Страница 15 из 56
— Мы Сазонова попросим. Пусть похлопочет. Для нас он все сделает…
— Посмотрим, — опять усомнился Храпов.
Около цветочного магазина Панов остановил товарищей:
— Возьмем букет?
— Дело! — согласился Алексеев и решительно направился к двери магазина.
— Она вам не барышня, чтобы букеты дарить, а гвардии капитан! — возразил Храпов. — К тому же цветы — для покойников. Не видите: венок выставлен?
Моряки растерялись. Усач на мгновение остановился и повернулся к Храпову:
— Почему же для покойников? Цветы есть цветы…
Зашли в магазин. И пока ожидали продавца, Храпов искоса поглядывал на прислоненные к стене венки.
Наконец из глубины помещения, отделанного корой деревьев и мохом, заставленного бумажными и живыми цветами, ветками магнолий и кипарисов, показался сонный пожилой человек с толстым багровым лицом и красными глазами.
— Папаша! — весело обратился к нему Горлов. — Для подарка живому человеку у вас цветы имеются?
— Пожалуйста, выбирай, — вяло ответил продавец.
— Ты сам набери букет… Да получше.
— На сколько?
— На все, — подал Алексеев деньги.
Мельком взглянув, продавец принялся набирать букет самых ярких и пышных цветов.
— Стой, стой! Астры не надо! — запротестовал Храпов. — Они же в венках имеются!..
— Ва! — удивился продавец. — В венки тоже полагается.
— Поймите, гражданин, — тревожно произнес Усач, — нам как для невесты нужно… Для живого человека!
— Пожалуйста! Не хочешь астры — не надо. С астрой пышнее.
— Не надо пышнее! — взмолился Храпов. — Давай без покойницких!
— «Любовь моя последняя, как астры — последние у осени цветы…» — продекламировал Панов и взял из рук продавца завернутый в газету большой букет.
Моряки направились к выходу.
Продавец внимательно посмотрел им вслед, а когда они вышли, покачал неодобрительно головой и принялся скручивать толстую цигарку.
— Чудаки, — рассуждал он сам с собой, — нашли время цветы дарить невестам, если вот-вот бомбить будут. А если и не будут, то все равно — какое время?.. Ва-а! Что за народ?!
18
В широкое окно палаты били золотые солнечные лучи. От этого комната казалась особенно светлой и выглядела, как ни странно, почти радостной. На никеле кроватей сияли солнечные зайчики, разбрасывая по стенам и потолку легкие узорчатые блики.
Кроме Наташи в палате находились еще две женщины: военный врач Надежда Семеновна Львова и штурман бомбардировочной авиации Варя Овчинникова. Надежда Семеновна, высокая, полная, с редкой сединой в черных волосах, была ранена в колено на Северном Кавказе несколько месяцев назад. Раздробленный сустав надолго приковал ее к постели. Штурман Варя Овчинникова, молоденькая девушка, в недавнем прошлом веселая и жизнерадостная, «плясунья», как называли ее дома, потеряла ступню при прямом попадании в самолет зенитного снаряда. Ногу ей ампутировали ниже колена.
Обе женщины, считавшиеся «старожилами», скоро привыкли к «новенькой» и полюбили ее. Беседуя меж собой, как умеют беседовать только женщины, они выучили назубок биографии друг друга чуть ли не с самого дня рождения; познакомились с подругами и родственниками. Наташа и Варя узнали характер и привычки мужа Надежды Семеновны, инженера авиационного завода, в шутку именовавшего себя «мужем фронтовички».
Между женщинами установились хорошие, непринужденные отношения, и Надежда Семеновна нередко называла обеих девушек «дочками», а они ее «мамой Надей» или «тетей Надей», смотря по настроению и обстоятельствам.
Утром, когда Наташе сказали, что к ней придут моряки, разговорам и пересудам не было конца. Соседки Наташи уже знали о боевой дружбе летчицы с моряками и о том, что спасением своим она обязана только им.
Поэтому Надежда Семеновна и Варя были заранее расположены к морякам.
— А вдруг не придут? — спросила Наташа, нетерпеливо поглядывая на маленькие золотые часики.
Варя усмехнулась:
— Я уверена: они стоят на улице где-нибудь поблизости и вроде тебя ждут назначенного часа! Так что готовься…
Уверенность соседки подбодрила Наташу, Выдвинув ящик тумбочки, она достала оттуда блюдечко и из бумажного пакета высыпала на него шоколадные конфеты, присланные на днях Головиным.
