Страница 35 из 56
На вершине могучего дерева, откуда хорошо просматривались дали, круглосуточно дежурили наблюдатели. Часовые и дозорные постоянно охраняли лагерь, где совсем недавно обосновался отряд.
— Ну, Василь, как дела? — спросил часовой. — Эвон как разукрасился и изгвоздался!
— Дела важнецкие, — устало ответил парнишка и улыбнулся, предвкушая впечатление, какое произведет на Дядю его доклад.
Возле палатки командира партизанского отряда он увидел того самого грузина, молодого и стройного офицера с осиной талией и черными короткими усиками.
Он возглавлял группу поиска, только что вернулся из похода и докладывал Дяде о новой стычке с немцами в районе падения самолета.
Дядя — широкий в плечах, коренастый, невысокого роста человек лет сорока, с худым скуластым лицом, изборожденным множеством преждевременных морщин, — слушал его и кончиками пальцев потирал виски. Темно-серые глаза Дяди, близоруко прищуренные, но живые и быстрые, в упор глядели на собеседника, прощупывая его. Худые щеки с выступающими подвижными желваками, всегда были чисто выбриты, а густые, с редкой проседью, каштановые, не совсем послушные жесткие волосы аккуратно зачесаны назад.
— Красив! — обеспокоенно взглянув на Васю, сказал Дядя.
— Доброе утро… — начал Вася с таким видом, будто ничего особенного не произошло. — Вечером я нашел сбитого летчика…
— Ну да?!
— Вернее, летчицу. Девка она.
Дядя и офицер-грузин с любопытством смотрели на паренька.
— Что вы так смотрите, словно не верите?
— Говори, — приказал Дядя.
— Говорю — нашел. Жива и здорова. Встретил ее в пяти километрах к западу от Воробьева. Она на парашюте возле реки опустилась. Стало быть, километров за десять от места падения самолета.
— О парашюте она сама тебе рассказала?
— Сама. Ночь, значит, на островке проскучала, а к утру вышла на проселок, который от Воробьева к совхозу идет. Спряталась там в кустах и весь день ждала кого-нибудь. Под вечер я в ту сторону шел, она меня и окликнула.
Вася подробно рассказал об их встрече и разговоре, не отказал себе в удовольствии помянуть, как летчица неумело «навела следствие с табаком и куском газеты». Потом сказал, что для большей безопасности принес ей одежду старостиной дочки Машки и, не имея права вести чужого человека в лагерь, устроил у Козьмы Потаповича, пообещав вечером прийти за ней.
— Молодец, Вася, — похвалил Дядя. — Сделал все правильно. Она знает, где ты взял для нее одежду и кем является Козьма Потапович?
— Знает.
— Напрасно. Старостой рисковать не следовало, если она…
— Она нашенская! — перебил Вася.
— Подожди, не спеши с выводами… Лучше припомни, какие она задавала тебе вопросы? Могло быть и так, что немцы воспользовались самолетом и под марку сбитого летчика сработали: разведчицу посылают.
— Нет. Не должно быть. Она из гвардейской дивизии, что на Курской дуге стоит. В ту ночь они долбали станцию. Летчица и по виду своему, по беспокойству и разговору вполне наша… Еще рассказывала, как в Грузии недавно была и над Черным морем воевала.
— Она грузинка? — заинтересовался офицер.
— Нет, товарищ Бок, на вашего брата не похожа. Скорее, на местных смахивает…
— Это значительно хуже! — сказал Дядя и причмокнул губами.
— Почто? — не понял Вася.
— По высшим соображениям! — уклонился от ответа командир отряда.
— Да нет же! Не сомневайтесь. Нашим откуда Грузию знать, а она знает. Называла местности… И слова грузинские знает. Мы с ней счет вели. Помнишь, Бок, ты учил меня?
— Дядя! Мне ее встречать! — решительно воскликнул Бок. — Я разберусь во всем. И в случае чего — в расход пущу… Ей сюда попасть важно, а Козьму Потаповича за сегодняшний день она выдать не сумеет…
— Пожалуй, так и сделаем, — согласился Дядя. — Вечером отправишься с Васей. Встретишь — и все вместе придете сюда. Сам ничего не предпринимай. Запрещаю. Кто бы она ни была, веди сюда. Разберемся на месте. А вообще, наблюдай и на ус мотай… Никакого недоверия не высказывай и не показывай. Наоборот! Пусть не боится в лагерь идти.
