Восстание в пустыне

Пока мы занимались этими хитростями, пришла телеграмма от полковника Бремонда, содержавшая [165] предупреждение, что Абд эль-Кадер был шпионом на жалованье у турок. Это расстраивало все наши планы.

Фейсал сказал мне:

— Я знаю, что он сумасброд. Думаю, что он честен. Берегите головы и используйте его.

Так мы и сделали, оказывая ему полное доверие из тех соображений, что если он обманщик, то не поверит нашей чистосердечности, а если честный человек, то подозрительность к нему лишь сделала бы его обманщиком.

Безусловно, он был энтузиастом ислама, полусумасшедшим на почве религиозного фанатизма и самой неистовой веры в самого себя. Его мусульманскую щепетильность оскорбляло то, что я явно был христианином. Его гордость страдала от нашего общества, ибо племена относились к Али Ибн эль-Гуссейну как к высшему авторитету, а ко мне еще лучше, чем к последнему. Его тупость и глупость два или три раза заставляли Али терять самообладание, что приводило к тяжелым сценам. В конце концов Абд эль-Кадер покинул нас, беспомощных, в отчаянную минуту, а до того, насколько лишь хватало его сил, препятствовал походу и разрушал наши планы. [165]

Опять через железную дорогу

Напоследок мы роскошно попировали и выступили в путь вечером 24 октября 1917 года. В течение четырех часов мы подвигались медленно: первый переход всегда был трудным.

В добавление к моим собственным верблюдам и вьючным животным конвоя я снабдил верблюдами индийских добровольцев и одолжил одного Буду, а [166] другого Торну, гвардейцу Ллойда, сидевшему в седле, как араб, в полосатом плаще поверх хаки. Сам Ллойд ехал на чистокровном верблюде, которого ему одолжил Фейсал, — прекрасное быстроходное животное, но худое и остриженное после чесотки.

Наш отряд рассеялся. Вуд отстал от других. Мои люди, имея много хлопот с индийскими волонтерами, потеряли его из виду. Таким образом он очутился наедине с Торном. Во мраке, всегда заполнявшем по ночам глубины ущелья Итм, они потеряли направление на восток, по которому мы шли. В течение нескольких часов они скакали по главной дороге, ведущей к Гувейре, но наконец решили дождаться дня в какой-то боковой долине. Оба не были знакомы с местностью и не были уверены в арабах. Поэтому они по очереди стояли на часах.

Мы догадались о случившемся, когда недосчитались их во время нашего полуночного привала Перед рассветом несколько арабов поехали обратно с приказом обыскать три или четыре дороги, по которым могли отклониться пропавшие, и привести их в Рамм.

Мы же двинулись дальше к Рамму через волнистые склоны из розового песчаника и заросшие зеленым тамариском долины Наконец, когда на огромных утесах зажегся малиновый закат, мы вступили в долину Рамм.

Вуд и Торн уже находились там. Вуд был болен и лежал. Он сердился на меня, но за ужином наши дружеские отношения восстановились.

На следующий день мы вошли в зигзагообразное неровное ущелье, ведущее к высотам Батры. К полудню без всяких приключений достигли вершины. Мы с удовольствием расположились в зеленой долине, укрытой от ветров, греясь под слабыми лучами солнца, смягчавшими на этом высоком плоскогорье осеннюю прохладу. [167]

Я уехал на север в разведку с Авадом, мальчиком при верблюдах из племени шерари, нанятым в Рамме, не спрашивая, кто он такой Мы кружили вокруг Аба-эль-Лиссана, чтобы увериться, что турки пребывают в беспечности, так как им была свойственна привычка высылать верховые патрули через Батру, лишь только они что-нибудь замечали, а у меня не было никакого желания вовлекать наш отряд в стычки. Авад был оборванный смуглый юноша лет восемнадцати, прекрасного сложения, с мышцами атлета, подвижный, словно кошка. Он прекрасно держался в седле.

Мы с ним взобрались на вершину холма, с которого открывался вид на всю Батру и долины, отлого спускающиеся к Аба-эль-Лиссану, и лениво пролежали там, пока не увидали, что кавалькада Али вступила в ущелье. Мы сбежали по склонам, чтобы встретить их, и услышали, что дорогой они потеряли четырех верблюдов. Али вновь поссорился с Абд эль-Кадером и молил Бога избавить его от несговорчивого, высокомерного и грубого спутника.

Мы покинули их с тем, чтобы они с наступлением темноты двинулись за нами. Так как у них не было проводника, я оставил им Авада Мы должны были встретиться у лагеря Ауды. Затем мы двинулись вперед через неглубокие долины и через пересекающие друг друга горные кряжи, пока солнце не опустилось за дальний высокий отрог, с вершины которого на расстоянии многих миль мы увидели четырехугольное здание станции Гадир-эль-Хадж.

Я и Ллойд наметили место для перехода через железнодорожное полотно ниже станции Шедия. Когда взошли звезды, мы решили, что должны идти, руководясь созвездием Ориона. Час за часом отряд шел на Орион, но он от этого не казался ближе. [168]

Наконец мы выбрались из горных ущелий на простор бесконечной равнины.

Я поехал с Ллойдом вперед, чтобы внимательно осмотреть железнодорожную линию и избавить тем самым наш главный отряд от случайной стычки с турецким блокгаузом или ночным патрулем.

Наши великолепные верблюды делали слишком большие шаги, и мы, не сознавая того, все больше и больше опережали тяжело нагруженных индусов. Джемаддар Гассан-Шах выслал одного человека, чтобы тот не терял нас из виду, затем другого, а за вторым и третьего, пока его отряд не вытянулся в длинную вереницу торопящихся людей. Тут он шепотом отдал по цепи настоятельное распоряжение идти медленно, но, дойдя до нас, это распоряжение стало совершенно невразумительным.

Мы остановились. Ночные звуки нарушали тишину. Порывы слабого ветерка приносили запах увядающих трав.

Затем мы опять двинулись в путь, но медленнее. Казалось, часы проходили за часами, а равнине все не было конца. Мы почувствовали, что звезды ведут нас по неправильному пути.

У Ллойда где-то был компас. Мы остановились и пытались ощупью найти его в глубоких седельных мешках. Разыскал компас лишь подъехавший Торн. Мы стали вокруг, делая вычисления по блестящей стрелке, и изменили Орион на более попутную Северную звезду.

И опять мы бесконечно шли вперед, пока Ллойд, когда мы карабкались на высокий вал, не натянул, зевая, поводьев и не протянул вперед руку. Далеко на нашем пути на горизонте вырисовывались, чернея на фоне темного неба, два куба, а возле них — остроконечная крыша. Мы находились на прямом пути к станции Шедия. Пришлось свернуть направо и [169] поспешно трусить через открытую местность, немного беспокоясь, что растянувшийся за нами караван мог не заметить внезапного изменения направления движения. Но все закончилось благополучно, и несколько минут спустя мы обменивались в соседней ложбине радостными замечаниями на различных языках: английском и турецком, арабском и урду{55}. От лагеря турок слабо доносился волнующий лай собак. Сейчас мы знали, где находимся, и взяли новое направление, чтобы обойти первый блокгауз ниже Шедии.

Мы уверенно выбирали дорогу, надеясь вскоре пересечь железнодорожное полотно. Но время медленно тянулось, а мы все не видели его. Была полночь, мы шли уже шесть часов, и Ллойд с горечью сказал, что к утру мы можем дойти до Багдада, — тут не могло быть никакой железной дороги. Торн увидал ряд деревьев, и ему показалось, что они движутся. Затворы наших винтовок щелкнули, но деревья оказались лишь деревьями.