Наступление

— «Поймали его»! — попытался передразнить ее Матейчо. — Поймаем, не убежит, но и вы должны нам помочь. Петр, слушай теперь. Как только он опять за хлебом придет, значит, как только пожалует к вам, — Матейчо понизил голос, как будто Шишманя уже залег где-то за воротами и оставалось только схватить его, — веди себя как ни в чем не бывало, будто ничего не произошло.! Приглашай его домой, а сам или она, — указал он на его жену, — сразу же бегите ко мне. А там уже мое дело…

Еще долго после ухода Шишмани и его жены Матейчо неподвижно стоял у окна. «Ну и денек сегодня, — подумал он тревожно, — только этого бандита мне не хватало! Идиот, да и только! Нет ему другого места во всей Болгарии. Иди куда хочешь, так нет же, сюда его тянет, а у меня из-за него голова должна болеть. Ну и жизнь настала, ночью и носа на улицу показать нельзя. Только и я не дурак, на рожон не полезу, — решил он и порвал записку Шишмани, — пусть его ловит тот, кому этого очень хочется. Жизнь на дороге не валяется, зачем ею рисковать? Надо бежать из этого проклятого села. Найду себе какое-нибудь теплое местечко в городе. Если бы Данчо был большим начальником, может, это мне и помешало бы, а так с меня взятки гладки… И откуда взялся этот бандит?»

Матейчо вышел во двор. Поежился от сырости. Прислушался. Где-то в дальнем конце села остервенело лаяли собаки. Матейчо машинально ощупал пистолет на поясе и быстро юркнул в дом. Жене сказал:

— Если только ночью собака залает, сразу же буди меня… Я первым пущу кровь этому бандюге.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава первая

С тех пор как на липкую серую грязь легло толстое снежное покрывало, над равниной и селами непрерывно гулял пронизывающий дунайский ветер. Как только начинал падать снег, ветер сдувал его с открытых мест, наметал большие сугробы на санных дорогах и сыпучие заносы вокруг замерзших кустов и сухой травы.

Когда утихал Ветер, небо прояснялось, равнина сразу же успокаивалась, становилась глухой и безбрежной. Низкое зимнее солнце ослепительно искрилось в каждой снежинке, и глаза отдыхали только на одиноко стоящих вязах и развесистых грушах, разбросанных тут и там по полю. А когда снег напластовывался и покрывался тонкой коркой, села словно засыпали. Только вороны собирались у сельских помоек, ожидая, чем бы полакомиться. Ночью в бледном свете луны мерзло мутное стеклянное небо и только время от времени волки нарушали холодный и трепетный покой своим пронзительным воем.

До вчерашнего вечера свирепая вьюга гуляла по равнине, казалось, разгневанная стихия решила засыпать село, но на рассвете ветер утих, укротился, небо прояснилось, и, как только взошло солнце, ослепительно заблестел снег.

В участке милиции весело гудит печка. Возле окна со стороны площади сидит Лальо Самарский, перелистывая какую-то старую газету. За последние дни Матейчо прожужжал все уши Цоньо Крачунову, чтобы ему прислали на помощь человека; если возможно, пусть это будет Самарский, и пусть он своими ушами услышит и своими глазами увидит, что Матейчо напал на след очень опасных и хорошо законспирировавшихся преступников. Но Самарский дремлет, ожидая, когда Матейчо сам со всем справится, а Матейчо нарочно пускается в пространные объяснения с посетителями, чтобы подчеркнуть перед своим дружком, насколько трудна и ответственна его работа в Камено-Поле.

После того как в участке несколько цыган около часа обменивались взаимными обидами, так, что в конце концов ни он, ни Самарский не могли разобраться, кто же из них виноват, Матейчо, делая вид, что очень устал, вздохнул:

— Ну и публика! Если бы начальство разрешило, я бы с ними за одну ночь разделался. А то каждый день приходится с ними разбираться…

— Оставь ты их, — отмахнулся Самарский. — Лучше скажи, есть ли какое-нибудь дело?

— Минутку, — повернулся на каблуках Матейчо и широко распахнул дверь. — Траян, иди-ка сюда, голубчик, теперь твоя очередь…

В комнату вошел крупный детина, с живыми, чуть раскосыми глазами, в сдвинутой набок кепке, из-под козырька которой выбивался непокорный черный чуб. На вид Траяну было чуть больше двадцати лет. Войдя, он продолжал держать руки в карманах синего полупальто из домашнего сукна.

