Семь лепестков

— Но ведь все разлеглось в конце концов, — заметил Антон, — даже мотивы стали ясны. Напарник убежал, деньги вышли, надо было ускорить дележ… Владимир мне все объяснил.

— Ерунда все это, — сказал Горский, — дурацкий это был план, неслучайно он не сработал. Просто твой Альперович был безумен. Помнишь, в «Кролике Роджере»? Только мультику могла прийти в голову идиотская идея про скоростное шоссе. Вот так и с Альперовичем. Ему только казалось, что он знает, зачем он заварил всю эту кашу — а что там скрывалось у него в глубине души никому, слава Богу, не известно.

— Почему — слава Богу?

— Потому что тайные импульсы обычно довольно мерзкая штука. А именно они управляют любой историей — что с большой, что с маленькой буквы. Именно они, а не рациональные построения, которые придумывают, как правило, задним числом.

— И потому, — кивнул Антон, — проще найти убийцу, приняв наркотик, чем вычислить его дедуктивно.

— Да, — согласился Горский, — можно сказать, он сделал это, потому что любил Женю и Леню, и потому хотел их убить. Чтобы их повенчать таким образом. А можно сказать, что он просто убил, потому что представилась такая возможность. Знаешь, как Паша не может сказать «нет», если ему предлагают? Так и Андрей не смог сказать свое «нет», когда понял, что может безнаказанно убить. Может, он все время слышал подобные тысяче громов крики «убей! убей!»? Так сказать, естественное звучание той Истины, которую мы так искали.

На экране негры потрясали автоматами, и на Ямайке вовсю полыхала гражданская война, так похожая на бандитскую разборку. Антон кончил забивать косяк и непонимающе посмотрел на Горского.

— Это из «Бардо Тедол», — пояснил Горский, — Ченьид Бардо. Если я правильно помню — как раз седьмой день. Впрочем, — и он сделал первую затяжку, — может быть, в конце концов он затеял это, потому что знал, что все равно обречен, после того, как этот Смирнов убежал. И потому хотел, чтобы его убили те, кто его любит.

Минуту они молча передавали косяк друг другу.

— Я не понимаю одного, — спросил в конце концов Антон, — почему все-таки эти две истории так похожи? Может быть, важен не только гороскоп рождения, но и гороскоп смерти? То есть если люди умирают примерно в одно время, то их судьбы ретроспективно оказываются связаны?

— Не гони, — лениво сказал Горский, — они умерли с разницей в несколько часов. Для гороскопа это очень много. Дело просто в том, что у этих историй слишком много общих действующих лиц: ты, я и Зубов как минимум. И вообще — если употреблять столько, сколько мы употребляем, все в этом мире окажется связанным. Любопытно другое: Олег не верит, что Зубов был убит не из-за его колдовства — и точно так же ты не готов предположить, что Альперовича и Белова убили по каким-то причинам, не связанным с этим делом.

— Смотри сам, — горячился Антон, — Белов сказал, что он разберется, и через неделю Альперовича убивают на пороге его офиса. А еще через три дня убивают самого Белова. Понятно, что это какие-то люди просто отомстили ему за смерть Альперовича… те, с кем он работал.

— Или нет. Почему не предположить, что существует еще одна история, к которой и Белов, и Альперович имеют то же отношение, что Зубов — к смерти твоей Жени? И эти истории вложены друг в друга как матрешки.

— И так — до бесконечности?

— Или до семи, — кончиками губ улыбнулся Горский, — раз уж это число тебе так нравится.

— Но ведь это сводит на нет саму идею расследования, — сказал Антон, — ты посмотри: если все равно всех должны убить в конце, то какая разница, кто был первым убийцей? Представь себе такой сюжет: скажем, корабль. И на нем — убийство. Долгое расследование, и когда уже всем ясно, кто и что — корабль случайно врезается в айсберг и идет ко дну. Или, еще лучше, больница для больных чем-нибудь смертельным, типа СПИДа. И вот они умирают естественным, так сказать, путем, а тем временем детектив идет своим чередом. И это, собственно, соревнование между сыщиком и смертью: он раскроет убийцу или убийца умрет сам по себе.

— Твоя больница — это и есть наша жизнь, — ответил Горский, — только в ускоренной записи.

— Ты только посмотри, — перебил его Антон, показывая на телевизор.

