Страница 21 из 93
Говорили, что косы ее длинны и тяжелы, а кожа белее первого снега. Что глаза ее вобрали синеву весеннего неба, а губы - сладость дикой малины. Что норовом Тойву легка, и душою светла, что руки ее - руки истинной мастерицы...
Она рассказывала об этом, трогая изрезанное морщинами лицо. И невзначай проводила сухими пальцами по губам.
Малина?
Скорее перегнившие за зиму листья. И запах источают такой же - долгой болезни, смерти, которая стоит на пороге, но отчего-то медлит, не желает душе избавления.
Многие сватались к Тойву, но сердце ее украл молодой хёвди, хозяин драконоголового корабля. Черный и алый цвета сплелись на его щите.
Как его звали?
- Не помнить, - сказала мне Тойву, отворачиваясь, и и замолчала, провела по щекам желтыми когтями, которые уже вовсе не походили на человеческие. И я поняла, что остро чувствует Тойву, какой она ныне стала.
Что имя?
Была весна. И вереск расцветал на старых камнях. Хмелем гудел воздух. И белопенные волны шептали о любви, о той, которая навек.
Тойву слышала.
Слушала.
Поддавалась.
Да и как не поддаться ласковым словам, взгляду, от которого сердце то замирает, то несется вскачь, как шальная кобылица. Прикосновениям.
Нежности.
Рукам, которые кажутся надежными.
Понимаю ли я?
Понимаю.
И в груди чувствую пустоту, которую пытаюсь ладонью прикрыть. Сама виновата, Аану.
Промолчала.
А потом ударила словом да наотмашь, как отец хотел...
- Он говорить взять Тойву в жены, - старуха склонила голову, и седые патлы закрыли ее лицо. - Он лгать. Зло.
Догорела весна. И лето наступила, короткое, какое бывает на севере. Раскидало душные алые цветы, расправило крылья боевым кораблям, погнало прочь от берегов.
И тот, кто держал Тойву в объятьях, уверяя, что нет для него неба иного, нежели то, что живет в ее глазах, ушел. Обещал вернуться.
- Тогда и сыграем свадьбу, - сказал он, целуя жадно, прощаясь... знал ли, что навсегда?
Она ждала с нетерпением и страхом, умоляя богов о милости.
Попутных ветров просила.
И моря гладкого.
Легких путей. И встреч, которые добавили бы избраннику славы.
Пусть вернется он в первый день осени, когда кленовый лист, поддавшись на уговоры ветра, касается волны. И женщины выходят на скалы, бросают в воду медные украшения, выкупая у хозяйки морей своих мужчин.
Пусть расколется горизонт, выпуская тени драконоголовых кораблей.
И пусть алый нарядный щит будет поднят на носу...
Исполнились просьбы Тойву. И позабыв про гордость, побежала она навстречу любимому. По камням, по воде, что лизнула ноги холодом, по радужному мосту, который, говорят, лишь истинно любящих держит. Думала, улыбнется. Обнимет. Подбросит к небу, а он...
...он глянул, как на чужую, бросил:
- Забудь меня.
Женился.
Хороша была Тойву, но за женой давали сундук золота, да два десятка мастеровитых рабов, да еще лошадей, овец и коров... зерно и полотно... стекло... и клинок из расписного восточного булата.
Любил дочь хозяин Тогай-пади.
Берег.
И не отпустил бы, когда б сама не попросилась. Но и отпустив, обижать не позволил бы.
- Ей говорить о я. И она хотеть, я уйти, - Тойву причмокнула и выпятила верхнюю узкую губу. - Я говорить, что нет. Мой дом. Мой мужчина.
Только он не пожелал принадлежать Тойву, отвернулся, отступил.
И пошел шепот по селу, дескать, опозорила себя дочь вольного хозяина Скеригге, отдала невинность недостойному... верили?
Верили.
Дня не прошло, как некто измазал дегтем ворота.
Шептались.
Тыкали в спину. Смеялись. И слали отцу, сватаясь, гнилые меха.
- Я плакать. Долго. А потом быть ночь. Луна круглый. И я брать в рука нож и в лес идти. Я найти место, где дуб расти...
