Страница 32 из 33
Допросив пленных, комбриг выяснил, что белогвардейцы нанесли сильный удар южнее Бердюжье, прорвали наш фронт и крупный отряд вражеской конницы движется теперь где-то по тылам 30-й и 29-й дивизий.
Томин решил немедленно послать в штадивы связных с донесением. В село Верхне-Суерское, где находился штаб нашей 30-й дивизии, было поручено ехать мне, а под Ялуторовск — в штадив 29-й — моему однополчанину Михалеву. На случай встречи с колчаковцами комбриг приказал нам сменить свою одежду на крестьянскую, а кавалерийские седла — на местные, кустарной выделки.
Я сел на свежего коня и, проскакав за 10—11 часов около девяноста километров, рано утром прибыл в Верхне-Суерское. Пришлось разбудить комиссара и начальника дивизии. Услышав мое сообщение, они начали срочно принимать необходимые меры, чтобы ликвидировать угрозу, возникшую в результате прорыва вражеской конницы.
Выполнив приказ Томина, я направился в Ялуторовск, чтобы встретиться там с Михалевым и вместе следовать на армейский съезд в Екатеринбург.
В дороге мы узнали, что части 30, 29 и 51-й дивизий, упорно обороняясь, начали медленный отход на запад, к реке Тобол. Вместе с ними отходило трудовое население, около года прожившее под властью Колчака и не желавшее больше испытывать на себе все прелести этого жестокого, антинародного режима. Полки обильно пополнялись добровольцами из местных крестьян.
В Екатеринбурге, в штабе армии, нас, делегатов на партийный съезд, приветливо встретили командарм Меженинов, член Реввоенсовета армии Кузьмин и начальник политотдела Лепа. Они обстоятельно ознакомили представителей партийных организаций частей с политической обстановкой в Советской республике, с положением на фронтах. Потом товарищ Кузьмин объявил, что в связи с контрнаступлением Колчака съезд отменяется и всех делегатов решено направить в освобожденные от белогвардейцев районы Урала для срочной вербовки добровольцев в ряды Красной Армии.
После этого нас два дня инструктировали в политотделе и выдали каждому мандат уполномоченного Реввоенсовета армии.
Мне предложили выступить как делегату-фронтовику перед рабочими Верх-Исетского завода. И вот с путевкой политотдела я направился на родной завод. Сначала зашел в партком, представился. Потом заглянул в сортировку, где шесть лет назад начинал свой трудовой путь.
Когда осматривал знакомый цех, кто-то сзади обнял меня.
Я обернулся. Передо мной стоял ужасно похудевший, почти совсем седой, с большим шрамом на виске Николай Сивков. Тот, что преподавал нам, рабочим подросткам, первые уроки классовой борьбы, по чьему совету подручные мастеров-сортировщиков провели свою первую забастовку.
— Здравствуй, дядя Николай! — обрадовался я.
— Здравствуй, Саня, дорогой, здравствуй! — взволнованно произнес Сивков.
Мы обнялись.
— Последний раз слышал про тебя, дядя Николай, осенью прошлого года, в желдорбате на 61-м разъезде.
— Правильно… Был я в этом батальоне, — грустно сказал Сивков. — А потом меня, раненного в голову и грудь, увезли в Пермский госпиталь. Раны долго не заживали, залежался я… Ну а после колчаковцы Пермь захватили. Госпиталь эвакуироваться не успел. И вот тут-то началось… Пострашнее, чем на фронте. Лютовали беляки, как взбесившиеся звери. Избивали, истязали народ… И особенно нас, — тех, что в госпитале оказались. Приезжавший из Екатеринбурга начальник контрразведки палач Ермохин каленым штыком прижигал мне незарубцевавшуюся рану на виске. Видишь, какой шрам теперь…
Сивков перевел дух и продолжал неторопливо:
— Отправили меня с группой других пленных в Нижнетуринскую тюрьму, а оттуда повезли в Сибирь. И в страшном сне не может привидеться то, что творилось в нашем эшелоне. Каратели не давали нам ни есть ни пить. Люди сходили с ума от жажды, многие умирали. Мертвых колчаковцы не убирали. Трупы разлагались тут же, в вагонах. Недаром наш поезд назывался «эшелоном смерти»…
На перегоне между Тюменью и Ялуторовском мы, группа наиболее выносливых узников, проломили пол в вагоне и вырвались на волю… Теперь вот я сортировкой заведую, — неожиданно закончил дядя Николай.
