Страница 17 из 33
В штабной избе был накрыт большой круглый стол. На нем стояли миски с горячими пельменями и клокочущий самовар. За столом сидели командиры и комиссары. Я подошел к Блюхеру, подал ему пакет, доложил:
— Задание выполнено. В схватке с конным разъездом противника убит один дутовский офицер.
Василий Константинович ободряюще улыбнулся и сказал:
— Садись, закуси пельменями да попей чайку с кишмишом. А потом иди к эскадронному и доложи ему, что я весьма доволен боевой службой его конницы, а тебе разрешил досыта отоспаться и дать отдых коню.
Не дожидаясь повторного приглашения, я быстро устроился за столом.
К семнадцатому апреля Уральские войска закончили окружение противника. Почувствовав угрозу полного уничтожения, Дутов распустил большую часть казаков по станицам. Но сам атаман с отрядом примерно в 400 человек, главным образом офицеров, в ночь на девятнадцатое апреля прорвался у станицы Наваринской, где находились небольшие силы южной группы Н. Д. Каширина, и устремился в Тургайские степи. Наш эскадрон, 2-я и 3-я екатеринбургские дружины начали его преследовать.
Утром двадцать третьего апреля удалось догнать Дутова в поселке Бриенском. Его пулеметчики открыли по атакующим сотням губительный огонь. Эскадрон спешился. Пришлось нашим артиллеристам развернуть батарею и обстрелять центр поселка. После этого сопротивление прекратилось. Но атаман с личным конвоем и штабом опять улизнул в степь, за речку.
Мы снова вскочили на коней. К нам присоединился Синяев на рыжей крупной лошади.
— Э-ге-гей, товарищ Митин! Прими на пополнение!
— Давай, Артамоныч, действуй, — кивнул Митин.
Проскакав по ветхому мостику через речку, кавалеристы увидели впереди растянувшиеся по степи повозки и пришпорили коней.
Зайдя сбоку, эскадрон отрезал обоз, в котором было около двухсот подвод. Казаки, прикрывавшие его, рассыпались по оврагам.
Гнаться дальше за атаманом на измученных длинными переходами конях не имело смысла. Повернули обратно в поселок и тут заметили: нет нашего бородача Синяева. Мы встревожились. Но напрасно: Артамоныч, живой и здоровый, вскоре объявился, ведя в поводу двух коней — своего, рыжего, и трофейного, серого в яблоках. А впереди него ковылял спотыкающийся толстяк в бекеше с погонами военного чиновника.
— Ого! Где это ты такого борова подцепил? — изумился Митин, разглядывая синяевского пленника.
— Да приотстал я с конем моим. Притомился он. Вот и набрел я в овражке на этого… Он со страху как завизжит: уйди, мол, убью, и шашкой машет изо всей мочи. Ну, я его и угостил плетюганом. Не понравилось это ему. Хлипким оказался, враз плюхнулся на землю, как утюг. Вот и тащимся теперь медленным маршем, он аж взмок, не хуже моего Рыжика.
В Бриенском дружинников ждал хороший обед, приготовленный казачками для офицеров Дутова. Но на следующий день после короткого отдыха мы вновь пустились в погоню. Нам удалось настичь и уничтожить несколько мелких разрозненных групп дутовцев. А сам атаман переправился через реку Жерла и ушел в Киргизские степи.
В одной из стычек во время нашей погони за Дутовым получил тяжелое ранение командир взвода лихой конник Саша Смановский. Вражеская пуля сразила на скаку его коня, и всадник упал грудью на острые камни… Когда мы несли Сашу на руках в лазарет, он на минуту пришел в себя, чуть-чуть улыбнулся и прошептал побелевшими губами:
— Эх, не придется мне боле барыню плясать…
Через несколько дней екатеринбургские дружины получили приказ возвращаться домой, и первого мая наша дружина была уже в Челябинске. Здесь стояли эшелоны чехословацкого корпуса, сформированного в России еще до Октябрьской революции из военнопленных и предназначавшегося для участия в войне против Германии и Австрии. В феврале 1918 года корпус получил разрешение Советского правительства выехать через Владивосток во Францию и двинулся по Сибирской железнодорожной магистрали.
Чехословаки встретили нас дружелюбно. На некоторых вагонах было написано: «Да здравствует братская Советская Россия и ее революционная Красная Армия!» Никому и в голову не могло прийти тогда, что вскоре нам придется скрестить оружие.
