Страница 4 из 11
— Боюсь, она не станет слушать моих советов, дядя Артур! Вы же так хорошо ее знаете!
— Нет, станет! Обязательно станет, она должна их слушать! — настойчиво внушал ей дядюшка свою волю. Голос у него был уже совсем слабый, но в нем звучала такая отчаянная настойчивость, словно это не был его последний наказ, а он готовился самолично проконтролировать указание. — И она должна всегда тебя слушаться! Твое воздействие на нее было всегда… благотворным… да… очень… Она менялась в лучшую сторону! Оставайся же с ней… не отпускай ее от себя… не дай ей оступиться… обещай мне!
— Обещаю, что постараюсь сделать все, как вы хотите, мой дорогой дядя Артур! — Орелия стояла на коленях возле кровати и вслушивалась в слова умирающего — голос его слабел с каждой минутой.
— Нет, ты обещай мне, что сделаешь все, о чем я тебя прошу! Иначе моей душе не будет спокойствия на том свете… Это моя последняя просьба!
— Обещаю, что сделаю, чего бы мне это ни стоило, дядя Артур!.. — прижав руки к груди в молитвенном жесте, отвечала ему Орелия, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. Вскоре его не стало…
Однако она не совсем ясно представляла себе, в чем суть ее обещания, которое она так пылко дала сейчас близкому ей человеку, расстающемуся с земной жизнью. Правда, у нее возникло такое чувство, будто она дала умирающему какую-то особую клятву — и что все это очень и очень важно, причем для нее же самой!
И ей показалось немного странным, что последние ясные мысли и слова дяди Артура были о Кэролайн. Впрочем, скорее всего, он просто таил глубоко в себе те эмоции, какие испытывал к родной дочери, жизнь и поступки которой, когда она повзрослела, он очень не одобрял и не скрывал этого. Просто ему было невыносимо больно говорить о ней, и он не говорил, поняла вдруг Орелия… Да, да, вот поэтому-то последние несколько лет Кэролайн с виду очень мало значила для него! — иногда Орелия даже всерьез начинала думать, что он совсем позабыл о ней, поскольку почти вовсе переставал вспоминать вслух о дочери и скорее к ней, Орелии, своей племяннице, относился как к единственно родной дочке — так много у них было общего, что равно привлекало обоих: книги, живопись, музыка, архитекрура, история… Дядя Артур глубоко интересовался античностью, цитировал ей древних авторов, писавших трагедии на сюжеты из мифологии, и события и персонажи, которым были посвящены эти родившиеся как плод человеческих размышлений много веков назад драматические творения, значили для Орелии куда больше, нежели материальные блага ее собственной жизни в поместье Морден. От дяди Артура Орелия узнала и о творцах более поздних времен, например, о знаменитом Шекспире и о его легендарном театре «Глобус» — и особенно ее потрясла даже не трагедия бедных Ромео и Джульетты, ставших жертвами семейной вражды, а леденящая душу история о короле Лире и о его дочерях — о том, что стало с ними со всеми… Как же была ей близка Корделия! — глубоко чувствующая, молчаливая, не падкая на цветистость слов и пышность признаний! Орелия всегда носила в душе этот образ. Он был ей близок. Ей не нужно было шумное общество, она питала свое воображение литературой, искусством. Кэролайн же не способна была примириться с бедностью, отсутствием новомодных удобств и развлечений в Мордене. Она была так прекрасна, так весела и всегда так непоседлива, так жаждала увеселений и удовольствий светской жизни, что удивляться ее почти постоянному отсутствию дома им не приходилось. Однако теперь, когда дядя Артур отошел в мир иной и взирает на них с небес, Орелия должна была связаться с сестрой и дать знать, что той надлежит как можно скорее приехать домой и заявить права на скромное наследство, завещанное отцом.
В несколько последовавших за смертью ее любимого дяди Артура месяцев Орелия сполна ощутила не только то, как она теперь одинока и как ей не хватает былых разговоров о литературных героях, сюжетах, словах и мелодиях, но и то, сколь многое зависело сейчас от возвращения Кэролайн! Но пока ее нет, она должна изо всех сил стараться, чтобы во всем был порядок, и заботиться о поместье в ожидании, когда вернется домой наследница. Адвокаты согласились выделить авансом некоторую сумму на жалованье для старых слуг и на посевные работы — уже наступила весна, — хотя при этом очень ясно дали понять, что делают это весьма неохотно, не имея на то разрешения леди Кэролайн.
