Страница 91 из 100
Солнце давно уже исчезло, и болотистая низина предо мной задымилась теплым паром разогретой земли. Быстро темнело… Выпь закричала в пади… Затем — еще чей-то крик… шорохи в кустах. И понемногу заговорили ночные голоса. Ожила странная жизнь ночного болота, где змея подкрадывалась к лягушке, тигр в камышах на брюхе подползал к кабарге, и шла глухая борьба, — как и среди людей.
А над всем этим мне чудились две скованные тени — мужчины и женщины, — которым ничего не нужно, кроме друг друга…
Призрак алексея бельского
I
Алеша Бельский еще раз погрузил деревянный лоток в яму мутной воды перед ним; пополоскав немного, он осторожно, тонкой струйкой слил воду и проговорил:
— Не меньше двух золотников с лотка! Слышишь, Вадим!
За кучей набранного золотоносного песка зашуршало, а потом оттуда выставилась грязная, невероятно обросшая щетиной физиономия. Если бы в горной щели, где происходил разговор, было чуточку светлее, — можно было различить, как эта физиономия расплылась в улыбке.
— Вылезай! — продолжал Бельский. — Обедать надо! У меня такое ощущение, будто мне в спину вогнали осиновый кол. Шутка ли! С самого утра не разгибался.
Оба компаньона добывали золото в маньчжурских сопках, или, попросту говоря, хищничали. Прежде чем попасть сюда, они солдатскими сапогами месили галицийские поля на великой войне; потом вернулись к отцовским очагам, и не нашли ни очагов, ни отцов, а узнали, что сами они — буржуи и враги народа. Тогда два друга двинулись на Восток, где долгое время об их благополучии, хотя скверно, но все-таки заботилось интендантство Колчаковской армии. Тут они заработали офицерские погоны, так как оба были не прочь заглядывать в беззубый рот старушки Смерти. Таким образом, все шло хорошо до тех пор, пока не стало ни армии, ни интендантства. После этого они попали в Маньчжурию, но здесь им сказали, что они ничего не умеют делать.
Сейчас им улыбнулось счастье, но это счастье было, пожалуй, самым непрочным в мире, так как им одинаково страшен был и представитель китайских властей по охране недр, и поселянин, и хозяин сопок — хунхуз. Но — велик Бог русского эмигранта! — в балагане из коры лежал мешочек намытого песку. Его вес возрастал с каждым днем, и это вселяло дикую анергию и отвагу в сердца хозяев.
Самый же источник этой удачи находился под обрывом, в сырой, мрачной щели между двух сопок. Здесь протекал ручей. Несмотря на май, вода в нем была холодна как лед и обжигала как огонь. Но двум приятелям, которым грезилось волшебное будущее, все было нипочем.
Друзья выбрались из сумрачной щели и долго мигали, пока глаза не привыкли к яркому свету: так и заливало солнышко лощину с нехитрым балаганом.
Алеша быстро развел огонь и замесил в котелке варево «за все»; оно служило и хлебом, и первым, и всеми дальнейшими блюдами. Обед был изготовлен чрезвычайно быстро и еще быстрее съеден со звериным аппетитом. После — оба ничком уткнулись в траву. Разморило.
— Ты как думаешь, — спросил Вадим, — долго еще нам придется питаться бурдой?
— Долго — не дадут. Того и гляди, кто-нибудь нагрянет и — смазывай пятки!
— А потом?
— Потом… — Глаза Бельского как-то ушли в себя и будто туманом подернулись. — Потом начинается жизнь… Ведь мы с тобой еще не жили! Каждую ночь мне снятся женщины, надушенные, страстные… Они порхают около меня, шепчут мне в уши бесстыдные слова, ласкают… Ты знаешь: здесь тайга; весной из целины сила идет, так она пронизывает меня, бунтует кровь…
Вадим молчал. Ему тоже снилась женщина, но только одна — ласковая, нежная… Захмурит Вадим глаза — так и видит всю ее перед собой. Все мысли — к ней. Сидит поди она в городе, в мастерской, и целый день крутит швейную машину, а кругом еще десятки таких же машин стучат. Без конца течет материя из-под пальчиков ее… Вот к этой женщине он придет из тайги прямо в мастерскую, возьмет за руку и навсегда выведет оттуда. А потом настанет точно такой день, какой он видел на экране, когда жил в городе: сыплются под дуновением белые цветы, пара выходит из церкви, а в весеннем воздухе гремит марш Мендельсона: тра-ра-ра…. Да-да, обязательно этот марш!
