Наступление

— Не обижайте! — скрипнул зубами Данев. — Пока не придет Чугун, ничего вам не скажу.

— Если собираетесь унести свои грязные тайны в могилу, можете не говорить, — сказал Ганков. — Ликвидируем вас и без ваших признаний в преступлениях…

Нервы Данчо Данева не выдержали. Две ночи подряд он не сомкнул глаз. Если бы у него под рукой оказалась веревка, проволока или нож, он покончил бы с собой. Но приступы отчаяния длились недолго. Он брал себя в руки, упрекал за проявленную слабость, попадая под опьяняющую власть смутной надежды, что Чугун и Розов проявят великодушие. Несколько дней его не вызывали на допрос, и он снова впал в отчаяние и стал упрекать себя за излишние страдания, которые сам себе причинял.

Как-то вечером в таком состоянии его застал Христо Ганков. Данчев, глядя перед собой с тупым безразличием, рассказал ему всю свою историю. В конце он совсем размяк. Христо Ганков предложил Даневу утром записать свои показания.

Однако Данев утром был настроен по-иному.

— Сколько раз надо повторять, как я попал в сети Цено Ангелова? — раздраженно спросил он, когда Ганков прервал его на каком-то незначительном уточнении. Он вел себя так, как будто был не обвиняемым, а следователем.

— Это ясно, вы не выдержали, испугались, не оценили собственных сил, сначала вам все это казалось шуткой, но в конце концов вы попали в ловушку, а потом так привыкли притворяться, что даже такого опытного конспиратора, как Илия Велев, смогли обмануть.

— Ну поверил он мне, что еще? — Данев продолжал держаться все так же вызывающе. Но Ганков хорошо понимал его состояние, поэтому, стараясь не обращать внимания на его вызывающее поведение, делал все, чтобы не сорваться и хотя бы внешне выглядеть спокойным.

— Что еще? Вы, по крайней мере, должны понять, что вам не удастся ничего скрыть.

— Вы уверены в этом? — глянул на него из-под бровей Данев и стиснул кулаки, готовый наброситься на него. Но вдруг силы оставили его, он понял, что этим только осложнит свое положение. Он опустил голову и с тупым безразличием надолго уставился в пол. Потом неожиданно поднял голову: — Чего вам от меня надо? До каких пор будут продолжаться эти бесконечные допросы?

— Вы устали?

— Ждете, когда я сломаюсь?

— Жду, когда вы наконец перестанете упрямиться.

— А если бы вы были на моем месте?! — почти кричал Данев.

— Об этом я не думал, но у меня нет намерения быть на вашем месте. Вам все равно не удастся обмануть нас. Поэтому отвечайте, спрашиваю в последний раз: почему ваш выбор пал на товарищей из Камено-Поля?

— Каких? — Данев сделал вид, что не понял, о ком идет речь.

— На тех, которых расстреляли в Лозене летом. Может, было что-нибудь личное?

— Как вам сказать? Я их знал, с ними работал. — Он склонился низко над столом. В голове зашумело. Стол Ганкова, казалось, вместе с полом, накренился в одну сторону и куда-то поплыл. Сердце Данчева учащенно забилось. Ганков протянул ему стакан воды. Отпив глоток-другой, Данев медленно начал приходить в себя.

— Что с вами? — спросил его Ганков.

— Ничего. Уже прошло, — тихо ответил Данев.

— Тогда продолжим. — Ганков поудобнее устроился в кресле. — Так почему вы остановились на этих товарищах? Говорите, вы работали вместе с ними? А разве от вас не требовали назвать имена других коммунистов?

— Требовали, но о большинстве из них уже было известно.

— Хорошо. Расскажите об этих товарищах.

— Илия Велев, Мечка и Васко поддерживали связь о отрядом. Дедушку Бойо и учителя Станчева выдал староста.

— Кем особенно интересовался Цено Ангелов?

— Больше всего теми, кто имел отношение к отряду.

— Вы сообщили Цено Ангелову точную дату операции? Что вы знали о ней?

— О какой операции вы говорите?

— Об операции в Камено-Поле. Она меня интересует.

— Я сообщил ему одну дату, но тогда операцию отложили. О последней операции я сообщить не смог.

— А когда вы назвали имена товарищей, которых затем расстреляли?

