Стамбульский оракул

— Господин Коэн…

Он посмотрел на ее сжатые губы.

— Беда у нас.

Лия истекала кровью. Она все слабела и угасла спустя несколько часов после рождения девочки. Последнее слово, слетевшее с ее губ, было имя дочери, и при звуке этого имени небеса разверзлись.

Такого никто в Констанце не помнил: дождь лил как из ведра, раскаты грома не затихали ни на секунду. Тугие струи потушили пожарища, размыли дороги и накрыли городскую площадь периной влажного пара.

Пока бушевало ненастье, удоды укрывались под крышами домов и в дуплах мертвых деревьев. А кавалеристы 3-й дивизии устремились на юг, к Плевне, и награбленное добро, словно паучьи гнезда, билось о крупы их лошадей. Дождь шел четыре дня и четыре ночи, и все это время госпожа Дамакан и ее племянница ухаживали за новорожденной. Лию похоронили в общей могиле с теми, кто погиб, защищая свое имущество, а Якоб предался горю. К концу недели вода в гавани покрылась плотным слоем мусора, а городскую площадь завалило мокрым пеплом.

Но жизнь продолжалась. Когда небо очистилось от туч, Якоб Коэн заложил повозку и съездил в Тульчу отправить две телеграммы: одну — сестре Лии в Бухарест, другую в Стамбул — другу и деловому партнеру, турку по имени Монсеф Барк, недавно пожалованному титулом бея. Первая телеграмма сообщала свояченице о несчастье и просила ее родственного участия. Вторая же рекомендовала госпожу Дамакан и ее племянницу как особ, способных выполнять любую работу по дому. Тетя и племянница, как и большинство татар-мусульман, проживавших в окрестностях Констанцы, собирались искать лучшей доли в Стамбуле. Пока же повитухи согласились помочь Якобу с девочкой.

Несколько дней спустя от Монсефа-бея пришел ответ: он будет рад видеть госпожу Дамакан в своем доме, тем более что ему как раз нужна новая служанка.

Ответ на первую телеграмму прибыл в Констанцу через неделю. Было шесть часов вечера, когда из экипажа, остановившегося у подножия Восточного холма, вышла длинноносая дама, вся состоявшая из острых углов, не считая несколько вялой линии подбородка. Ее левую щеку украшала крупная родинка, наводившая на мысль о вулкане за секунду до извержения. На ней был дорожный костюм и зеленая фетровая шляпка. В левой руке она держала чемодан, в правой — скомканную телеграмму. Дама заплатила вознице и пошла в гору, к дому Коэнов. Это и была Руксандра, старшая сестра покойной Лии.

Поднявшись на крыльцо, Руксандра поправила шляпку и обернулась посмотреть на густой слой птичьего помета перед домом. Затем бегло взглянула на удодов, устроившихся на высоком платане, и постучала. Никто не ответил. Она постучала еще раз и прислушалась. Никакого ответа. Не желая дожидаться на холоде, Руксандра решительно поправила шляпку и вошла в дом.

Весь дом Коэнов уместился бы, пожалуй, в столовой бухарестского особняка, где Лия и Руксандра провели детство. В доме было три спальни, кладовая, кухня, гостиная. Стены в ней были голые, не считая рисунка углем, висевшего над очагом. На нем была изображена Лия. В одном углу располагались буфет и щербатый стол из березы, весь заставленный немытой посудой. В другом, напротив камина, стояли потертые кожаные кресла. Пол устилали разномастные восточные ковры, в некоторых местах чья-то небрежная рука положила их в целых три слоя: так древние города, построенные на руинах еще более древних, скрывают под собой слои былых цивилизаций. Опасливо перешагнув через порог, Руксандра поставила у ног чемодан и закрыла за собой входную дверь.

— Якоб, вы дома? — позвала она.

Все это время Якоб, скрытый кипами бумаг на неприбранном столе, сидел, обхватив голову руками. Когда он поднялся навстречу свояченице, Руксандра поняла, что дело плохо. Сюртук весь в пятнах, борода всклокочена, глаза красные.

— Руксандра! — проговорил он, глядя на нее с изумлением. — Проходите, садитесь, прошу вас.

Руксандра пододвинула к себе стул и села.

— Вы просили о помощи, — сказала Руксандра, разглаживая на столе телеграмму в подтверждение своих слов. — И вот я здесь.

— Да-да, конечно, — сказал Якоб. — Как ваше здоровье?

— Учитывая обстоятельства, хорошо, благодарю вас. Но я проделала немалый путь и не отказалась бы от чашки чая.

