Джампер. История Гриффина

Наверное, в тот момент и произошел перелом, как кризис в болезни.

На следующее утро боль ощущалась, но не так сильно. Терпимо. Я не стал принимать таблетку, и к тому времени, как закончил свой завтрак в отеле, пелена, вызванная болеутоляющими, стала спадать.

«Лейкшор лимитед» отбывал в 19:55 и должен был прибыть на «Пенн-стейшн» во второй половине следующего дня. В ту ночь я спал лучше, чем за все время с момента нападения, и, едва сойдя с поезда, купил билет на «Нью-Джерси транзит» до Трентона. Пока ждал поезда, зарисовал площадку под лестницей на Седьмой авеню. Поезд был набит битком, поскольку как раз начался час пик. Сидеть было все равно больно, и я нашел угол, где постарался пристроиться так, чтобы не давить на швы.

Поездка заняла всего около часа.

В Трентоне шел мелкий дождь.

В. киоске я купил карту Трентона. Трентонская Центральная школа, в которую ходила Эвэ, располагалась примерно в полумиле от станции, а жила она и того ближе.

Но шел дождь, и часовое стояние в поезде выжало меня, как лимон. Я зарисовал платформу 1Д с суетящимися пассажирами и прыгнул назад, в Нору.

Через десять дней после нападения я отправился к доктору Уриарте и сел в очередь вместе с мамашами и их больными детьми.

Увидев меня, он растерянно моргнул, а потом вспомнил.

– Это вы! Куда вы тогда подевались?

Он оглядел заинтересовавшуюся публику и жестом пригласил меня войти в кабинет. Несколько женщин, сидевших передо мной, проводили меня убийственными взглядами.

Закрыв дверь, он сказал:

– Полиция очень на меня рассердилась. Они сочли, что я им солгал, сказав, что вы ушли без одежды.

– Мне очень жаль. Я не хотел их на вас натравливать. Мне нужно, чтобы вы сняли швы, но если это причинит вам неприятности, я поищу кого-нибудь другого. Я заплачу наличными.

Он немного подумал.

– Конечно, мы снимем ваши швы. Они не говорили, что я должен позвонить, как только вы вернетесь.

– Ага. Спасибо большое.

Он велел одной из сестер заняться мной, пока сам осматривал других пациентов и разбирался с их разгневанными мамашами. Но, едва она закончила, он вернулся и осмотрел мою рану.

– Отлично. Здесь останется шрам. Просто полоска но думаю, ничего существенного, повреждения не глубокие.

Я заплатил ему вдвое больше того, что он попросил.

В пятницу вечером я сделал звонок с «Пенн-стейшн». Ее не было дома, но мать сказала, что Эвэ вернется в десять, и так оно и было – в десять ноль-пять трубку подняли мгновенно.

– Алло!

– Привет, Эвэ, это…

Она перебила меня.

– Это ты. Я ждала почти целый час'! Мама могла бы мне позвонить – я была по соседству, у Ронды! Она даже не догадалась, что звонок из-за границы!

– Да нет. На самом деле я в Нью-Йорке.

Секунду она молчала.

– Правда?

– Да. Я тут подумал, не занести ли тебе рисунок, завтра например. Если у тебя нет других планов. Сверься с графиком.

Она засмеялась.

– Если нет планов… Мам! Какой у меня там график, на завтра? – Она произнесла это слово с британским акцентом, «гррафик». – Ну конечно, нет у меня ничего ни по какому графику! – На сей раз она произнесла это слово по-американски. – Где? Когда? Мне приехать в город на поезде?

Мне такая идея очень понравилась, но я сказал:

– Нет. Вряд ли родители тебе позволят, правда? Наверное, будет лучше, если я тебя навещу. Нормально, если я приеду в десять? Евклид авеню, да? Похоже, что от станции можно дойти пешком.

– Откуда ты знаешь?

– Карты, дорогуша. Карты.

– Ах! Ну да, ясно. А что ты делаешь в Нью-Йорке?

– С тобой разговариваю.

Я прыгнул на станцию в Трентоне на следующее утро и слился с толпой пассажиров поезда из Филадельфии. Ходьба давалась мне с трудом, я был очень слаб. Рана все еще нарывала, но я собрал всю волю в кулак. Меня больше не мутило, когда я поднимался, и мне даже удалось сунуть себе под мышку упакованный рисунок. В первый раз за две недели я чувствовал себя чистым, приняв отличный душ – уже без опасений, что швы намокнут.

