Страница 44 из 51
Его слова внушали страх; я услышала в них неоспоримую правду и почувствовала укол жалости к тому, кто убил мою сестру.
В тишине, заполнявшей промежутки между нашими голосами, ничто тянуло меня, грозило вновь забрать мое тело. Я содрогнулась, думая о сестре, которую никогда не знала. Выходит, все, кто отдал ей свои жизни, умерли напрасно. И тут внезапно я осознала: хотя я чувствую себя человеком, я не человек. Я — фея, которая ела человеческую пищу и утратила свою силу. В конце меня ждет только ошеломляющая пустота.
— Я не хочу быть ничем! — Я даже не знала, к кому обращаюсь.
— В таком случае, чего ты хочешь, Оран-Лиа-на-Мен?
Услышав этот вопрос, я поняла, каких слов он ждал от меня раньше. Но прежде чем произнести их, я вспомнила, как я лежу в воде, невидимая, защищенная. Как я лечу на человеческих мыслях, легкая и свободная. Как я одним взмахом руки вызываю на экран любой фильм, который захочу посмотреть. Удивительную сладость мелодии, сочиненной Джеймсом под моим руководством. Безопасность вечной юности. Все удовольствия жизни, которую ведет фея.
— Я хочу быть человеком, — сказала я.
Кернуннос раскинул руки в стороны, и из его пальцев потек бело-зеленый свет, растворяющийся в пустоте. Свет становился все ярче, окутывая нас, пока мы не оказались в сумеречном саду. Сквозь гигантские листья пробивались неяркие зеленоватые лучи. На растениях висели тяжелые белые цветы, похожие на воронки, а за ними тянулись к небу бледные белые лилии. Цветы выглядели голодными.
— Ты можешь выбрать, — сказал Кернуннос, — ты можешь выбрать человеческую сущность, когда будешь гореть. Я предлагал это твоей сестре, но она лишь рассмеялась в ответ. Я заглянул в будущее и увидел, что ты сделаешь то же самое.
— Не сделаю, — ответила я, — ты видел неверно.
Оленерогий король медленно подошел к Джеймсу. От завороженного выражения его лица я пришла в ужас. Перед Джеймсом тоже стоял выбор.
— Я видел это до появления волынщика. Знай, волынщик, что люди, желающие покинуть мои владения, остаются в них навсегда.
Джеймс и не дернулся. Он поднял левую, свободную руку, чтобы Кернуннос видел написанное на ней слово, которое то ли еще не смылось, то ли было добавлено недавно: «костер».
— И все-таки я уйду. Правда?
В его голосе звучало едва заметное разочарование.
Кернуннос оценивающе посмотрел на Джеймса:
— В Хеллоуин я должен быть с ней. Я знаю, ты чувствуешь по-другому, не так, как человек, однако Нуала тебе небезразлична. Ты не можешь отправить ее туда одну. — Рога немного повернулись. — Ты меня не боишься, волынщик. И тебе все равно, уйдешь ли ты отсюда. Именно поэтому я тебя отпущу.
Джеймс отвернулся от нас. Я не видела ни его мыслей, ни лица; его рука в моей руке была холодной и неподвижной. За последние несколько дней я успела забыть, что, когда мы познакомились, он гнался за смертью.
Подошел Кернуннос, задевая хрупкие зеленые ростки над головой кончиками рогов. В его тени я почувствовала себя юной и беспомощной.
— Понимаешь ли ты, что я тебе говорю, дочь моя?
Я кивнула.
— Дочь моя, иди на костер в черном. И ты, и волынщик. Спрячьте свои тела под черными одеждами, дабы укрыться от глаз моих голодных мертвецов, — сказал Кернуннос.
Он положил руку на плечо Джеймсу, и тот вскинулся, как будто успел забыть обо всем здесь происходящем.
— Джеймс Антиох Морган, — напевно сказал король мертвых, и имя Джеймса зазвучало как музыка, — тебе предстоит сделать выбор. Не ошибись.
Глаза Джеймса блестели в темноте.
— Какой выбор верный?
— Тот, от которого больно, — ответил Кернуннос.
