Объект «Зеро»

Одноглазый замялся.

– Пока, на глазок, тысячи полторы, но уверен – к следующему Соколу будет много больше.

– Соколу? – удивилась Акка.

– Совету колонии, – Лускус широким жестом обвел собравшихся.

– Что ж, пусть будет Сокол. А теперь – вопросы, жалобы, предложения? Может, тут есть люди, специалисты, которые готовы предложить свои знания и умения на пользу колонии?

Все зашумели, заговорили. Поднялся пожилой невысокий мужчина с всклокоченными седыми волосами и живыми, блестящими глазами. Одет он был в желтые штаны заключенного, но вместо робы его худые плечи покрывала черная куртка техника, явно чужая.

– Извините, меня зовут Желтовский. Петр Янович Желтовский. Когда-то там… в общем, я социолог, доктор социологии. У меня один вопрос… Когда придет помощь? Неужели Земля нас бросила?

И сразу стало тихо, так тихо, как бывает перед бурей.

Акка уперла сжатые кулаки в расколотый пластик столешницы, помолчала и негромко сказала:

– Мы не знаем, когда точно придет помощь. Но мы точно знаем, что она придет. Все, другого ответа у меня нет и не будет. И еще: я хочу, чтобы каждый из колонистов, каждый из выживших хорошо понимал – помощь помощью, но это теперь ваша… наша планета. Мы сами – сила, мы сами – Земля. И покуда не прилетят спасатели, поможем себе сами.

– Я понял, – прошептал Желтовский. – Почту за честь быть полезным колонии.

– Ай да домина Анна! – крякнул Лускус. – Сейчас добровольцы толпой повалят…

И точно: один за другим вставали люди, в основном из желторобников, называли себя и предлагали свои услуги. Мне больше других запомнились рыжеватый короткостриженый немец по имени Зигфрид Шерхель, могучий, высоченный индус с длинный именем Минхас Багика Синкх, обладатель холеных усов сириец Мелех Хаддам и усталая женщина с длинными косами, уложенными вокруг ушей, – Гульнара Набиева. Последняя оказалась детским врачом, и это известие очень обрадовало всех.

Гульнара начала было путано объяснять, за что она попала в лагерь, но Акка коротким жестом остановила ее:

– Это не важно, госпожа Набиева. Давайте оставим прошлое – прошлому. Возможно, когда-нибудь у нас появится время и желание вспоминать, но только не сейчас.

– Что-то наши мутнокруты помалкивают, – пробормотал себе под нос Лускус и, уже обращаясь ко мне, сказал: – Ты, браток, если чего, за костыль сразу хватайся и лупи всех без разбору, а то затопчут тебя…

– В смысле – «если чего»? – Я повернулся и удивленно вытаращился на одноглазого. Действие стимулятора заканчивалось, и соображал я туговато.

– А ты думаешь, эта кодла, – Лускус кивнул на плотную группу желторобников, скучковавшуюся в самом углу площадки, у одного из костров, – просто так сюда приперлась? Не, будет буча. Вот увидишь – будет.

Наверное, он знал в тот момент гораздо больше, чем все остальные. Иначе как объяснить такую уверенность? Впрочем, лучше расскажу обо всем по порядку.

Когда все основные вопросы были решены и протиснувшиеся к столу Акки люди, назначенные старшими по своим направлениям, принялись обсуждать детали; когда Лускус начал договариваться с бедуинами, афганцами и монголами о том, сколько людей они выделят в добры; когда назначенный Аккой секретарем Иеремия Борчик закончил стенограмму и начал складывать свои бумаги; когда Прохор Лапин решил закончить спор с Желтовским о том, можно ли пить местную воду, простым и действенным способом – доказать на себе; когда я почувствовал, что вновь соскальзываю в горячечный омут…

– А какого хера?! – заорали на разные голоса те самые, до поры молчавшие желторобники и ринулись через толпу к Акке, бесцеремонно расталкивая встречных. Сгрудившись напротив стола, они выпихнули вперед короткостриженого крепыша с тяжелой челюстью и маленькими глазками под низким лбом.

– Слышь, майорша, – нагло выкрикнул он. – А ты не много на себя взяла, а? Вот мы с корешами – не жела-а-аем, слышь, не хотим в ваши добры-херобры. И плевали мы на твои приказы. Ну, че молчишь? Че ты можешь? Кто за тобой стоит, а? Эти саксаулы? Барбудосы сдвинутые? Мы – сами по себе, мы…

– Фамилия! – резко выдохнула Акка, и я увидел, как глаза ее налились холодным бешенством.

