Наступление

— Эй, человече, нас не забыл еще за этой службой?

— Садись. — Он указал ей на стул, — с приездом.

— Спасибо, — ответила она. Ей все еще не верилось, что это тот самый человек, который когда-то приставал к ней на посиделках и был готов ввязаться в драку ради нее с каждым, кто становился у него на пути.

Наступило неловкое молчание. Матейчо продолжал бегать глазами по строкам книги. Венка заговорила первая:

— Белье у тебя на смену есть? Кто тебе тут стирает, где ты спишь, как поживаешь? Уж не на фронте ли был, что не писал о себе?..

— Со дня на день жду, что пошлют, — солгал Матейчо и отодвинул книгу. — Я должен был уехать три недели тому назад, да вот начальству я очень понравился, не хочет меня отпускать.

— Ты уж смотри, постарайся остаться тут: с войны, может, вернешься, а может, и нет. На этой кровати спишь? — показала она на солдатскую кровать около стены.

— Здесь сплю, здесь работаю, голову от стола некогда поднять. Вон сколько надо выучить. Офицерские погоны ношу, а не луковицу, — слегка повысил он голос.

— Почему не остался в селе? Хорошо там было…

— Скажешь тоже! — зло прищурил глаза Матейчо. — Умница какая нашлась! Что же там хорошего? Каждый пацан может тебя обругать, когда ему захочется.

Венка остановила испуганный взгляд на нем, и вдруг ей сделалось страшно, больно и тяжело. Здоровый сельский инстинкт подсказывал ей, что перемена в Матейчо обрекает ее на одиночество. И раньше жизнь Венки с ним была не очень-то легкой, но хоть люди не говорили, что он ее бросил, а теперь какими глазами она будет смотреть на них?

— Когда домой-то заедешь? — робко спросила она.

— Что я там забыл? Или, думаешь, соскучился по неприятностям? Здесь моя служба, здесь я нужен. Ты что же думаешь, это так себе, пустяки — быть капиталом? Не ты мне эти погоны пришивала.

— А со мной что же будет? — тревожно посмотрела она на него. — Ты здесь, а я одна дома, как кукушка… Женщины уже стали посмеиваться за моей спиной.

— Подумаешь! Не хватало мне забот. Мне все равно, что какие-то там дикари и простаки сплетничают обо мне. Я делаю то, что считаю нужным, и меня никто не интересует! — Посмотрев на ее ноги, он сердито сказал: — Что, не могла ваксой намазать ботинки? Уж вакса-то дома есть!

— Зачем? И так чистые, чего ваксу зря переводить, денег ведь стоит.

— А, твою мать! — скрипнул он зубами. — Ведь здесь же город! Нашла на чем экономить! Эта вакса и так государственная, чего ее жалеть? Осенью я взял тебе разрешение на летнее пальто, так ты его сестре отдала, а сама ободранная ходишь, как нищенка.

— Да ты что это придумал? Посмотрите-ка на него, далась я ему! У меня все чистое, выстиранное, заштопанное. Уже стыдиться меня стал! — сквозь слезы запричитала она. — Белый свет мне не мил, как в могилу попала. Угробили вы меня, проклятое ваше семя! Как мокрое полотенце выжимала меня твоя мать, пока была жива!

Матейчо боялся, как бы кто-нибудь случайно не вошел в канцелярию и не стал невольным свидетелем семейной сцены. Приближался обед. Раина, должно быть, уже ждет его. И чтобы поскорее отделаться от Венки, он обратился к ней ласково и примирительно:

— Ну, жена, хватит. Получается, что ты приехала на мне зло срывать. Я ведь добра тебе хочу. Не беспокойся. Подожди еще немного. Надо утвердиться на службе, и уж тогда поищу квартиру…

— А наш дом в селе? — прервала, его Венка.

— Ничего с ним не сделается. А ты станешь городской. Ну чего уставилась, как баран на новые ворота? — Он приблизился к ней и ущипнул за впалую щеку.

— Тут и без таких, как я, хватает горемык. Негоже путаться у людей под ногами, — ответила она, немного успокоившись и обретя крохотную надежду.

— Это тебе не шутка, город. Что мы здесь? Сразу в дамки не выйдешь. Но погоди, и ты увидишь, на что способен твой Матей.

— Ох, дал бы бог дожить до этого! — измученно улыбнулась она.

