Страница 18 из 41
Но, увы, моя радость, как и мой сон, были недолгими. Я недооценивала лисьей изобретательности…
Проснулась я от какого-то странного скрежетания. Чертыхаясь, встала и застукала Алиску в тот момент, когда она скатывалась с края ванны вниз, внутрь, примерно так же, как дети скатываются с горки на салазках. При этом «ребенок» пускал в ход (для торможения, наверно) свои длиннющие когти, которые и производили разбудивший меня скрежет.
Было совершенно ясно, что эти «катания с горки» Алиска не прекратит до утра — до времени, когда придет ее «ночь». Или придумает вместо «горки» еще что-нибудь.
Что делать? Алексей предложил не слишком мягкий, но единственно возможный способ укрощения строптивой: посадить ее на ночь на цепочку.
Не желая портить отношения с Алиской, я коварно подсунула роль тюремщика мужу. И вот уже руки Алексея в зловещих черных перчатках крепко держат извивающегося, кусающегося и царапающегося чертенка. Через минуту Алиска затихла. Ласково с ней разговаривая, я прикрепила к ошейнику длинную цепочку и закрепила ее за трубу, проходящую сзади унитаза. Не слишком это выглядело красиво, но что было делать?
Алексей осторожно опустил корсачка на пол. Алиска рванулась — цепочка не пускает. Тогда она начала отчаянный бег вокруг агрегата, к которому ее «приковали». Цепочка обмоталась вокруг унитаза один раз, второй, третий… И вот уже Алиска поневоле стоит на задних лапах, точнее, почти висит, полузадушенная, с вытаращенными глазами.
Разумеется, нам срочно пришлось снимать ее с «виселицы»…
Что же все-таки делать? Завтра утром мне нужно быть в издательстве, будет трудный разговор и серьезная работа. Необходима ясная голова, а где ее взять? Надежды на сон никакой, да еще тройная доза снотворного.
— Знаешь что, — предложил Алексей, — я заберу Алиску в спальню, а ты ложись в кабинете на диване. Если ты еще заткнешь уши ватой, то, возможно, отоспишь свое снотворное. А у меня, как тебе известно, сон такой, что даже Алиска мне не помешает.
— Спасибо, — ответила я, — другого выхода все равно нет. — И хотела отстегнуть цепочку от Алискиного ошейника.
— Э, нет, — торопливо остановил меня Алексей, — все же Алиска — не заяц, а хищник. Что-то мне не хочется спящему оставаться в ее власти. Проснешься, например, без носа… Давай лучше сделаем так: прикрепим Алиску к радиатору. Там ей уже не удастся повеситься.
Сказано — сделано. Алиска водворена в спальню — «прикована» к батарее отопления. Никаких возможностей шумно развлекаться. Рядом только блюдечко с водой.
Но дух узницы не был сломлен. Первым делом она изо всей силы ударила лапой по блюдечку и, конечно, разбила его. Затем, натянув до предела цепочку, встала на задние лапы, а передними подцепила мою вязаную кофту, висящую, как мне казалось, в безопасности на спинке кровати. Она рванула кофту зубами и когтями раз, другой, и… вот уже от любимой кофты остались лишь клочья.
Но и это было только цветочками. Алиска нашла еще одну хорошую возможность насолить нам. Своими длинными острыми когтями она стала яростно соскребывать обои с того места стены, которое было ей доступно.
И вот со стены содрано все, что можно, даже больше, чем можно.
Алиска притихла на минуту, обдумывая, по-видимому, дальнейший план действий. И вдруг с отчаянной яростью набросилась на свою цепочку, решив… перегрызть ее. Затея, на наш взгляд, безнадежная. Но поражала неукротимость этого существа. И больно было слышать скрежет зубов о железо.
Я ушла в кабинет. Легла, заткнула уши ватой, скрежет стал тише, но не прекращался. И я не могла спать. А шел уже четвертый час ночи…
Вдруг все стихло. «Ну, думаю, слава богу, смирилась». И я наконец уснула…
Утром, вопреки ожиданиям, проснулась в блаженной тишине. Кинулась в спальню. Толкаю дверь, она не открывается — закрыта изнутри на ключ. Почему? Стучу.
— Сейчас открою, — отвечает Алексей каким-то странным голосом. — Только входи осторожней. Не выпусти Алиску.
— Как это, интересно, я могу ее выпустить? Вместе с радиатором, что ли?
— В том-то и дело, что Алиска… сорвалась.
— Как «сорвалась»? — спрашиваю я, проскальзывая в спальню и быстро захлопывая дверь.
— Очень просто: перегрызла цепочку.
— Вот это зубки!