На деревьях только-только лопнули почки, а из-под прошлогодней пожухлой травы полезла зеленая трава. Эвэ жила в двухэтажном доме желтого кирпича с крытым крыльцом. По телефону она назвала это «колониальным стилем». Она стояла на ступеньках, когда я завернул за угол, и оставалась там, наблюдая, как я вхожу во двор, прежде чем спуститься мне навстречу. Я был уверен, что она собирается меня обнять, поэтому быстро выдвинул вперед коробку, так что ей пришлось сдержаться и взять ее.

– Заходи скорее!

Ее родители ждали в холле. Мама стояла у окна, а отец сидел с книгой, но у меня сложилось ощущение, что они оба находились в состоянии тревожного ожидания. Я призвал на помощь все свои хорошие манеры, пока меня представляли.

– Очень приятно. Счастлив познакомиться с вами.

У миссис Кельсон были рыжие, но уже начинающие седеть волосы, а у мистера Кельсона прическа в стиле семидесятых: длинные волосы, закрывающие лоб и уши. То ли он еще не поседел, то ли подкрашивал волосы. Его улыбка мне не понравилась – глаза совсем не улыбались. В них словно застыл вопрос: «кто ты такой и что тебе нужно от моей дочери?».

А вот мать улыбалась по-настоящему. Миссис Кельсон очень понравился рисунок. Отец Эвэ выдавил «очень мило», но его лицо оставалось хмурым, и он незаметно переводил взгляд с рисунка на дочь.

– Ты сделал копию? – спросила Эвэ.

– Да, снял одну, отличную.

Я не стал уточнять, что копия была в два раза больше оригинала и висела теперь над моей кроватью. Это бы уже было чересчур.

– Что ты делаешь в Нью-Йорке, Гриффин? – спросил мистер Кельсон.

– Возвращаюсь домой из Европы. Я живу в Южной Калифорнии.

– Правда? Не в Англии? – Он посмотрел на дочь.

– Мы об этом не говорили, пап! Я встретила его в Лондоне, он оказался англичанином. Что я должна была подумать?

– Да, – добавил я. – В основном мы обсуждали рисование.

– Где же именно в Южной Калифорнии?

– Рядом с пустыней, в западной части Сан-Диего-сити. Ближайший населенный пункт называется Боррего Спрингс. – До сих пор это была правда, но далее я соврал. – Я полжизни прожил с отцом в Калифорнии, а потом в Лечлейде, в Оксфордшире, с бабушкой и дедушкой. Я навещал кузена своего друга, когда познакомился с Эвэ во Франции.

– Наверное, при таком образе жизни сложно учиться в школе, – предположила миссис Кельсон.

– Я заочник. Домашнее обучение. Это единственный вариант, который нам подошел. Когда поступлю в университет, будет иначе.

Эвэ поглядела на родителей. Потом сообщила:

– Мы пойдем с Гриффином в «Лаветас», пить кофе.

– У нас и здесь есть кофе… – Складка снова залегла между бровями мистера Кельсона, но миссис Кельсон прервала его, быстро сказав: – Конечно. А ланч вы будете есть в городе или хотите пообедать с нами? Из Принстона приедет Патрик.

Эвэ глянула на меня, затем сказала:

– Мой брат. Мы увидимся с ним после ланча, ладно?

– Хорошо, – ответила миссис Кельсон. – Он приедет на поезде в четыре семнадцать, так что постарайтесь вернуться вовремя.

– Ага, – ответила Эвэ.

Она схватила свое пальто – то огромное черное, в котором ходила в Европе – и, потонув в нем, потащила меня к двери.

– Пешком пойдем? – спросил я.

– Да, это рядом. На Стейт-стрит, возле станции, но на дальней стороне.

Она подхватила меня под левую руку, я напрягся, и она отпустила.

– Что такое? Тебе нехорошо?

Ее лицо вытянулось, словно от удара, и я поспешил заверить, что все в порядке.

– Извини. Я повредил спину, вот тут, слева. Я был бы рад, если бы ты взяла меня под правую руку.

Она просияла.

– Я сразу почувствовала, когда ты напрягся.

– Ага.

До «Лаветас» идти было десять минут, там мы взяли кофе на вынос. Позади кофейни между «Стейт-стейшн» и железнодорожной станцией протянулось кладбище.