Восстание в пустыне

Новый кряж имел около сорока футов в высоту и удобные для обороны очертания. Нас было восемьдесят человек, и все время подходили новые люди. Мои бойцы со своим орудием находились на месте. Затем [213] прибыли еще два орудия, а за ними вторая сотня людей аджейль. Сражение превращалось в настоящий пикник, и нам удалось успокоить сомневавшихся в его исходе. Мы расставили автоматические орудия у ребра холма, приказав изредка, но не слишком часто, стрелять из них, чтоб понемногу тревожить турок.

Наступило затишье. Я прилег в защищенном от ветра месте, куда слегка проникало солнце, и блаженно поспал часок, в то время как турки заняли наш прежний кряж, рассеявшись по нему, как стая гусей, и с гусиной же мудростью. Наши люди оставили их в покое.

В середине дня прибыли Зейд с Мастуром, Расимом и Абдуллой. Они привели наш главный отряд, состоявший из двадцати пехотинцев, посаженных на мулов, тридцати всадников, двухсот крестьян, пяти автоматических ружей, четырех пулеметов и горного орудия из египетской армии, уже участвовавшего в сражениях под Мединой, Петрой и Джурфом. Это было великолепно. Я проснулся, чтобы приветствовать их.

Турки заметили, что мы собрались толпой, и открыли пулеметный и шрапнельный огонь. Но они не смогли взять верного прицела и лишь нащупывали нас. Мы напомнили друг другу, что передвижение является законом стратегии, и начали перемещаться. Расим со всеми нашими восьмьюдесятью всадниками на различных животных выступил, чтобы обойти восточный кряж и окружить левое крыло неприятеля. Он взял с собой пять пулеметов.

Мы устроили парад, дабы враг не заметил их выступления. Неприятель вытащил наверх бесконечный ряд пулеметов и расставил их с равными промежутками вдоль кряжа, словно напоказ в музее. Их тактика [214] казалась безумной. Каменистые высоты были лишены всякого прикрытия, достаточного даже для ящерицы. К тому же мы знали точное расстояние для прицела и заботливо наставили на турок наши виккерсовские орудия, благословляя их длинные мушки старого образца. Горное орудие мы приготовили к внезапному шрапнельному огню по неприятелю, который намеревались открыть, когда Расим приступит к действиям.

Пока мы ждали, возвестили о новом подкреплении в сто человек из Аймы. Накануне они повздорили с Зейдом из-за платы за участие в войне, но перед лицом опасности великодушно решили предать забвению старые счеты. Их прибытие привело нас к решению броситься в атаку на врага одновременно с трех сторон. Итак, мы послали новоприбывших из Аймы людей с тремя пулеметами, чтобы они обошли правый фланг неприятеля. Затем мы открыли огонь по туркам с нашей центральной позиции.

Те почувствовали, что их положение перестает быть благоприятным. Старый генерал Гамид Фахри-паша собрал свой штаб и велел всем взять по винтовке:

— Я уже сорок лет солдат, но никогда не видел, чтобы мятежники так сражались. Примкните к рядам...

Но было уже слишком поздно.

Расим ускорил нападение со своими пятью пулеметами. Невидимые туркам, они смяли их левый фланг. Люди из Аймы, которые знали каждую травинку на местности, являвшейся их собственными пастбищами, подкрались невредимо на расстояние триста ярдов от турецких пулеметов. Неприятель, сдерживаемый угрозой лобовой атаки, впервые заметил людей из Аймы, когда они внезапным залпом смели пулеметные команды и привели в смятение правый фланг. [215]

Увидев это, мы двинули вперед людей на верблюдах. Ими предводительствовал Мухаммед эль-Газиб, управляющий хозяйством Зейда, в своих сверкающих, развеваемых ветром одеждах, держа над головой малиновое знамя племени аджейль. Наши слуги, артиллеристы и пулеметчики, широкой лавиной ринулись за ними.

Зейд хлопал подле меня в ладоши от радости при виде стройного порядка, с каким разворачивалось наступление в красных лучах заходившего солнца. С одной стороны кавалерия Расима сметала разбитый левый фланг в овраг позади кряжа. С другой — люди из Аймы безжалостно добивали беглецов. Центр неприятеля в беспорядке катился назад через расщелину, преследуемый нашими людьми — пешими, конными и на верблюдах.

Я вспомнил о глубинах ущелья Хеса, отрезающего путь на Керак, о его неровных тропах, стремнинах и бездонных оврагах, перерезающих дорогу. Предстояла кровопролитная резня, и я должен был почувствовать жалость к врагу. Но после всех треволнений битвы мой мозг слишком устал, чтобы я еще спустился вниз в это ужасное место и потерял ночь, спасая неприятеля.

Своим решением вступить в сражение я погубил двадцать или тридцать из наших шестисот людей, а раненых, возможно, было втрое больше. Это составляло одну шестую отряда повстанцев, погибшую ради сомнительного триумфа, ибо уничтожение тысячи жалких турок не влияло на исход войны.

В итоге мы захватили у неприятеля две горные гаубицы (системы "шкода", которые нам очень пригодились), двадцать семь пулеметов, двести лошадей и мулов, двести пятьдесят пленных. Говорили, что лишь пятьдесят истощенных беглецов вернулись к [216] железной дороге, большая же их часть погибла во время отступления. Арабы, жившие на пути турок, восставали и убивали их исподтишка, когда те убегали. Наши же люди быстро отказались от преследования, так как были утомлены, измучены и голодны{69}.

Когда мы вернулись обратно, начал падать снег, и лишь очень поздно нам удалось, ценой последних усилий, собрать наших раненых. Турецкие же раненые остались на поле сражения и на следующий день все были мертвы.

Зима запирает нас

День за днем снег падал все гуще. Погода задерживала нас, и мы утратили всякую надежду, пока проходили однообразные дни. Мы должны были бы ринуться мимо Керака на Амман, гоня перед собой напуганных слухами турок. Сейчас же все наши потери и усилия оказались напрасными.

Дважды я пытался исследовать заваленное снегом плоскогорье, на котором оказались заметены даже следы от трупов турок, но долго оставаться там было невозможно. Днем немного оттаивало, а ночью все вновь замерзало.

Моему отряду повезло больше, чем остальным, так как один из людей подыскал нам пустой недостроенный домик из двух хороших комнат, с двором при нем. Мои деньги доставили нам топливо и даже зерно [217] для верблюдов, которых мы держали под прикрытием в одном из углов двора. Здесь Абдулла, любитель животных, мог чистить их скребницей, учить их отзываться на имя и брать из его рта куски хлеба. Однако это были тяжелые дни, так как при разжигании огня нас душили клубы зеленого дыма, окна же приходилось закрывать подобием ставен нашего собственного производства.

Сквозь глиняную крышу весь день протекала вода, а по ночам по каменному полу прыгали блохи. Нас было двадцать восемь человек в двух крошечных комнатушках, наполненных едким запахом человеческих испарений.

В моем походном мешке нашелся томик "Смерти Артура". Он умерял мое отвращение. У этих людей были только физические потребности, и их нравы грубели среди нищеты. Их дикость, в обычное время скрытая расстоянием, теперь колола мне глаза, а незаживающее раненое место в левом бедре зябло и вызывало мучительный озноб.

День ото дня, по мере того как наше состояние становилось более грубым и животным, росла и пропасть между нами.