Битвы, изменившие историю

Константинополь; центральный район

Уже наступила ночь среды, и дела приняли такой оборот, что обычными способами нельзя было подавить восстание. Тем более, что обычные способы подразумевают использование доместиков и экскубиторов для очистки улиц, но в городе у них было много родных и близких, и они скорее присоединились бы к восстанию, чем стали бы его подавлять. Однако у Юстиниана оставался Мунд с его герулами и Велизарий с его комитатом. Утром в четверг 15 января они предприняли вылазку через сожженные ворота к руинам Августея и там увидели нечто, открывшее подоплеку и цель мятежа.

Оказалось, что они дерутся не с беспорядочной толпой с ее «сине-зеленой» накипью, а с хорошо вооруженными людьми – букеллариями, телохранителями вельмож. Не больше чем эпизодом оказалась попытка священников, прошедших крестным ходом между сражающимися сторонами, остановить побоище; их прогнали с глаз долой: разгорелись страсти, неподвластные таким средствам убеждения. Весь день шли жестокие уличные бои, солдаты Велизария были не очень хорошо снаряжены для этой работы, но с помощью герулов ему удалось очистить большую часть выжженных районов. Он поставил мощную охрану вокруг отвоеванной зоны и пятничным утром возобновил дело к северу от Святой Софии. Бунтовщики ответили тем, что подожгли северную часть города, ветер переносил пламя от дома к дому, бросая в лицо солдатам Велизария, и оно разрушило значительную площадь, уничтожив и больницу Святого Самсона со всеми пациентами.

Видимо, база бунтовщиков находилась в северной части города, около Медного рынка. В субботу 18 января Велизарий попытался добраться до нее, пройдя по улицам на восток от линии наступления предыдущего дня. Повстанцы забаррикадировались в большом здании, называвшемся Восьмиугольником, и оттуда их никак нельзя было выгнать, пока солдаты не подожгли его. Огонь распространился практически по всей главной улице и уничтожил множество важных зданий.

В ту ночь произошли два события. Велизарий доложил, что не достиг никакого успеха, если не считать пожара в Константинополе, и ввиду растущей нехватки еды и воды во дворце Юстиниан приказал удалиться всем, у кого не было там неотложных дел, включая нескольких сенаторов и племянников Анастасия Ипатия и Помпея. Оба клялись в преданности императору, но маловероятно, что клятвы были искренни (раньше Ипатий участвовал в другом заговоре).

Братьев выпроводили из дворца, и, увидев их в воскресенье утром 19 января, мятежники поняли, что им нужно. Ипатия с триумфом пронесли по дымящимся улицам к Форуму Константина и там увенчали золотой цепью, единственной подходящей вещью, которая оказалась под рукой. После этого у Юстиниана пропала последняя надежда убедить мятежников словами, а насильственные методы ни к чему не привели. Он вошел в императорскую ложу ипподрома с Евангелием в руке и пообещал заключить добросовестный мир и объявить полную амнистию. Его встретили криками «Клятвопреступник!», и после возвращения императора во дворец в ложу вошел Ипатий, встреченный ликованием. Немного погодя перед ним предстал перебежчик из дворца по имени Ефраим и сообщил, что Юстиниан со всеми приближенными сбежал, направляясь в Азию, и переворот свершился. У ложи собрались многие сенаторы, которые на тайном совещании решили напасть на дворец сразу, как только окончатся торжества в честь Ипатия.

IV

Ефраим чуть поспешил. Его осведомитель покинул совет у императора сразу после речи Иоанна Каппадокийского, в которой он выступал за побег в Гераклею, и Велизарий согласился с ним в силу безнадежности ситуации с военной точки зрения. Осведомитель не позаботился выслушать следующего оратора – императрицу Феодору.

Насчет этой женщины тогдашние летописцы пришли к совершенно определенному мнению. Они называют ее куртизанкой, так оно и было на самом деле; она воспитывалась для этого занятия. Они соглашаются в том, что она была необычайно одаренной актрисой и красавицей, грациозной и бойкой. Если почитать старых сплетников внимательнее, можно понять, почему она оказалась самым замечательным примером способности Юстиниана выбирать нужных людей.