Джеймс
Смерть пахнет именинным тортом. По крайней мере, так я решил, потому что наутро после встречи с Кернунносом мы с Нуалой воняли. Даже не столько тортом, сколько только что задутыми свечами. И наша одежда, и волосы пропитались этим запахом.
— Джеймс Морган, я не хочу из-за тебя потерять работу. Очнись!
Первое, что я увидел после смерти, был Салливан, вернее, его силуэт на фоне светлого, усеянного облачками неба. Первое, что я почувствовал, было жжение и звон в ухе.
— Вы дали мне пощечину? — спросил я.
— Ты решил умереть? — парировал Салливан. — Я тебя уже пять минут добудиться не могу. Пощечина — знак моего истощившегося терпения.
— Нуала!.. — Я поспешно сел.
— С ней все в порядке, — сказал Салливан в тот самый момент, когда я увидел ее рядом с собой. — Ей смерть не показалась привлекательной.
Я пропустил его слова мимо ушей.
— Почему мы сидим у фонтана?
Я посмотрел мимо задницы сатира и увидел, как Пол ест пончик на другой стороне фонтана.
— Вы расскажете мне, где провели последние два дня? — вопросил Салливан. — Пол, может, начнешь, раз уж ты ешь мой завтрак?
Мы с Нуалой переглянулись.
— Пол тоже к нему ходил?… Стоп, вы сказали два дня?!
— Уже Хеллоуин, — ответил Салливан, — тридцать первое октября, семь сорок одна утра. — Когда мы все на него уставились, он добавил: — Я бы сказал точнее, но мои часы не показывают пикосекунды.
Я ждал, что Нуала переменится в лице, услышав слово «Хеллоуин», однако ничего подобного не произошло.
— На территории будут костры? — спокойно спросила она.
— Персонал зажжет их, как только стемнеет, — кивнул Салливан. — Их будет несколько. — Он прищурился. — Что сказал Кернуннос?
И Пол, и Нуала смотрели на меня, будто я был главный. Поэтому я коротко изложил, что случилось. Салливан слушал, водя языком по зубам.
— А что он сказал тебе, Пол?
Пол проглотил остатки пончика:
— Мне нельзя говорить о том, что я видел.
Салливан нахмурился:
— Ладно, ступайте умойтесь. От вас воняет. Но никуда не уходите — я еще хочу с вами поговорить, прежде чем зажгут костры.
Вот и Хеллоуин наступил… Хорошо бы мне исчезнуть.
Нуала
Джеймс открыл красную дверь в Бриджид-холл и посторонился.
— Нет, — ответила я, — сначала дамы.
— Ну спасибо. — Он сверкнул глазами, но все равно прошел первым.
Стулья стояли так же, как мы их оставили, и Джеймс, раскинув руки, двинулся вперед по проходу.
— Добро пожаловать, леди и джентльмены, — сказал он, купаясь в мягком свете, который пропускали матовые стекла окон. Джеймс шел по проходу, и я представила себе, что за спиной у него развевается плащ. — Меня зовут Ян Эверетт Иоганн Кэмпбелл, третий и последний.
— Нужно, чтобы тебя в проходе сопровождал прожектор, — перебила я, пристраиваясь к нему сзади.
— Надеюсь, я смогу завладеть вашим вниманием, — продолжил Джеймс. Он остановился и сделал вид, что целует руку кому-то из зрительниц у прохода. — То, что вы увидите сегодня, — чистая правда.
— Ты должен взбежать по ступенькам, — сказала я. — Музыка начнется, как только ты ступишь на первую из них.
Джеймс пробежал по ступенькам; в рассеянном свете его волосы выглядели еще рыжее. Он говорил, пока шел на свое место:
— Не удивительная, не шокирующая, не возмутительная, но совершенно точно — правда. О чем… — Он сделал паузу.
— Музыка умолкает, — сказала я.
Джеймс закрыл глаза:
— …я искренне сожалею.
— В сцене с разоблачением, когда выясняется, кто ты такой, нужно, чтобы кто-то дал знак включить музыку. Не забудь.
После небольшой паузы — на секунду длиннее, чем надо, — Джеймс произнес:
— Ты сама его дашь.
Но пауза сказала мне, что он не уверен. Не уверен, что сегодня все получится.
Я тоже не знала, гожусь ли я для счастливых финалов.