— Садись, — указал ему на стул около стола Матейчо и незаметно подмигнул Самарскому, чтобы предупредить его: будь внимателен, начинаем игру.

Траян сел, закурил сигарету и надменно вскинул голову.

— Ты считаешь, это дело? — с упреком спросил он.

— Слушай, Траян, слушай, голубчик, давай разберемся по-хорошему. Как тебе не стыдно? Я тебе оказал доверие, из-за тебя на меня теперь доносят и врага и друзья. Разве так можно?

— Чепуха! — Траян сдвинул кепку на затылок. — Смотри, останешься в дураках, если будешь придираться ко мне.

По округлившемуся скуластому лицу Матейчо пробежала угрожающая ухмылка.

— Ах ты, бревно неотесанное! И в кого ты только пошел такой! Во всем вашем роду не было таких вертопрахов. Отец твой, как говорится, муравью дорогу уступит…

— Послушай! — перебил его Траян. Его раскосые глаза забегали, как хорьки, а густые, почти сросшиеся брови ощетинились, как маленькие козырьки.

Но Матейчо не дал ему сказать. Он упрямо продолжал свое, уверенный в неопровержимости своих доказательств:

— Ты больше месяца шляешься здесь, обманываешь власти и товарищей, что был в тюрьме как политический, претендуешь на что-то.

— Кто был в Скопле в тюрьме, те обо мне знают, — ответил Траян.

— А ну посмотри на меня: похож я на молокососа? — показал Матейчо на свою верхнюю губу. — Рассказывай свои байки кому-нибудь другому. Молод еще меня дурачить! В тюрьме ты, конечно, был, но как уголовник. Воровал в роте часы и продавал их какому-то еврею, и его в конце концов засыпал. И как только я тебе поверил?..

— Я тебя предупреждаю, смотри, в дураках окажешься, — прервал его Траян.

— Здесь все собрано! — Матейчо постучал по столу. — Скажи спасибо, что мне не хочется связываться с тобой, а не то попал бы ты под трибунал. А там таких, как ты, дезертиров, — сразу к расстрелу.

— Кто прав, тому ничего не страшно, — спокойно проговорил Траян.

— Ты видишь этого человека? — спросил Матейчо, указывая пальцем на Самарского.

— И что?

— Скажи теперь при нем, что ты знаешь о Киро Слановском, об арестах в селе, о его участии в расстреле Васки, Мечки, учителя Станчева…

— Ничего не знаю, — равнодушно ответил Траян.

— Как не знаешь? — обиженно заморгал Матейчо и по привычке потрогал на поясе пистолет. — Ты что, забыл, что у меня есть твои письменные показания?

— Они недействительны. — Траян растер ногой окурок на полу.

— Ах вот оно что! — рассердился Матейчо. — Значит, раз мы тебя посылаем на фронт, так ты готов покрывать гадов? Будешь отвечать перед законом за ложные показания! Может, станешь отрицать, что летом, когда был в отпуске, видел, как однажды ночью встречались Слановский и Данчо Данев?

— Как я могу это признавать, если я их не видел?! — дерзко ответил Траян.

— Посмотри на него, — вращал вытаращенными глазами Матейчо, — этот человек готов послать тебя на виселицу, не моргнув глазом… Но ведь ты же писал, у меня все твои показания! — сердито стукнул по столу Матейчо.

— Ты требовал так писать, а я вот при свидетеле все отрицаю. Не видел я Киро Слановского летом, когда арестовывали наших, и Данчо Данева не видел.

Самарский не удержался и заговорил. Голос у него был хриплый и усталый.

— Если вы действительно свидетель этих фактов, нельзя отказываться от своих показаний только из-за того, что вас посылают на фронт. Вы, наверное, слышали о Данчо Даневе…

— Ну, слышал, только что у меня с ним общего? — все так же дерзко спросил Траян.

— Может быть, и ничего, — продолжал Самарский, — но отказываться от уже сделанных признаний равносильно соучастию.

— Знаешь, парень, дело-то совсем в другом, говорить только не хочется, — небрежно махнул рукой Траян.