А второго мая, подъезжая к родному Екатеринбургу, дружинники, с нетерпением ожидавшие радостных встреч с родными, друзьями и подругами, задорно пели:
ДАЕМ ОТПОР
Мама подсовывала мне то блин, то пшеничную румяную лепешку, приговаривая:
— Ешь, Санеюшко, ешь, да погоди отца слушать. Разве он понимает, что дите в походах-то оголодало? Все разговоры только разговаривает!
— Ого-го! Дите! — захохотал отец. — Слыхал, Санька: ты-то — дите!
Я сконфуженно улыбнулся, а отец продолжал:
— Перво-наперво, живой да здоровый воротился, конное дело знает. Да коня какого привел! Огонек, а не конь! Бабки сухие, вынослив, чистых степных кровей.
— Да хватит тебе толмить, дай парню поесть спокойно.
— А у нас радость: Илья вернулся.
— Да ну?!
— Вернулся. Демобилизовали, значит. А тебя как, тоже демобилизовали или что?
— Нет, тятя, ведь мы действующий резерв Красной Армии[6].
— Это как, действующий?
— А так, в любой день призовут — опять пойдем.
— Ах ты, господи! — встревожилась мать.
— А чего господи? — нахмурился отец. — Видала, как их встречали нынче? Сколь народу собралось, все рабочее начальство речи говорило… Вон как! Почет им…
— Ну, а что Илья делает? — спросил я.
— Ему предложили отдохнуть пока, а потом на депо податься. Там швали всякой от войны спасалось много. В аккурат туда Илью и назначили для порядка…
Мне недолго пришлось отдыхать дома. Через несколько дней, утром, — кажется, это было пятого мая — со стороны железнодорожной станции послышались выстрелы, трескотня пулеметных очередей. Я оседлал своего Боевика, подхватил винтовку, шашку и вылетел на улицу. Наш сосед, рабочий депо, на ходу заряжая карабин, крикнул мне:
— Давай на вокзал! Там, слышь-ка, наших бьют!
Но я помчался в районный штаб резерва.
Около штабного дома пыхтел большой автомобиль, и в его кузов со всех сторон карабкались пулеметная команда и бомбометчики. Среди них был и Семен Шихов.
— Эгей! Конница-беззаконница! Залазь сюда, у нас железна кобыла, да вот беда: простыла, бедняга, на жаре — чихает! — крикнул он.
В этот момент из дверей вышел Петр Захарович Ермаков. Увидев меня, приказал:
— Медведев, духом гони в Центральный штаб резерва. Доложишь, что мы на вокзал стрелков выслали, а следом бомбометчики и пулеметчики выезжают. Давай карьером, а то телефон, хоть разорвись, перестал работать.
Ермаков сел в кабину, грузовик фыркнул и покатил к вокзалу, а я поскакал в город.
На одной из улиц кто-то крикнул мне вдогонку с тротуара:
— Ага, забегали, сволочи, когда генерал приехал царя-батюшку вызволять![7]
Задерживаться было некогда. Пришлось только погрозить нагайкой.
В штабе молоденький дежурный с красной повязкой на рукаве сказал:
— Начальство на вокзал выехало. Там, понимаешь, пермские анархисты приехали со своим эшелоном. Оружие у них… все как полагается. Царя, вишь, им в Пермь вывезти занадобилось! Ну, дежурный взвод стал их там задерживать, а они давай стрелять. Кто-то из бойцов не растерялся, позвонил к нам. И вовремя: минут через десять провода порезали, гады…
Когда я примчался на вокзал, анархисты уже садились в свои вагоны. Огромный дядя с лихим чубом объяснял облвоенкому Ф. И. Голощекину:
— Нам сказали, что Романовы у вас в городе свободно по улицам гуляют. Мы и решили увезти их к себе в Пермь.
6
Пятнадцатого января 1918 года Совет Народных Комиссаров принял декрет о создании регулярной Рабоче-Крестьянской Красной Армии. На Урале, как и в других областях Советской России, начали формироваться красноармейские части. Первый Уральский областной съезд Красной гвардии, состоявшийся во второй половине февраля 1918 года, принял резолюцию о зачислении всех красногвардейских дружин в резерв Красной Армии. — Авт.
7
К этому времени царская семья была перевезена из Тобольска в Екатеринбург. — Авт.