На экране морщинистые черные руки сворачивали косяк за косяком, огромные кусты марихуаны тянулись к самому небу. Между ними шел Питер Тош — или не Питер Тош — и пел про Бога Джа и его священную траву. Казалось невозможным, что все это они видят по обычному телевизору.

— Они там с ума посходили, такое показывать, — сказал Антон и, помолчав, добавил, — все-таки мы живем в прекрасной стране.

Деньги, которые Белов заплатил Антону, он почти целиком отдал Горскому, считая это справедливым. Превращенные в тревелчеки, они лежали где-то в ящике стола, а рядом с ними — билет на самолет. Антон забил еще косяк и передал его Юлику. Мертвый Питер Тош пел Legalize it!, и переводчик привычным ко всему голосом зачитывал подстрочник:

Тени умерших и живых растворялись в конопляном дыму, и, казалось, между ними уже нет разницы. Мир предстал исполненным гармонии, и каждому — и мертвому, и живому — нашлось в нем свое место. Они добили косяк, а за ним еще один. А потом еще, и еще.

Эпилог

Антон больше никогда не встречал героев «Дела о кислотном овердозе». Клуб «Ржевский», одно время не сходивший со страниц желтых газет, канул в безвестность, как и многие клубы середины десятилетия. Только Леру Антон однажды встретил на большом рейве, куда теперь ходили все, кому не лень. Шиповский сдержал свое слово и раскрутил «Летюч» так, что тот стал символом эпохи — хотя сам Александр Воробьев, подаривший ему свое прозвище, убыл в далекие края: возможно, там нельзя было встретить Альперовича и Белова, но Смирнов запросто мог оказаться там же.

На танцполе Лера с Антоном только кивнули друг другу — музыка все равно заглушала слова, к тому же оба были под экстази, на самом пике движения, так что говорить и не хотелось. Потом они потеряли друг друга в толпе — да и что бы они сказали друг другу? — и только выходя из клуба, Антон увидел, как Лера садится в новую иномарку — возможно, купленную на деньги Поручика, как и квартира. Хотелось бы верить, что у него все хорошо. Возможно, как он и мечтал, он смог подмять под себя все дело — а, может быть, все деньги достались Роману. Этого Антон так и не узнал — да и не особо стремился.

— Вот и ищи, «кому выгодно», — написал ему Горский из Америки по электронной почте. Это была уже совсем другая эпоха, в которой жили совсем другие люди.

На исходе бэдтрипа Паша перерезал себе вены в собственной ванной. Питерский Вадим уехал в Германию и, по слухам, перебрался оттуда в Амстердам. Олег стал клубным промоутером и при каждой встрече грозился привести в Москву Current 93 — судя по всему, это было последнее, что осталось от его мании величия. Саша забросил калипсол и пересел на кислоту, обнаружив в себе при этом неожиданные коммерческие таланты: теперь он вовсю занимался каким-то бизнесом, и его имя даже пару раз мелькало в газетах. Селезень женился и после рождения ребенка исчез с горизонта Антона. Никита подсел на героин и изменился так, что, встретив его в метро, Антон не узнал старого приятеля. Именно он, однако, рассказал Антону историю Алены, встреченной им у знакомого дилера. Никита, как всегда, покупал «второй номер», а Алена брала траву.

Потеряв работу, она на полгода выпала из привычной жизни, начала курить все больше и больше, так что воздушный замок ее благополучия лопнул, словно был сделан из влажной резины воздушных шаров. Когда она снова устроилась секретаршей, было уже поздно что-то менять. В ее новой жизни не было ничего, о чем снимают фильмы — она не отдавалась за корабль травы, не продала квартиру (которой у нее и так не было), не выбросилась из окна. Через месяц она на неделю заперлась дома с двумя стаканами шишек и курила, не подходя к телефону. Когда трава кончилась, она устроилась на новую работу, чтобы через два месяца повторить все тот же марафон. У нее была коллекция трубок, набор видеокассет и музыки, специальные альбомы и купленный в «Пути к себе» кальян. Выныривая на поверхность, она легко находила новую работу, давала себе зарок «больше никогда», но через месяц снова срываясь, исчезала на неделю, по окончанию которой из ее памяти стиралось все, что было до того. Каждые полтора месяца она начинала с чистого листа, с младенчески ясной памятью, в которой хранились только доведенный до автоматизма basic English, канцелярские навыки и цифры постоянно возрастающих цен на траву.