— Брось-ка сюда мензурку! — заговорщицки подмигнула она Варе.
Та протерла полотенцем мензурку и бросила Наташе.
Потом Варя попыталась открыть тупым столовым ножом коробку со шпротами, но, как ни старалась, у нее ничего не вышло. Отложив консервы в сторону, она сокрушенно пробормотала:
— Самих заставим, а хлеб нарежу…
Дверь скрипнула. Вошел доктор Бокерия и весело оглядел палату:
— Наталья Герасимовна, готовьтесь к приему гостей! Наряжаем их в халаты. Помните, ровно десять минут…
— Пятнадцать!
— Десять!
Бокерия приветливо кивнул женщинам и скрылся. Разложив на тарелочке хлеб, Варя стала подкрашивать губы.
— Вы посмотрите на нее! — посмеивалась Надежда Семеновна. — Хочет морякам понравиться.
— Всего лишь скрыть бледность. А вообще я люблю помаду. Даже бомбить летала с накрашенными губами…
В дверь постучали.
— Милости просим! — счастливым голосом отозвалась Наташа.
В белых халатах, ступая на цыпочках, вошли моряки и сразу же остановились в замешательстве.
— Здравствуйте, Наталья Герасимовна! — нашелся наконец Алексеев. Из-за его плеча выглядывал Панов.
Они поклонились Надежде Семеновне и Варе. Горлов и Храпов, стоя за широкой спиной Усача, делили впопыхах букет.
— Извините нас, но ничего более нового мы не смогли придумать… — начал Панов и, повернувшись, увидел, к своему удивлению, в руках товарищей уже не один, а три небольших букета.
Храпов, Горлов и Усач преподнесли женщинам цветы.
— Спасибо, друзья! — сказала Наташа. — Спасибо! Такие чудные цветы! Знакомьтесь: это Надежда Семеновна Львова, военврач, это — Варя Овчинникова, штурман…
— Небесный? — спросил Горлов и улыбнулся своей находчивости.
— Угадали, — ответила Наташа. — Небесный! Тоже ранена. Лейтенант…
— Честно говоря, мы не знали, что вас трое, а то бы принесли побольше… Вот столько! — развел руками Алексеев.
— Ну что вы, что вы! — в один голос заговорили женщины.
— В следующий раз будем знать, — забасил Усач, вручивший цветы Варе и сейчас поспешно вытиравший влажный лоб.
— Вам жарко? — удивилась Варя.
— От волнения… Сознаться, цветов ни разу не приходилось преподносить. Всю жизнь на флоте… В холостяках… Какие уж тут цветы.
Заметив отчаяние на лицах Панова и Алексеева, он прикусил язык.
— Это так, к слову, — Усач ретировался и громко, как труба, высморкался. «Треба лечь в дрейф», — подумал он.
Усевшись вблизи Быстровой, моряки стали наперебой расхваливать палату. Видя, как трудно им разрушить нелепую, невесть откуда взявшуюся официальность, Наташа вытащила из тумбочки несколько пачек папирос «Рекорд».
— Это вас Надежда Семеновна угощает. Но здесь не курить. И Варя достала для вас очень хорошую вещь… Коньяк! Мы ведь все ждали вашего прихода.
— Мы очень тронуты, — проговорил Алексеев, а Усач многозначительно крякнул и потрогал свой длинный ус.
Варя, разглядывая его огромную фигуру, решила, что он легко откроет банку консервов. Но на ее просьбу Усач застенчиво возразил:
— Не беспокойтесь, пожалуйста, мы и так сможем.
— То есть вместе с банкой?
— Вот так: под щелчок! — Усач поднял руку и звонко щелкнул пальцами.
— Нет, нельзя, — запротестовала Наташа, — обязательно надо закусить. Иначе вы и домой не дойдете…
— Не сомневайтесь, товарищ гвардии капитан! — усмехнулся Горлов. — Отшвартуемся по полному штилю.
Бутылку раскупорили, и Горлов с полной мензуркой в руках начал торжественную речь:
— Наталья Герасимовна! Вы и ваши подруги, а короче говоря, вы, наши дорогие боевые женщины, а…
— Давай еще короче, — сказал Храпов. — Ты не доклад о Восьмом марта делаешь. Десять минут всего приказано.