Когда он увлекся ею, она бросила сцену и свое ремесло, завела ткацкий станок и открыла небольшое дело. Безусловно, ее физическая привлекательность сыграла не последнюю роль в их связи, но далеко не первую; ведь Юстиниана окружали десятки прекрасных женщин, желающих очаровать императора. Их отношения стали союзом разума, характера и духа, большим, чем обыкновенный брак.

Юстиниан дал ей право на владение семейной собственностью, какого никогда не имела женщина в Византии, где, как правило, все имущество жены переходило в руки мужа. Она так умело распоряжалась полученным достоянием, что вызвала восхищение даже Иоанна Каппадокийского. Императрица могла вести теологический диспут с епископом и обсуждать международные дела с дипломатом и часто делала и то и другое. Без ее участия не принимался ни один значительный государственный закон. Союз Юстиниана и Феодоры действовал как единое целое, их сферы власти, различаясь, проникали друг в друга; она, конечно, повлияла на то, что ее муж с такой деликатностью обратился к вопросу монофизитства.

И вот Феодора обратилась к собранию в императорском дворце после того, как осведомитель Ефраима покинул его. Она сказала: «В эту тяжкую пору нет времени спорить, где место женщины и следует ли ей в присутствии мужчин вести себя с кротостью и смирением. Действовать нужно быстро. Я думаю, что время для побега не пришло, даже если это самый легкий путь. Человеку, появившемуся на свет, должно умереть; но не всякий, ставший императором, будет свергнут с трона. Пусть никогда не наступит день, когда произойдет это! Если ты, государь, хочешь спастись, это не трудно, у нас много средств: вот море, вот корабли. Однако подумай, как бы после бегства ты не предпочел смерть спасению. Мне же нравится древнее изречение, что царское достоинство есть прекрасный погребальный наряд».

Речь убедила императора, и при виде решимости жены решимость Юстиниана воспряла. Он вручил евнуху Нарсесу большую сумму денег, чтобы тот выяснил, кто верховодит «синими», и уговорил их прекратить безобразия из соображений партийной верности. Они уже возвели на трон собственного ставленника; с какой стати им стараться дальше – неужели ради того, чтобы поставить на его место «зеленого»? Деньги Нарсеса оказались не менее веским аргументом, чем его слова. Восстание продолжалось уже слишком долго, чтобы ожидать от него еще что-то полезное; поэтому перед началом следующего действия вожди «синих» сумели увести с ипподрома большинство своих сторонников.

А следующее действие было ужасно. Одновременно с Нарсесом Юстиниан отправил в императорскую ложу Велизария во главе его комитата, чтобы арестовать новоявленного императора. Велизарий не мог пройти по коридору, а перспектива прокладывать себе путь сквозь тяжелые двери и караульные помещения, занятые экскубиторами и доместиками, считавшими Ипатия законным императором, казалась ему неподходящей. Поэтому Велизарий сделал крюк вокруг руин Августея и терм Зевксиппа, по пути подбирая караульне наряды, и подошел к сводчатой галерее, называвшейся Портиком «синих», где находился главный вход на ипподром. Мунд и его герулы решительной атакой взломали второстепенные ворота, обычно запертые.

Две группы облаченных в стальные доспехи воинов увидели перед собой не только зачинщиков мятежа, но и самих мятежников, застигнутых в таком месте, откуда они не могли убежать под прикрытием горящей больницы. Солдаты Мунда и Велизария методично расправились со всеми, кто там находился. По самым скромным подсчетам, всего было убито 30 тысяч человек (часть из них не во время резни на ипподроме, а в ожесточенных уличных боях предыдущих дней). Ипатия, несчастное ничтожество, выволокли из ложи и казнили вместе с братом Помпеем, чтобы не оставить причины для будущих беспорядков, и на этом месть Юстиниана кончилась. Он отправил в изгнание восемнадцать человек, которые избежали гибели на ипподроме, но через несколько месяцев без лишнего шума отменил этот приговор. Он мог позволить себе быть великодушным, ибо добился окончательной победы.