Планета битв

– Вот, значит, как. Выходит, бабки-то не сплетничали, — вслух произнес Елисеев и кивнул Цендоржу — можно.

Монгол споро перекинул тела через борт тендера, пробормотал сквозь зубы короткую эпитафию и принялся собирать засевшие в сланце болты — запас карман не тянет.

Вернувшись в кабину, Клим поменял кочегару повязку. Рана сильно кровоточила, пришлось перевязать пробитое плечо натуго. Афганец сквозь зубы плевался и бил ногами. Машинист держал его и нашептывал в волосатое ухо:

– Терпи, браток. Терпи…

Эос вызолотила степь, готовясь кануть за северный окоем. Перекусив и выпив по глотку самодельной водки из походной фляжки Елисеева, распределили вахты у топки. Первым выпало стоять Цендоржу, в полночь его должен был сменить Клим, а за два часа до рассвета «на лопату» вставал машинист. Если в пути их не ждут новые сюрпризы, то утром «Иблис» достигнет крайней точки Западной магистрали…

Из дневника Клима Елисеева:

Паровоз пришлось бросить. Загорелые дочерна белозубые меднодорожники Западного участка порадовали нас известием, что до «золотой плиты» осталось не больше десяти километров. Двое гостей-восточников подтвердили — их строительно-монтажный поезд уже совсем близко. Они подробно растолковали нам приметы, по которым мы гарантированно не промахнулись бы и не убрели в степь. Оставив «Иблис», машиниста и раненого кочегара на попечение начальника Западного участка Джеймса Томпсона, мы с Цендоржем поспешили на восток. Перед уходом я сообщил Томпсону о грядущей эпидемии. Он испугался. Крепкий, не старый еще мужчина с обветренным лицом побледнел и схватил меня за рукав.

– Господин уполномоченный, прошу вас! У меня пятеро ребятишек. Они с женой и моей сестрой живут на ферме, в сорока километрах от Фербиса к югу. Ферма называется «Верхняя губа». Есть еще «Нижняя губа», но это не наша. Если вы добудете вакцину, пожалуйста, умоляю, обратите внимание на мою семью. Ведь может случиться, что лекарства на всех не хватит… Там дети, понимаете? И я… Я их очень люблю. Господин уполномоченный!

Я бы мог сказать этому человеку, что правила будут общими для всех, что вакцину получат либо все, либо никто, что я не имею права делать исключения… Но я лишь молча пожал ему руку, и мы с Цендоржем покинули Западный участок. Пройдя с полкилометра по ровной, как стол, степи, я обернулся. Сгрудившись у путеукладчика, меднодорожники смотрели нам вслед.

По моим прикидкам весь наш путь должен бы занять два с половиной часа. Погода и характер местности благоприятствовали нам. На небе появились легкие облачка и закрыли светлый лик Зоряной звезды, как обычно именовали Эос в восточных краях. Двигаясь вдоль гряды холмов, поросших купами деревьев, мы ходко двигались к цели. Легкий ветер гнал рябь по густому разнотравью. Цендорж по обыкновению напевал себе под нос протяжные монгольские песни. Впрочем, может статься, это была одна бесконечная, как степь, песнь, не имеющая ни начала, ни конца.

Меня же вновь посетили мысли о моих товарищах. Почему Акка, Шерхель, Прохор Лапин, а вместе с ними еще несколько сотен колонистов, отказались от возможности не просто стать гражданами нового государства, но и, говоря канцелярским языком, сделать карьеру в правительстве? Что заставило их довольно резко отказать Лускусу? Впрочем, резко — это только Шерхель. Он попросту послал одноглазого куда подальше, как только узнал, что произошло.

А дело было так: когда Лускус собрал вместе всех лидеров противоборствующих сторон, попросту поручив своим стэлменам похитить их, он поставил условие — или они договариваются о примирении и создании Временного правительства, или вообще никогда не покинут укромной горной долины где-то в отрогах Экваториального хребта. Переговоры продолжались трое суток. В итоге компромисс был достигнут. Сыч добровольно сложил с себя полномочия императора, взамен выторговав в собственность всю промышленность Фербиса. Главы национальных диаспор согласились войти во Временное правительство при условии, что в будущем парламенте Медеи будут представители всех национальностей. Акка и Лапин поставили свои условия: будущее государство должно быть федеративным и не иметь армии. «В нашем случае военные — вечная угроза», — сказала тогда Акка.