— Понятно. Так, конечно, и надо. А по дороге я сумею составить о ней кое-какое представление…
— Странно… Почему женщина? — недоумевал Дядя. — Неужели очередной, но слишком уж «утонченный» немецкий трюк? Новый ход?.. Словом, разберемся.
38
На северо-востоке еле забрезжил рассвет, когда Козьма Потапович, смущенный и приниженный, словно ссохшийся, вышел из здания комендатуры. Заметив на походных носилках у крыльца два трупа немецких солдат, найденных за околицей, он задержался и почтительно перекрестился. Санитар освещал мертвых электрическим фонарем, а фельдшер, сидя на корточках, давал пояснения офицеру и бесцеремонно поворачивал покойников то туда, то сюда. Оба солдата были убиты наповал выстрелами в голову.
Следом за Козьмой Потаповичем вышел дежурный ефрейтор и доложил офицеру, что телефонная линия с городом повреждена.
Козьма Потапович делал вид, что ничего не понимает, и глядел на офицера, робко переминаясь с ноги на ногу.
Офицер, злой и издерганный субъект в пенсне, молча наблюдал за осмотром убитых. Он каждую минуту поправлял пенсне однообразными, выработанными с годами движениями руки и носа.
— Эхма, — с досадой произнес Козьма Потапович, обращаясь к нему и искоса поглядывая на убитых. — Вы, ваше превосходительство, изволите на всех серчать, а деревенские наши ни при чем… Это Дядиных хлопцев работа. Налетели, убили и — след простыл. Как будто большое дело сделали… А нам, мирным жителям, перед вами за них ответ и позор нести.
— Молчать! Ваш Дядя нам ошень дорого стоит! — огрызнулся офицер.
Взойдя на ступеньки крыльца, он погрозил длинным холеным пальцем.
— Подожди, свини… Скоро ваш Дядя капут! Всем партизан будет капут!
Офицер растопырил перед носом старосты пальцы и, повернув ладонь к небу, хищно сжал руку в кулак, показывая, как будут раздавлены Дядя, партизаны и вся «неблагополучная округа».
Почесав нерешительно за ухом, староста заискивающе спросил:
— Идти домой? Разрешите?..
— Иди, завтра даешь список подозрительных крашдан. Их послайт лагерь. Там капут!
— Кому же у нас на селе подозрительным быть? И так все давно общипано… Одни бабы и ребята… Воюет, на нашу голову Дядя… Грех один… Мое вам почтенье, ваше превосходительство!
Поклонившись офицеру, Козьма Потапович набожно перекрестился на убитых солдат и медленно пошел прочь, на ходу подтягивая сползающие штаны.
Подойдя к своему дому, он остановился перед крыльцом, постоял в раздумье и грузно сел на ступеньки.
Долго сидел он наедине со своими думами. Слишком тяжелой и опасной была его жизнь. Большое напряжение духовных сил подтачивало здоровье. Каждый новый день висел над головой новым кошмаром, от которого, казалось, не было возможности пробудиться.
А дни тянулись без конца и края.
Встревоженная неожиданным вызовом старосты в комендатуру, Наташа не могла уснуть. Лежа с открытыми глазами, она ждала его возвращения.
Наконец лязгнула щеколда. Козьма Потапович вошел в избу и, остановившись около стола, оперся на него обеими сжатыми в кулаки руками. Голова его бессильно опустилась на грудь.
Наташа не шевелилась и ничего не спрашивала.
Старик, заметив, что она не спит, заговорил первым:
— Шута ломать доводится на старости лет! И за что наказание такое?
Прикрутив фитиль, он потушил лампу и прошелся по избе.
В окно сочились голубые отблески рассвета. В избе стало прохладней, звонче проскрипели половицы.
Наташа поднялась и, озабоченно разглядывая старосту, потянула за рукав:
— Присядьте…
Они сели на лавке рядом, плечом к плечу.
— Что случилось, Козьма Потапович? — Наташа вспоминала слова Васи о том, что Козьма Потапович «отколол какой-то номер».
— Двух солдат вчера вечером в расход пустили. Из наружного патруля.