— В начале весны.

— На кого из отряда была возложена задача установить связь с солдатами в Лозене после операции в Камено-Поле?

— Не знаю.

— Припомните.

— Эти вопросы решали только Чугун и Чавдар. Я не знаю.

— Если забыли, я вам напомню. Лично вам было поручено установить связь с Йорданом. Верно?

— Да.

— И что же?

— Я не смог вовремя прибыть.

— Почему?

— Попал в засаду и едва вырвался. Когда установил связь с Йорданом, арестованные были уже расстреляны.

— Только по вашей вине, — тихо сказал Ганков. — А какова была цель вашей встречи с солдатами? Помочь арестованным или забрать оружие?

— Когда назначалась встреча, они еще не были арестованы.

— А когда после расстрела вы встретились с Йорданом, то сказали ему, что борьба требует жертв и о погибших не надо сожалеть и скорбеть?

— Этого я не помню. Может быть, и говорил, не знаю. Ведь и меня первый же попавшийся лесник или сельский сторож мог прикончить.

— Если бы это случилось… Вы знали, что состоится конференция по укреплению рядов Отечественного фронта? Что на ней должен был присутствовать и Чугун?

— Да.

— Лиляна Узунова узнала об этом от подпоручика Слановского. Сообщила в отряд. И на вас пало подозрение. Как вам удалось убедить Чугуна в невиновности?

— Посмотрите его показания, разве вы его не допрашивали?

— Вас это не касается. Показания Чугуна интересуют только нас.

— Но он дал показания?

— Об этом поговорим в другой раз. Сейчас прошу вас говорить по существу.

— Ясно, что мне в первую очередь надо было доказать Чугуну свою непричастность. Я очень боялся, как бы меня не раскрыли, но тогда мне как-то удалось выкрутиться.

— И вы радовались, не так ли?

— Может быть, вы не поверите, но это было ужасно. Гореть на двух огнях и постоянно дрожать, быть всегда начеку, потому что даже малейшее подозрение и с одной и с другой стороны могло стоить мне жизни.

— То же произойдет и теперь, если вы будете так вести себя, — повысил голос Ганков.

Данчев вздрогнул. У него в голове молнией пронеслась мысль о спасении. Но и в этот момент он не мог отделаться от преследовавшего его образа генерала Янева. Ведь именно так Данчо обещал ему свободу и жизнь, чтобы выяснить важный для себя вопрос. Но тогда он действовал от своего имени, по своей личной инициативе, а Ганков теперь представлял власть, от ее имени он допрашивал Данева и не имел права распоряжаться его судьбой. И, согретый этой смутной надеждой, Данев тихо спросил:

— Вы серьезный человек и счастливый, потому что ваша совесть чиста. Если я спрошу вас о чем-то, ответьте мне, если возможно.

— Что вас интересует?

— Могу ли я рассчитывать на какую-нибудь пощаду? Я не отрицаю своей вины, я ошибся, очень ошибся, только сейчас отдаю себе в этом отчет. Должен вам сказать, что если я иногда отрицаю что-то или пытаюсь скрыть, то только потому, что хочу жить. Готов трудом, мучениями искупить свои прегрешения! — Данев чуть не плакал.

— Вы служили полиции, а жили среди наших. Неужели вы не поняли, что у сильного всегда большое и великодушное сердце? Нам в отношении вас все ясно, но согласитесь, что вы должны осветить некоторые факты, касающиеся других людей, с которыми по той или иной причине у вас были контакты. Почему вы не хотите понять этой простой истины? Только одно обстоятельство, что вы служили в полиции, а это факт, уже является достаточным для каждого из нас, чтобы спокойно подписать вам смертный приговор… Я жду, когда вы будете продолжать ваш рассказ.

— На чем мы остановились? — попытался припомнить ход своих мыслей Данев.

Ганков постучал карандашом по чернильнице и подсказал ему:

— На том, что Чугун, должен был присутствовать на конференции Отечественного фронта.

— Да! Он должен был находиться не на одной, а на нескольких конференциях. Мне поручили быть связным.

— Кто из отряда знал об этом?

— Я, Калыч из Камено-Поля, Чавдар и сам Чугун. Я сообщил Цено Ангелову. Позавчера я вам об этом рассказывал.