Пока Руксандра говорила, дверь кухни отворилась и в гостиной показалась госпожа Дамакан. Из угла ее рта свисала нитка, а на руках она держала спеленатого младенца. Элеонора спала, ее ресницы подрагивали, как стрекозиные крылышки, а ручки были мирно сложены на груди.

— У нее Лиин рот, — сказала Руксандра, склонившись над свертком. Потом она выпрямилась и спросила: — Это ее няня, полагаю?

— Можно сказать и так, — ответил Якоб. — Госпожа Дамакан и ее племянница принимали роды и теперь помогают мне с ребенком, уже несколько недель.

— Понятно, — сказала Руксандра. — Госпожа Дамакан, я правильно расслышала? Не будете ли вы так любезны приготовить мне чашку чая? Покрепче, пожалуйста. Я провела много времени в пути.

Руксандра села и посмотрела вслед госпоже Дамакан.

— Скажу сразу, — начала Руксандра, — я не люблю церемонии. Предпочитаю переходить прямо к делу. Некоторым моя прямолинейность кажется несколько излишней. Говорю вам об этом сразу.

Якоб кивнул.

— Я получила вашу телеграмму, — начала она, — и откликнулась на призыв о помощи. Я готова оставаться у вас месяц или дольше, вести хозяйство и делать все, что потребуется. — Тут Руксандра обвела взглядом гостиную. — Так вы говорите, госпожа Далматин скоро съедет?

— Да, — ответил Якоб. — Они с племянницей собираются в Стамбул.

— Грязный городишко, — процедила Руксандра. — Кишмя кишит турками.

— Они турчанки, — сказал Якоб. — Точнее, татарки.

— Ну, кем бы они ни были, — сказала Руксандра, — они скоро уезжают, да?

— Они собираются уехать в конце недели, хотя не все еще готово к отъезду.

— Как я уже сказала, — продолжила Руксандра, — я охотно побуду тут месяц или даже два, чтобы помочь вам в час испытаний, но если вы хотите, чтобы я жила тут и дальше, думаю, нам следует пожениться.

Надо отдать Руксандре должное: она всегда была примерной дочерью и о себе думала в последнюю очередь. Пока младшая сестра училась в школе и выбирала мужа, Руксандра преданно ухаживала за родителями, которые дряхлели, болели и наконец сошли в могилу. Отец умер около года назад, когда Руксандра уже стояла на пороге тридцатилетия. К этому опасному рубежу она подошла порядком обиженная на судьбу, не очень-то к ней благоволившую: несмотря на солидное приданое, ей до сих пор не удалось найти достойного супруга. Надо сказать, Руксандра смотрела на вещи весьма трезво и о страстной любви не мечтала. Все, чего она хотела от брака, — быть хозяйкой в собственном доме и найти в муже приятного собеседника, чтобы было с кем перемолвиться словом по вечерам.

После довольно долгого молчания Якоб сказал:

— Вы не будете против, если я не дам вам покуда никакого ответа? Мне нужно подумать.

— Разумеется.

— А как же ваши вещи? Это все?

Руксандра улыбнулась и посмотрела на обитый кожей сундучок, стоявший у нее в ногах.

— Не беспокойтесь, — сказала она. — Я сделала все необходимые распоряжения.

На следующее утро из Бухареста прибыли два больших сундука, и Руксандра начала обживаться. Она заняла свободную спальню, распаковалась, потом с помощью младшей госпожи Дамакан отскребла кухню, перемыла все окна в доме, выбила ковры, стерла пыль с книжных полок и вымела золу из печи. Покончив с этим, Руксандра отчистила дорожку перед входом от птичьего помета и попыталась прогнать удодов, облюбовавших платан возле дома. Это ей, однако, не удалось. Чем яростней она махала руками и кидала в птиц камнями, тем горячей была любовь удодов к насиженному месту. Не прошло и трех дней, как дорожка перед входом опять покрылась коркой помета. Несмотря на эту небольшую хозяйственную неудачу, Руксандра вскоре почувствовала себя у Коэнов как дома. Она готовила, убирала и, когда госпожа Дамакан с племянницей были заняты подготовкой к предстоящему путешествию на юг; присматривала за Элеонорой. Две недели спустя повитухи отбыли в Стамбул, и Руксандра стала полновластной хозяйкой в доме. В конце третьей недели Якоб постучался к ней в спальню и сказал, что принимает ее предложение: им и вправду нужно пожениться, так будет лучше для всех.