— А дальше начался настоящий цирк. Алиска стала носиться по комнате, буквально как «сорвавшаяся с цепи». Прыгала с кровати на кровать, бегала прямо по мне.
— Ну, а дальше?
— Я смотрел на циркачку, смотрел, а потом глаза у меня начали слипаться. Ну и уснул. Только, на всякий случай, прикрыл нос рукой.
— Где же она теперь?
— Под кроватью. Спит. Устала…
Через два дня после воцарения у нас Алиски я увидела, что с лисичкой неладно. Презрев подстилку (жарко!), бедняга лежала на боку на холодном кафеле и тихо постанывала. Дыхание у нее было лихорадочным, нос сухим и горячим.
Я повезла ее в ветеринарную лечебницу. Алиска сразу же стала центром внимания посетителей. Даже великолепный мраморный дог потерял своих поклонников.
Но лисичка была равнодушна к успеху. Ей становилось все хуже. Нам уступили очередь, и как только заплаканная, но уже улыбающаяся старушка вынесла спасенного кота-алкоголика, подавившегося резиновой пробкой от валерьянки, я с «ребенком» на руках вошла в кабинет звериного доктора.
Дрожащему «ребенку» прежде всего бесцеремонно подняли хвостик и поставили термометр. Он показал 44,5! Это очень много даже для животных, у которых температура тела выше, чем у людей.
Потом врач тщательно выслушал больную и объявил диагноз: двустороннее крупозное воспаление легких.
Должно быть, Алиска простудилась на Птичьем рынке. Ведь она долго сидела там без движения на снегу, жадно вдыхая морозный воздух широко раскрытой от волнения пастью.
— Положение серьезное, — сказал звериный доктор. — Нужно бы колоть пенициллином. Но у дикого зверя от укола может случиться шок. Поэтому попробуем вылечить больную таблетками. Как ее зовут?
— Алиска.
— Так, Алиса. А фамилия?
— Фамилия? — с недоумением повторила я.
— Ну, как ваша фамилия? — нетерпеливо спросил ветеринар.
Я назвалась, врач выписал рецепт. По дороге домой я заехала в аптеку, и, развернув рецепт, увидела, что в графе «фамилия, имя, отчество больного» было написано черным по белому «Лиса Алиса Друнина»!..
На повестку дня встал вопрос, как заставить Алису Друнину принимать отвратительнейшее на вкус снадобье. Веселенькая задача — три раза в день перехитрить лису!
Я втиснула таблетку в кусок сырой печенки, предварительно сделав в ней надрез. В первый раз хитрость моя удалась — больная проглотила и еду, и лекарство, Правда, вид у нее после этого был огорошенный и недовольный: «Что, мол, за гадость ты мне подсунула?»
Во второй раз Алиска печенку съела, а таблетку вышелушила.
В третий раз она просто отказалась от еды. Наотрез.
И снова лисичка неподвижно лежала на боку, пропустив между задними ножками-иксами потерявший пушистость хвост, и тихонько, как некапризный ребенок, постанывала.
Я обмакивала палец в теплое молоко и насильно всовывала его Алиске. И когда лисичка давно уже выздоровела, я порой протягивала ей указательный палец, она осторожно брала его в пасть, держала минуту в зубах и тихо отпускала.
…Было ясно, что заставить Алиску глотать таблетки невозможно, а без лекарства она погибнет. И снова я помчалась в ветлечебницу.
— Ну что же, — сказал врач, — рискнем, сделаем укол.
Сестра оттянула Алиске заднюю лапу, доктор поднял шприц с толстой иглой… Я затаила дыхание, опасаясь шока: все-таки Алиска — дикий зверь. Но, к счастью, все обошлось благополучно.
Лисичке стало лучше. Однако возить ее три раза в день на уколы было, конечно, невозможно. Тогда мы принял героическое решение. Он, никогда в жизни прикасавшийся к шприцу, согласился сам делать Алиске уколы.
И вот я держу на коленях настороженную, что-то подозревающую лисичку. Алексей наполняет шприц, потом осторожно оттягивает правый «иксик», мажет йодом и энергично втыкает в него иглу. Алиска вздрагивает и старается увидеть, кто это так предательски ее «укусил». А лекарство почему-то не идет. Незадачливый лекарь, морщась, вытаскивает иглу и снова оттягивает Алискину лапу. В этот момент я обнаруживаю свою правую руку в… пасти у Алиски. Одновременно с моим открытием Алексей делает укол. Закрываю глаза: ведь Алиска запросто перегрызла металлическую цепочку! Почему же она должна церемониться с одним из мучителей, ни с того ни с сего делающих ей больно? И откуда может знать лиса, что это, так сказать, «боль во спасение»?