз! И это тоже - благодаря вам? Скажите, вы человек или какой-то добрый дух, посланный мне богами?

- Я самый обыкновенный человек, Нуэла. Но для дочери Джуны готов быть и добрым духом, и любящим отцом, и самым верным и преданным другом.

- А я для вас... Нет, словами это не выразишь.

Девушка прошлась по комнате, села на диван. Затем положила его большую, огрубевшую ладонь себе на грудь и тихо прошептала:

- Слышите, как бьется мое сердце? И пока оно бьется, до последнего его удара я буду служить вам как Богу.

Он ласково погладил ее по голове:

- Милая моя девочка! Зачем это? О какой службе ты говоришь? Я счастлив уже тем, что ты будешь жить возле меня и я смогу по мере возможности заботиться о тебе как о родной дочери.

Смутная тень пробежала по лицу Нуэлы.

- Только потому, что я дочь Джуны? - быстро проговорила она.

- Да... - почти машинально подтвердил он и вдруг по--нял, что это не так, что, как ни священны были для него воспоминания о Джуне, это были всего лишь воспоминания, а то, чем стала для него Нуэла, было превыше любых воспоминаний, да и чувства, какие он питал к ней, были совсем не такие, какие были в отношениях с его детьми, хотя он и пытался убедить себя, что испытывает к ней чисто отцовскую привязанность.

- Да, наверное... - повторил он, все больше осознавая, что говорит не то, что думает, и боясь признаться в этом Нуэле.

А она вдруг как-то сникла, ресницы ее дрогнули, в глазах появилось внезапное смятение, растерянность, даже боль.

- А я думала...

Можно ли было и дальше кривить душой?

- Вернее, я хотел сказать, - поспешил добавить Радов, -что я всегда готов был сделать все, что мог, для Джуны. Но, встретив тебя... Боже, неужели ты не видишь, что стала для меня самым дорогим, самым близким человеком на свете, кто бы ни был твоей матерью?!

- Это правда? - проговорила она дрогнувшим голосом.

- И ты еще спрашиваешь!

- Нет, я чувствую это, этого нельзя не чувствовать. Но чем я заслужила такое?.. - тихо произнесла Нуэла, не спуская с него посветлевших глаз, в которых были теперь лишь беспредельная нежность и безграничная доверчивость, каких он не видел во взгляде ни одной другой женщины.

И сразу словно яркий фейерверк взметнулся в его душе, в груди стало тесно от нахлынувших чувств. Но он постарался притушить этот всплеск ответной нежности:

- А ведь ты, наверное, проголодалась, Нуэлочка, пора нам заняться завтраком.

- Как скажете... - послушно согласилась Нуэла.

- Так я пойду поставлю чайник, а ты... Ты, может быть, хочешь переодеться? Я тут приготовил кое-что, - кивнул Радов на шкаф. - Халатик, домашние туфли...

- Да, я переоденусь, благодарю вас.

Потом они долго сидели за столом. И Нуэла, сначала робко, нерешительно, затем все более осваиваясь в непривычной для нее обстановке, взяла на себя роль хозяйки стола: разливала чай, нарезала колбасу, сыр, и все это с таким милым совершенством, такой непринужденной грацией, что Радов не мог оторвать от нее завороженного взгляда.

- Как же вы живете совсем один? - задала Нуэла, по-видимому, давно мучивший ее вопрос.

- Так уж получилось. Жена умерла. Сын служит в ракетных войсках далеко на Севере, недавно обзавелся семьей. Дочь еще раньше вышла замуж, живет на Дальнем Востоке.

- А вы?

- А я вот коротаю остаток своих дней...

- Не говорите так! Остаток! Отец мой в ваши годы только еще женился на маме. И если бы не тот трагический случай... А вы что, не очень хорошо себя чувствуете?

- Всяко бывает, Нуэлочка.

- Так я помогу вам.

- Чем же ты сможешь помочь? - усмехнулся Радов.

- Только не смейтесь, пожалуйста! Отец мой не только владел волшебным камнем. Он знал много древних секретов врачевания людей и кое-что успел передать мне.

- Вот как! Значит, ты будешь меня лечить? И каким образом?

- Это секрет, и вы... Вы даже не заметите этого.

- Совсем замечательно. А теперь, если хочешь, пойдем погуляем по саду. Я покажу тебе свои «земельные угодья».

- Как это погулять по саду?! - пылко возразила Нуэла. - В саду не гуляют, а работают. И я тоже хочу работать. Не беспокойтесь, я ничего не напорчу. Летом мама часто возила меня в деревню к бабушке, и там я научилась всем садоводческим премудростям. Но сначала надо убрать со стола.

- Пустяки. Я уберу попозже.

- Нет, убрать надо сейчас. И сделаете это не вы, а я. А вы подыщите мне какую-нибудь старую блузу и не очень большие шаровары, чтобы я могла поработать в саду. - Нуэла решительно встала из-за стола, и Радов не мог не отметить про себя, как это было похоже на то, что говорила и делала когда-то Джуна.

Так началась у Радова новая, столь не похожая на прежнюю, жизнь. Где бы он теперь ни был и что бы ни делал, рядом с ним неизменно оказывалось милое юное создание, одним своим присутствием превращающее каждый день в праздник. Радов мог часами любоваться ее безукоризненно сложенной фигуркой, ее красивым смуглым лицом, ее утонченными, истинно в индийском духе, манерами; ему доставляло несказанное удовольствие оказывать ей все новые и новые знаки внимания, стараться предугадать любое ее желание, доставить ей хоть какую-нибудь радость, абсолютно не помышляя о каких бы то ни было более близких, интимных отношениях. Она, со своей стороны, платила ему самой искренней привязанностью, уважительным, доходящим до обожествления почитанием, но также не выходила за пределы чисто дочерних проявлений своих чувств, так по крайней мере казалось Радову.

И ничто, казалось, не могло омрачить этого тихого запоздалого счастья. Но не прошло и недели, как судьба снова напомнила ему о прежних, почти забытых, страхах.

В этот день они с Рындиным возвращались из райцентра, где получали пенсию, и уже подошли к развилке дорог, одна из которых шла к даче Радова, другая - к совхозному поселку, в котором жил Рындин, как тот резко остановился и схватил Радова за рукав:

- Что это? Слышишь?!

- Вроде машина... - прислушался Радов.

- Не вроде, а точно - автомобиль. И снова на дороге к твоей даче.

- Что же из этого?

- А то, что, сам знаешь, не так часто проезжают здесь машины.

- Да, с тех пор как случилось несчастье с Ну злой, я не видел ни одной.

- Вот то-то и оно! Может, это опять тот хмырь в шляпе. Не нравится он мне все-таки. Сам не знаю почему. Пойдем-ка встретим его, хочу взглянуть на этот автомобиль.

Но шум машины уже растаял в предвечернем воздухе, и прежняя тишина повисла над лесной дорогой. Тем не менее друзья двинулись вперед и через несколько минут остановились перед знакомым перекрестком, где ясно просматривались следы автомобильных шин.

- Она лишь пересекла нашу дорогу, - заметил Радов, присматриваясь к ним.

- И не просто пересекла, а притормозила тут, - уточнил Рындин. - Но и это еще не все: кто-то сошел с нее и направился к вашим дачам. Видишь эти следы?

- Да, следы, похоже, свежие и начинаются лишь от перекрестка.

- А главное - обрати внимание! - я никогда не видел таких замысловатых отпечатков подошв. Словно иероглифы какие-то. Не иначе какой-то азиат их оставил.