Матейчо облегченно вздохнул, когда Венка вышла за ворота казармы. Он подождал, пока она, еле волоча ноги, скрылась в городском саду, потом, стоя перед зеркалом, надел набекрень фуражку. Из казармы он быстро направился на квартиру, где его ждала к обеду Раина.

Глава девятая

Медленно и незаметно проходили один за другим то дождливые и хмурые, то ясные и солнечные дни. Пятый год апрель расстилал пышный зеленый ковер на полях, чтобы обрушить на него кровь и огонь, пороховой дым и грохот.

Солдаты стремительно шли на запад, преследуя по пятам виновников неисчислимых людских страданий. Иногда на коротких привалах в лесах, уцелевших от огня, они как завороженные слушали трели соловьев.

— Теперь самка сидит на яичках, — прошептал Марин, показывая туда, где пел соловей.

— Жизнь требует своего, — добавил Кутула, — ничто не может ее остановить…

Даже в садах, истоптанных сотнями солдатских сапог, косной распустились тюльпаны. Кусты сирени оделись в пышный наряд, и утренний ветер далеко разносил аромат цветов.

Луканче, проходя утром мимо куста, сломал ветку сирени и долго держал ее в своей ладони, а в это время гитлеровская батарея открыла огонь и засыпала цепь полка огнем и землей. Лежа в каком-то заросшем рву, может быть раньше служившем оградой поля или сада, Луканче время от времени подносил к носу душистую ветку, и сладковатый аромат сирени невольно возвращал его в Камено-Поле. Наклонясь к уху Пени, Луканче пытался перекричать грохот рвущихся снарядов:

— Эй, Пени, а как сейчас расцвела сирень над Осымом за селом! Эх, до чего ж мы любили туда бегать!

— Сбегай сейчас и наломай, — прижимался к земле Пени, по привычке закручивая кончик желтых усов. — Беги немедля, я тебе разрешаю!

— Разрешаешь, — глуповато улыбался Луканче, — если бы ты был таким большим начальником, давно бы твой след тут простыл…

А бывало и так, что теплым утром, когда солнце играло в росистой траве, они проходили по следам, оставленным гусеницами танков, и с грустью смотрели на смятую сочную траву на лугах, на вывороченные с корнями фруктовые деревья.

— Эх, сколько убытка! — скажет удрученно какой-нибудь старательный хозяин.

Другой в шутку ему ответит:

— Ты, дружище, гляди, чтобы не откинуть где-нибудь копыта, а все остальное гроша ломаного не стоит. За лето окопы и воронки зарастут бурьяном, а ржавчина разъест гильзы.

— Тоже мне умник нашелся, — вмешается третий, — сделал открытие, что ржавчина гильзы разъедает!..

А когда проходили через вспаханное поле, Кутула брал в руку теплый чернозем, нюхал его и, растирая между пальцами, тихо говорил, вздыхая:

— Самый раз пахать! А земля, черт бы побрал все, мягкая, как душа! — И он грустно качал головой.

— Эй, сват, если бы тебе дали тут участок, ты бы надорвался от работы, — шутливо говорил ему Пени. Но иногда, показывая на захваченных артиллерийских коней, замечая: — Посмотри-ка на них, эти два плуга потянут.

— И еще как, — с удовольствием качал головой Кутула.

— А какие девчата тут пели во время жатвы! — делился своими холостяцкими волнениями Луканче. Как только наступало затишье, он становился беззаботным, как кузнечик. И мечтал вернуться в село с орденом за храбрость, чтобы его сверстники сохли от зависти.

Маджар ковылял в строю, едва волоча стертые ноги, и смотрел на грязные сапоги офицеров, прикидывая в уме, какие бы мог заработать деньги, если бы вычистил их государственной ваксой.

На каждом привале Мато бегал по ротам и всегда находил легковерных кандидатов попытать счастья, играя в карты.

— Мато, постыдись, — возмущался Слановский. — На что это похоже? Ты солдат или шулер?

— И то и другое, господин подпоручик, — шутливо оборонялся он. — Что поделаешь, сами заставляют.

Слановский приказал Кутуле обыскать его и забрать карты, но уже через два дня унтер-офицеры 6-й роты снова проиграли ему, однако жаловаться не посмели.

Траян молча шел в строю. Начальство решило, что будет лучше, если он искупит свою вину в боях. Конечно, Траян не очень-то старался. Когда над ним подшучивали, он сердито огрызался. Слановский строго-настрого запретил дразнить его, но Траяна все равно не оставляли в покое. Стоило ему на несколько шагов отстать, как тут же начинали сыпаться шутливые вопросы.