Казалось бы, после подписания Большого договора, покончившего с войной, перед всеми открывались великолепные перспективы. Но тут спасенный из смертоносных объятий Жорного леса Шерхель заявил, что он видел будущую федерацию в гробу, причем в соответствующей обуви. Лускус попытался урезонить немца по-приятельски и был послан, причем Зигфрид обнаружил неплохое знание разговорного русского языка. Взбеленившийся одноглазый хотел уже отдать приказ арестовать Шерхеля, но тут выяснилось, что исчезла Акка. Пропала, растворилась в каменном хаосе окрестных гор, оставив с носом славящихся наблюдательностью и осторожностью стэлменов. Впоследствии выяснилось, что и ее гвардия, батальон «Сокол», тот самый, который спас меня и разгромил банду Каракурта, последовал за своим командиром. Ну и, наконец, Лапин, которого Лускус прочил на пост министра Внутренних дел, высказался в том смысле, что ему надоело быть начальником. Прохор вернулся за Лимес, где уже сидел на заводских руинах Шерхель, а следом за своим вожаком через горы и степи двинулись и сибиряки-беловодцы. Сейчас население Лимеса составляло приблизительно четыре тысячи человек, но Лускус говорил, что люди идут и идут к Лапину. Он принимает всех — земли хватает.

– Если так пойдет дальше, они вместе с этим психованным немцем создадут там аналог Горной республики.

По тону одноглазого я понял, что ему это не по вкусу. А он между тем продолжал:

– Нам нужна интеграция, единство, если угодно. А Шерхель и Лапин становятся дестабилизирующим фактором, альтернативой. И если к ним присоединится домина Анна, то все, пиши пропало…

– Почему? — удивился я. — Ну, захотели люди жить по-своему. Живут же общинники на озере Скорби, живет, и процветает, между прочим, Горная республика. Будет еще одно образование — Лимес.

– Мне сейчас некогда объяснять, браток, — грустно сказал тогда Лускус. — Но ты помысли на досуге, и наверняка поймешь, что материалист и идеалист никогда не уживутся в одной лодке. В конечном итоге один утопит другого…

И вот я шагаю по Великой равнине, топчу степные травы, слышу стрекот множества насекомых, крики птиц в небе, но на душе у меня неспокойно. То, чем я в настоящее время занят, досугом ну никак не назовешь, однако именно сейчас я решил распутать клубок противоречий и загадок.

Что предложил Лускус взамен нашей ориентированной на выживание колонии за Лимесом? Да примерно то же самое, что и Сыч — нормальное государство со всеми его атрибутами, включая деньги и собственность. Фактически мы проиграли войну. Не вчистую, не разгромленными на поле боя, но проиграли. Это раз.

Государство неизбежно имеет как положительные, так и отрицательные стороны. Социальное неравенство или, говоря по-простому, власть богатых над бедными — это еще не самое страшное. Политика, интриги, коррупция, преступность… Это два.

И третье: я уверен, что и Зигфрид, и Лапин, и Акка во времена, когда мы вместе со всеми остальными колонистами боролись за жизнь после катастрофы, были счастливы. Да, черт возьми, именно счастливы! Они нашли себя, свое место в жизни, место, на котором они были востребованы и незаменимы. Да, это была колоссальная ответственность. Риск, смертельная схватка с неизвестностью, игра по чужим правилам, ставка в которой — полмиллиона жизней. Однако они не побоялись сыграть, и выиграли. Наверное, тот тип социальной и экономической организации, который был у нас до войны, едва ли можно назвать комфортным, но он идеально подходил для начального периода. Прошло время, будущее перестало быть пугающим, наступила некая стабильность, да еще и разрешилась вечная дилемма — стоит или нет ждать помощи с Земли? Пусть разрешилась она в пользу «не ждать», но ужасный конец, как известно, лучше, чем ужас без конца. И люди захотели другой жизни, не в обнимку с арбалетом, не под постоянным окриком бригадира или десятника. Людей можно понять. Точнее, я их понимаю. А вот Акка не смогла — или не захотела? Шерхель же, привыкнув к тому, что был безраздельным хозяином над всей промышленностью Лимеса, просто не пожелал стать в Фербисе вторым номером. Лапину, «беловодцу со стажем», вообще претила мысль жить в обществе, из которого он и его единомышленники пытались бежать еще на Земле, создав собственное государство, которое, наверное, можно было бы назвать архаично-анархистским. За это, собственно говоря, беловодцев и сослали на Медею. Гримаса судьбы — в конечном итоге они оказались у разбитого корыта и вынуждены были снова бежать.