Бодлер

Но вместе с тем или, быть может, как раз по причине этой холодности, своими чуть ли не ледяными и горделивыми манерами Жанна доставляет Бодлеру небывалое, ошеломляющее наслаждение. Ей давным-давно известно, что в любви она искусница и у нее достаточно опыта, чтобы ответить на все желания, на любой из фантазмов, на самую низкую из причуд этого восторженного человека, попавшего под ее иго. Чтобы, кроме того, спровоцировать их. Чтобы, когда нужно, прикинуться, будто она разделяет с ним те же эротические чаяния, те же низости, тот же экстаз в сладострастии. Она инстинктивно чувствует, что его возбуждает, что его воспламеняет. Ей известно, что она отличается от других женщин, которых он знал и которые все в общем-то лишь послушные и милые случайные партнерши. В том числе и профессионалки из домов терпимости, и подобранные на улице несчастные проститутки. Ей известно, что она, по сравнению со всеми этими девицами, порочна. Что, по словам Теодора де Банвиля, она стала «единственной его забавой».

А так как она тоже желает быть покорной, при надобности покорной до безропотности, Жанна соглашается не изображать больше из себя актрисулю. При условии, однако, что взамен Бодлер будет в состоянии взять ее на содержание и помогать ей.

Да, он готов это сделать, но не хочет тем не менее рисковать своей независимостью или отказываться от своих литературных амбиций. Ему трудно себе представить, чтобы какая-нибудь женщина все двадцать четыре часа в сутки находилась с ним рядом, под его крылом, в одной с ним квартире, среди его бумаг и книг. Более того, одна лишь мысль о женитьбе вызывает у него презрительный смех.

Жанна, со своей стороны, тоже не горит желанием начать жить вместе с таким оригиналом, как он, с человеком, который большую часть времени занимается тем, что марает бумагу, ведет нелепые разговоры, посещает богачей и поэтов, чью писанину она не понимает, их интересы ей совершенно чужды.

Бодлер находит решение — поселяет Жанну в соседнем доме, совсем рядом с ним, чтобы иметь возможность без затруднений ходить к ней ночью. Таким образом он сможет по-прежнему жить в гостинице «Пимодан», как ему заблагорассудится.

Отыскав маленькую квартирку на улице Фаммсан-Тет, он устраивает там Жанну Покупает ей посуду, мебель, безделушки, обивку… Воспользовавшись этим обустройством, он оставляет себе самые ценные предметы, которые приобретает, разумеется, у Аронделя. А тот, прослышав, как все, что Бодлер обладает небольшим состоянием, не стесняется предлагать ему все более редкий и, следовательно, более дорогой антиквариат, а также картины мастеров: Тинторетто, Корреджо, Пуссена… Само собой, копии.

Устоять невозможно. И в конце концов Бодлер вынужден влезть в долги. Он занимает деньги у Аронделя, вслепую подписывает векселя, не зная толком, что делает и куда это может его завести.

Для госпожи Опик это уже слишком. В июле 1844 года она вполне официально начинает судебную процедуру, с тем чтобы учредить опекунский совет. В ее хлопотах ей оказывали поддержку Клод Альфонс и нотариус Ансель, более чем когда-либо стремившийся защитить репутацию и память покойного Жозефа Франсуа Бодлера. Собравшийся семейный совет пришел к выводу, что Шарль, «став по достижении совершеннолетия хозяином своего состояния, предался самому безрассудному расточительству», что «на протяжении примерно восемнадцати месяцев он растратил около половины своего состояния» и что «самые последние события дают основания опасаться, как бы остаток имущества не был поглощен в случае малейшего промедления с назначением ему, как расточителю, опекунского совета».

Двадцать первого сентября 1844 года главой опекунского совета был назначен Ансель. Униженный Бодлер имел право подать апелляционную жалобу, однако, не желая вступать в конфликт с матерью, он от этого воздержался.

Утешением, лекарством от того, что он почитал бесчестьем, служит Жанна. Жанна, его «странный идол», «дочь черной полуночи с бедром эбеновым», его «демон яростный», его «развратница Мегера». Это «ад его ложа».

Прибежищем для Бодлера, его опорой и спасением становятся стихи, пылкие стихи, которые он пишет и без конца поправляет, отделывает, — стихи очень интимные, которые говорят об усладе чувств и ненависти, о любовном головокружении и отвращении любить. О горечи любить. И быть во власти вампира. О невозможности любить без печали.

Ибо она, вне всякого сомнения, проклятый вампир, эта Мессалина с «большими черными глазами»… Несмотря на то, что ее содержал Бодлер, она продолжала встречаться с другими мужчинами и продавать им свои чары. Она без малейшего смущения готова была следовать за первым встречным. И даже принимать случайных клиентов на улице Фаммсан-Тет.

Однажды вечером Бодлер застал Жанну с ее парикмахером. Он в ярости, но слишком привязан к ней, слишком сексуально прикован к тому, что она дает ему, чтобы сердиться на нее больше двух-трех дней!

КРУГОМ ИДЕТ ГОЛОВА

Обитатели великолепной гостиницы «Пимодан» на набережной Анжу в большинстве своем были представителями богемы и дилетантами. В частности, Роже де Бовуар, чей на редкость драматичный роман «Школяр из Клюни», опубликованный в 1832 году, подсказал, видимо, Александру Дюма идею «Нельской башни», не говоря уже о его бесчисленных работах для газет и журналов (хроника, рассказы, путевые впечатления), от «Ревю де Пари» до «Карикатюр», включая «Глоб», «Мод» и «Фигаро». Еще художник Жозеф Фернан Буассар, именуемый Буаденье, ученик Антуана Гро и Эжена Делакруа. Его художественное дарование вполне реально, а кроме того, он хороший скрипач, отличный собеседник и радушный хозяин, свои фантазии, свои шумные речи Буассар любил произносить у себя дома, прежде чем предложить гостям гашиш — это «зеленое варенье, необычайно пахучее, до того пахучее, что оно вызывает некоторое отвращение, как, впрочем, вызвал бы его любой тонкий запах, доведенный до максимума своей силы и, так сказать, насыщенности»[21].

Гашиш, свою долю которого оплачивал каждый из приглашенных, следовало разводить в черном очень горячем кофе, кофе по-турецки, и пить натощак, дабы избежать рвоты, ибо основательная еда плохо уживается с наркотиком. От этого после недолгой томной веселости «кругом идет голова». Вдруг обнаруживаются превращения и «престранные двусмысленности» и выясняется, что звуки имеют цвет, а у цвета есть музыка.

20

Перевод Эллиса.

21

Ш. Бодлер. «Искусственный рай». Перевод В. Алексеева.