Я молча, плотно сжимая губы, выслушал этот жуткий рассказ.
— Ну а тебя каким ветром занесло сюда? — поинтересовался Сивков.
— Приехал на армейский партийный съезд и получил задание вербовать добровольцев в Красную Армию. В политотделе поручили мне выступить вот здесь, на заводе, перед рабочими… Как тут дела? Кто еще из наших работает?
— Николай Михайлович Давыдов директором завода теперь. Богатырев, Сырчиков, Рыбников-старший и некоторые другие мастера — кто по возрасту, кто по ранению — тоже вернулись, в цехах трудятся… Шпынов здесь. Он при белых сначала работал, но, когда стали раскатывать серебро для чехов, разъярился старик и ушел с завода. Приходила к нему домой делегация. Уговаривали вернуться, грозились. Не сдался старик. Самолично выгнал их. Такого на испуг не возьмешь… А сын его, Сергей, — помнишь? — так он коммунист теперь, комиссаром полка на Южном фронте…
К полудню на площади между листопрокаткой и сортировкой собрались около двухсот рабочих. Я взобрался на водовозные дроги и, сильно волнуясь, начал свою речь. Рассказал как умел о политической обстановке в Советской республике. Потом говорил о боевых подвигах малышевцев — бывших рабочих Верх-Исетского завода. А закончил речь так:
— Вы здесь, в тылу, должны трудиться, не щадя сил, а мы, фронтовики, даем слово быстро добить Колчака и выполнить любой приказ Советской власти, чтобы полностью освободить нашу Республику от белогвардейцев и иностранных интервентов.
На другой день я вместе с Алексеем Третьяковым — тоже уполномоченным Реввоенсовета армии — выехал в Камышлов. Там также началось с митинга. Он был очень многолюден и проводился на соборной площади.
Затем на паре добрых коней мы отправились по деревням и селам. Примерно за неделю объехали пять волостей, записывая добровольцев в Красную Армию и тут же помогая восстанавливать на местах Советскую власть. Добровольцев было много, люди, недавно освобожденные от колчаковщины, шли в Красную Армию охотно.
В других районах вербовка прошла также успешно. Только в Екатеринбургской губернии из добровольцев сформировали четыре полка. Все они были направлены на Восточный фронт.
Меня опять вызвал к себе товарищ Лепа и предложил остаться в политотделе армии. Я решительно отказался.
Начпоарм по-отечески урезонивал меня.
— Молодые коммунисты из рабочих, — говорил он, — проварившиеся в котле гражданской войны, очень нужны здесь. Надо быстрее укреплять в освобожденных районах Советскую власть, восстанавливать разрушенные заводы и фабрики.
В конце концов сошлись на том, что меня назначат инспектором политотдела 30-й дивизии. «Ничего, — думал я, — потом как-нибудь и в свой полк вернусь».
В начале ноября приехал в город Ишим, только что освобожденный от колчаковцев, а оттуда через несколько дней с группой работников подива прибыл уже в Омск.
Первой в столицу Колчака вступила четырнадцатого ноября 27-я дивизия 5-й армии. Наша, 30-я, обошла город слева и продвигалась дальше. Пришлось догонять ее на санитарной «летучке».
Вместе со мной ехал и начальник подива. В дороге, воспользовавшись случаем, я попросил его отпустить меня в полк имени Малышева. Но мой начальник рассуждал точно так же, как и товарищ Лепа:
— Фронтовиков-партийцев, многократно проверенных в жестоких боях, будем использовать на работе в политорганах как резерв для выдвижения в новые части, где народ еще сырой, не закаленный.
При подходе к станции Барабинск догнали приданный нашей дивизии, недавно сформированный конный полк, который получил название «Восточный». Комиссар полка болел сыпным тифом, и мне было приказано заменить его.
Вечером, преодолев яростное сопротивление спешенной кавалерийской части противника, мы ворвались на станцию. Она оказалась забитой вражескими эшелонами с оружием, боеприпасами, продовольствием и… «представителями российских правящих сословий», не успевшими убежать вслед за своим верховным правителем.