Кончился краткий отдых. Опять два человека, не замечая боли в пояснице, не чувствуя холодной воды, лихорадочно работают: один выбрасывает песок из ямы — другой промывает. У обоих одна мысль — как бы кто не помешал! Еще бы недельку, месяц поработать бы!
Катится с горы мал камешек. Оторван он чьей-то ногою на вершине, а катится сюда, к работающим! Эх, упадет — чьи-то мечты разобьет!
Вадим увидел камешек и крикнул Бельскому. Оба прянули в кусты и уставились на вершину сопки. Вот мелькнула в кустарнике синяя курма10 — китаец проходит. А может быть — поселянин? Тогда еще не так страшно… Нет! Повернул рябое лицо к ним, — хунхуз! Тот же самый, который зимою приходил, когда оба товарища работали на концессии! Быстро удаляется: высмотрел — чего ему больше! Теперь скоро вся банда сюда грянет.
Приятели вылезли из кустов, и направились к балагану. Каждый по-своему реагировал на событие. Вадим угрюмо молчал, а Бельский с самым равнодушным видом насвистывал песенку. Терять ему было в привычку. Разве он не потеряв всего раньше, там, в России? А сколько раз он терял и на чужбине!
Сборы были чрезвычайно короткие. Все упаковано в рогули. Русские охотники и приискатели переняли их употребление от ороченов и китайцев. Рогули водрузились за плечами, и два человека решительно зашагали падью, чтобы в двое суток достичь железной дороги.
II
Под самый вечер ливень пронесся над тайгой; он налетел бурею и в мгновение ока закрыл сопки мутною сеткою косо падающего дождя. Пока бушевал ливень, день погас, и клокочущий раскатами грома мрак черною шапкою накрыл все. Вспышки выхватывали из темени стволы с черными сучьями, подобными костлявым, пощады просящим рукам. Потом ветер присмирел, и дождь стих, и ночная тайга заговорила разными голосами: булькали невидимые глазу ручьи, пищали какие-то зверьки, и трещали ветви под крадущимися шагами в стороне.
Сыро, неприветливо и страшно в такую ночь в тайге; черными платками проносятся над головою бесшумные совы, а кусты, кажется, шепчут: не ходи… не ходи…
Ноги путников хлюпали в грязи, и они вымокли до последней нитки. Вадим почувствовал озноб; после беспощадного дождя его начало лихорадить.
— Леша, я больше не могу; давай устраиваться на ночлег!
— Потерпи брат! Дотянем еще до перевала; там, в стороне от дороги, старая кумирня есть.
Еще грязь, кочки, крутой подъем, каскады воды с кустов — и перед ними зачернела похожая на громадный гриб кумирня. Она дохнула в лицо запахом тайги и намокшей земли. Когда Бельский натаскал хворосту и развел огонь на полу, то бурундук с писком шмыгнул с древнего изображения Будды, а под крышей зашуршало по всем направлениям.
Едкий дым потянулся от костра к трещинам в крыше. Вадим в изнеможении растянулся на полу. Лежал с полчаса и чувствовал лихорадочный жар внутри, а вместе с жаром стал ощущать тревожную напряженность и необъяснимое обострение чувств.
— Все ли спокойно в тайге? — глухо заговорил молчавший до тех пор Бельский. — Не идут ли за нами? Схожу посмотрю.
Посмотрел Вадим на друга, и испугался того, что он видел. Печать смерти лежала на лице друга…
Есть страшный дар у некоторых людей — могут они заранее узнавать обреченных. Еще на германском фронте Вадим знал пьяницу-прапорщика, который накануне сражения долго всматривался в чье-нибудь лицо и крутил головою. Это был признак, что завтра того человека наверное убьют. Ни разу не ошибался! Этот дар обнаружил у себя и Вадим.
Вадим вскочил, раскрыл рот, хотел крикнуть — не ходи! — но Бельский уже выскользнул в дверь. Вадим бессильно спустился на пол. Э! Разве можно остановить судьбу! Все равно, нельзя! А может быть, он ошибся? Дай Бог!..
10
Куртка, накидка.