— Она сейчас, наверное, в Риме, — уговаривала адвокатов Орелия, желая произвести на них впечатление благонадежности, — хотя у меня нет в этом полной уверенности. Мы получили письмо от нее семь месяцев тому назад, сразу после смерти дяди Артура. Она сообщала, что путешествует по Италии и собирается некоторое время пожить в Риме. Вот все, что мне известно. Я отправила письмо на адрес, который она тогда нам прислала, но за это время он, конечно, мог перемениться.
— Тогда, мисс Стэнион, мы должны быть уверены, что вы будете экономны, насколько это возможно, — важно отвечал ей один из адвокатов, и в его надтреснутом, скрипучем голосе не послышалось ни малейшей нотки сочувствия к молодой особе, на плечи которой легла вся тяжесть забот о людях и целой усадьбе с ее хозяйством.
— Постараюсь сделать все, что в моих силах, — отвечала на это Орелия, вздохнув и потупив взгляд от стыда, что вынуждена просить этих людей и унижаться возможным отказом. Разумеется, она не потратит лишнего из того, что ей выделят адвокаты! И говорить об этом нет никакой нужды… Она и прежде почти ничего для себя не требовала, даже в мыслях. А теперь и подавно не станет действовать для своей личной выгоды… И ей пошли навстречу.
На похоронах дяди Артура присутствовало несколько дальних родственников, и, когда все было кончено, зачитали завещание. Оно было очень простым. Пятый граф Морден все, чем он владел, оставлял своему единственному ребенку Кэролайн Стэнион, однако в дополнительном пункте под номером 9 к основному тексту было дано указание:
«Я завещаю также моей дочери леди Кэролайн опекунство над моей племянницей Орелией Стэнион, чьи добрые заботы и общество во все эти годы были для меня большим счастьем. Я повелеваю моей дочери разрешить ее кузине Орелии сделать сей дом ее местом жительства и прошу Орелию, в ее очередь, помогать моей дочери Кэролайн и поступать так, как она поступала в прошлом, сообразуясь со своим пониманием Добра и Совести».
Пока адвокат зачитывал эту странную просьбу, Орелия чувствовала, как краска заливает ее лицо. Она заметила, как присутствующие на погребении родственники, почти сплошь пожилые, быстро взглянули на нее — с любопытством и одновременно с чувством безмерного облегчения, явно отразившимся на их лицах: значит, об этой девушке уже позаботились! Им не придется предлагать ей свое гостеприимство! Как это мило и как облегчает им жизнь! Когда они, сделав благочестивые лица, отбыли восвояси и Орелия осталась в доме одна, ее охватили мрачные предчувствия. Ей хотелось во всем разобраться, но спросить совета было не у кого — единственным ее собеседником, кому она могла доверить свое самое сокровенное, был дядя Артур, а теперь она должна сообразовывать всю свою жизнь с его просьбой… На душе ее было смутно и тягостно. Как воспримет Кэролайн не совсем внятное поручение отца и согласится ли она быть опекуншей той, с кем выросла под одной крышей, но с кем у нее сейчас так мало общего? Одно дело — хорошее отношение к кузине в годы детства, когда она позволяла Орелии всегда быть при ней, обслуживать ее как старшую, подчиняться ей, любить ее — и когда делилась с нею своими секретами. Орелия вспомнила, как часто она сидела на кровати старшей двоюродной сестры, слушая рассказы о ее беспримерных успехах у мужской половины человечества. Кэролайн с тринадцати лет поощряла молодых людей бегать за ней, и ничего удивительного: на свете не было никого восхитительней, очаровательней Кэролайн Стэнион, любительницы пофлиртовать. С ее темными пышными локонами, милым улыбчивым личиком, веселыми карими глазками, сиявшими жаждой нового, и пухлыми алыми губками — она была острой приманкой для всех молодых людей, живших в радиусе двадцати миль от ее дома: могли ли они устоять, если она их так и манила к себе? Повзрослев, она стала частенько гостить у своей крестной и к тому же дальней родственницы в ее имении и всегда возвращалась домой в восторженном состоянии от светских успехов. Отец пытался наставить ее на путь истинный, но куда там… Его дочь была непокорной и очень при том обаятельной, так что его сердце смягчалось, к тому же отговорка у Кэролайн была всегда одна и та же, весьма убедительная: крестная говорит с ней о религии и правильном поведении, и она, Кэролайн, все уже знает сама, и не надо ее все время воспитывать… Но с утра и до поздней ночи она готова была рассказывать о поклонниках, которые повергали свои сердца к ее изящным стопам, сочиняли пылкие оды, воспевающие нежные линии ее дивных бровей и длину пушистых ресниц и возглашали в ее честь пространные тосты во всех ресторанах на всем протяжении Сент-Джеймс-стрит…