...он был огромен и возвышался над кронами прочих деревьев, тем и привлек птицу-молнию. Сжег его небесный огонь, оставив лишь опаленный пень, да и тот пополам треснул. Вогнала Тойву в трещину нож острием вверх и, раздевшись догола, натерев тело медвежьим жиром, разостлала по ту сторону пня шкуру. Зверя еще ее дед добыл, и сказывал, будто бы не простым был медведь.
Боялась ли она?
Самую малость. Гнев душил. Ярость.
И отступив на три шага, обратилась Тойву к той, чье имя не смеют произносить попусту. С разбегу бросилась она, прыгнула и, приземлившись на той, иной стороне, упала на медвежью шкуру.
А та потянулась навстречу, обняла Тойву нежно да и приросла к коже.
Сколько лет с той поры прошло?
Тойву не знает.
Много.
Замолчав, положила Тойву ладонь на мой лоб. И была эта ладонь холоднее льда.
- Я устать, - наконец, сказала она. - Я просить свобода. Акку слать она.
- Нет.
Я не хочу становиться хийси-оборотнем, нелюдью, что обретается в лесу, покидая его лишь затем, чтобы найти себе добычу.
Не хочу пробовать на вкус человеческую кровь.
И вынимать из груди сердца, которые позволят мне хоть ненадолго согреть собственное.
- Она звать Акку. Она прийти ко мне. Она взять шкура.
Та, съехав с голых плеч Тойву, лежала на полу. Не шкура - грязный ком бурой шерсти.
- Ты звать.
Возможно. В сердцах. В обиде.
В страхе.
- Она слышать, - Тойву ласково накрыла ладонью дрожащую мою руку. - Вести. Дать я. Она взять шкура. Я спать. Покой.
Я не собиралась плакать.
Достаточно слабости, Аану безродная.
- Она плакать, - Тойву, ковыляя, добралась до полки и сняла с нее резную шкатулку. - Она глупый. Хийси хорошо. Сила много. Мстить. Есть. Сердце тук-тук. Сладкое. Хийси все бояться.
Я не желаю мести.
Да и кому мне мстить?
Но Тойву уже не слышала, смахнув со шкатулки пыль, которая покрывала дерево столь плотным слоем, что и резьба стала неразличима, она откинула крышку. Из шкатулки появилось на свет зеркальце в серебряной оправе, почерневшей от времени. И гребень с длинными зубьями. Тяжелые серьги. И пара запястий, украшенных алыми камнями.
- Она быть свободна. От люди. От боги.
- А от себя? - я смотрела, как примеряет Тойву украшения, как расчесывает остатки волос гребнем и, повернувшись правой, чистой щекой к зеркалу, смотрит на себя.
Кого видит?
Уж не ту ли красавицу, которой не стало много лет тому.
- Он мне подарить... клясться жена сделать. И не бросать. Говорить, любит... Врать. Всегда врать. Она помни: мужчина врать. Она слушать. Жалеть. Нельзя жалеть. Мстить.
- Ты отомстила?
Тойву повернулась ко мне. И улыбка ее была безумна.
- Я прийти к ним. Много-много прийти. День. И еще день. Кровь сладкая-сладкая... и сердце. Сначала тук-тук, потом молчать. Я смотреть. Пробовать. У человек маленький, но тепло. Тойву не мерзни. Есть и радоваться.
Она убивала. Оборачивалась медведицей, возвращалась к усадьбе и ждала. Она была терпелива. И неуязвима. Ее пытались отвадить, выставляя на опушке леса богатые дары, но Тойву не желала откупа. На нее выходили, с огнем, с собаками и железом, но Тойву, уже отведавшая человеческой плоти, больше не боялась ни собак, ни стали.
Она смеялась над охотниками.
И вновь убивала.
- Его жизнь я забрать последней, - сказала она, трогая серьги.
Я же, не удержавшись, коснулась лица.
- Он тоже умереть, - по-своему истолковала жест Тойву.
- Я не буду мстить.
- Ты - нет... - алая лента запуталась в седых космах. И серебряные запястья неподъемным грузом повисли на руках. - Она смотреть. Правда, красиво?
Она гладила серебро и, вытянув руки, любовалась им.
- Ты его убила?
Янгар шел за мной.
Звал.
И клялся, что не обидит.
Я не поверила, но...
- Нет, - ответила Тойву, поворачивая зеркальце к обожженной стороне своего лица. - Сердце не есть. Горькое. Змея. Тойву не есть змея. Он сам умри. Мои раны не зарастать.