– Па-ашла ты! – хохотнул желторобник.

– Колониста по фамилии «Па-ашла ты» – расстрелять! – рявкнула Акка так, что крепыш невольно отшатнулся.

Это, наверное, был момент истины. Точка невозврата и точка отсчета для многих и многих людей. Повисла такая осязаемо плотная тишина, что мне пришлось изо всех сил упереться руками в камень, на котором я сидел, чтобы не упасть.

Вэкаэсники окружили Акку, встав напротив лагерников. Я заметил Лускуса, с кошачьей грацией пробирающегося сквозь опешивших колонистов. И тут тот самый носатый демократ разрядил обстановку, удивленно спросив:

– Как же вы его расстреляете? Оружие-то не работает…

Желторобники переглянулись и начали улыбаться.

– Я – Фист, – ощерил зубы крепыш, поднимая руку. Венчавший ее сжатый кулак и впрямь был достоин того, чтобы в его честь прозвали и самого человека.

– Тогда – повесить, – уже спокойно приговорила Акка, – Чернышов, Панкратов – выполнять.

И повернулась к Кулаку-Фисту спиной…

Сейчас я думаю, что она все просчитала и сделала это нарочно, но тогда мне показалось, что Акка совершила непоправимую ошибку – зверям нельзя показывать спину!

Фист бросился на нее, за ним рванулись остальные. Чернышов, опрокинув стол, встал у них на пути, вэкаэсники и колонисты навалились на желторобников. Возникла свалка – крики, ругань, звуки ударов… И вдруг все закончилось. Люди расступились, и в колеблющемся свете костров я увидел на земле два тела – скрючившийся, стригущий ногами Фист и носатый с неестественно вывернутой головой.

Акка наклонилась над ними, провела рукой, выпрямилась – на ее пальцах была кровь.

– Ножом, ножом! – возбужденно заговорили в толпе. – Их убили!

– Вы видите эту кровь? – спросила Акка у приятелей Фиста, которых удерживало множество рук. – Я надеюсь, что это будет последняя кровь на Медее, пролитая нами. Если вы хотите жить по своим лагерным законам – идите и живите. Но так, чтобы никто из колонистов никогда – вы слышите? – никогда не смог пожаловаться на вас, иначе кара будет жестокой. Все понятно? Отпустите их.

– А может, добавить для верности? – пробасил Прохор Лапин, поднося к носу одного из желторобников не менее увесистый, чем у покойного, кулак.

– Отставить, Лапин! Будем считать, что мы заключили соглашение. Всё, все свободны. Надо работать, время, увы, не за нас…

Желторобники ушли. Я вдруг понял, что все это время находился в страшном напряжении и только сейчас смог чуть-чуть расслабиться. Снова разболелась нога, в ушах зазвенело, все тело сделалось ватным, непослушным…

– Э-э, браток, да ты опять поплыл! – ко мне подошел Лускус, поддержал, а то бы я грохнулся навзничь, крикнул кому-то в темноту: – Мужики, мужики, вот этого – несите к раненым, теперь там есть кому за ним присмотреть.

Меня подняли, но краем глаза я заметил, что рукав одноглазого испачкан чем-то красным. Тогда до меня сразу не дошло, что это кровь…

И еще: когда колонисты расходились, я услышал, как кто-то из вэкаэсников спросил:

– Никита, а ты и вправду готов был повесить этого… ну, уголовника?

– Я был готов выполнить приказ, – сухо ответил невидимый мне Чернышов. На несколько секунд воцарилось молчание, а потом его же голос добавил: – В этом бардаке должен быть хоть какой-то порядок. И он – будет.

3 сентября 2204 года

Мне очень плохо. Нога воспалилась и болит нестерпимо, помогает только стимулятор. Когда его действие заканчивается, боль наваливается с новой силой. Я очень ослаб, руки дрожат, пишу с трудом.

Ампулы комплекса номер три в дефиците, их берегут для тяжелораненых, остальным, как и мне, колют обезболивающее из полевых аптечек планетарных разведчиков. В общем-то это правильно, мы ведь как бы пострадавшие на поле боя, и вот-вот придет помощь. Вот-вот…