Дальний поиск

Захар молчал, потупясь. Он, кажется, и не расслышал слов Татьяны.

— А? Захар? — печально-весело продолжала она. — И надо же, не врал ты, а я иной раз сомневалась. Не врал!… Ишь, сколько золотишка нахватано, сколько кровушки пролито… А зря!

Захар что-то прошептал, пробормотал, его голова стала плавно тонуть в тёмном квадрате люка и вдруг исчезла. Слышно было, как он прошёл, прошуршал в противоположный конец дома, в свой угол, и там тяжело лёг на свою подстилку.

— Корову подоить, — сказала Татьяна, бухнула крышкой люка и притопнула по ней ногой. — До ночи я тебя потерплю…

Она действительно чувствовала облегчение, но не совсем ещё верила в него и ждала, что нахлынут разочарование и досада. Но нет, мир был ясен и обещал только хорошие перемены.

Подоив корову, Татьяна вернулась в управление, к составлению финансовой ведомости.

Сидя в одиночестве в канцелярской комнате, Татьяна была в курсе многих происходивших или ещё только замышляемых обыденных событий маленького населённого пункта. Она, например, знала, что Георгий Андреевич собирается на Краснухинский ключ; в ту сторону часть пути его подвезёт на своём страшном драндулете участковый Мернов, который через денёк опять заедет в Терново, чтобы повидать Юрку: будет как раз воскресенье, ребятишек-школьников привезут из Ваулова.

Краснухинский ключ… С ним связывал Захар все свои надежды. Но ведь и у директора непонятная, особая тяга к той местности! Много раз по разным мелким приметам Татьяна убеждалась в этом. Но если золотишка там не было и нет, то какой же интерес его туда привлекает?…

Татьяна посмотрела на свой дом и в страхе прикусила губу: в крайнем окне маячила отчётливо видная взъерошенная фигура мужа.

Ничуть не хоронясь, Захар в задумчивости смотрел куда-то в сторону и вверх, наверное, на дальние горы. «Спятил с горя, окаянный!» — хлестнуло Татьяну. И действительно, только умопомрачением можно было объяснить такую невероятную потерю осторожности: в соседней комнате гудел басистый голос Мернова, а ведь и оттуда дом Татьяны был виден как на ладони, отчётливо.

Щапов постоял-постоял и медленно отошёл в глубину передней. Он проплыл мимо второго окна, затем третьего — задумал, стало быть, попрохаживаться на виду всего Тернова и участкового милиционера! Оцепенев, Татьяна не заметила, что с пера капнуло. Ведомость была безнадёжно испорчена. Бежать, затолкать чумового в подполье! Но она и шевельнуться не смела.

Двое в соседней комнате были пока заняты разговором.

— Андреич, ты мне вот что объясни: ты зачем от вознаграждения отказался? Ведь по закону! Ну, насчёт чего такого, я знаю, тебе немного надо — не пьёшь и не куришь. Но книжки ты любишь! Понакупил бы тыщи три, вот таких толстых! Глядишь, и я какую взял бы почитать.

— Тыщи три! — рассмеялся Белов. — Как-то не подумал. Три тысячи — ого! Да, упустил, и не говори. Но вознаграждение я всё-таки получил.

— Как это? — голос Мернова резко осел. — Неужто отложил малость?

— Ну что ты, что за ерунда. Иного рода вознаграждение, и ценное! Я, может быть, целой жизнью вознаграждён. Лежал это я у нодьи прогоревшей — температура, мысли мешаются. И такая вдруг слабость; дай, думаю, засну и умру. Так все показалось просто. И уснул бы, если бы не вспомнил про золотишко в мешке. Пропадёт оно, думаю, вместе со мной безо всякой пользы. А ещё хуже — прохвосту достанется. И встал. И по морозцу дотопал до дороги, там меня машина подобрала. Помнишь, морозец был славный?

— Был мороз. Редкий год такой-то бывает… Ах, язви…

Захар опять торчал у окна. На улице появилась вдова Савелкина с ведром в руке. Какая нелёгкая несла её на другой край посёлка. Татьяна в своём оцепенении никак не могла сообразить, но то, что эта въедливая женщина идёт, цепко поглядывая по сторонам, не оставляя своим вниманием ни одного дома, ни одного окна, ей было очень даже хорошо видно. И мелькнувшую тень Захара она заметит и заподозрит неладное!

Словно стрелок, соблюдающий упреждение перед летящей птицей, Татьяна промедлила ещё несколько секунд и сорвалась с места. Она сбежала с крыльца, этак легко, танцующе перешла улицу, взбежала на своё крыльцо и, уже вкладывая в движение всю свою силу, помчалась по сеням, по кухне, по горнице и успела-таки отпихнуть Захара от окна ещё до того, как Савелкина поравнялась с домом.

— Лезь! — задыхаясь от гнева и нешуточных усилий, потребовала она, ткнув пальцем в сторону зияющего люка подполья.

Захар, без единого звука и безо всяких попыток сопротивления вытерпевший толчки и удары, посмотрел пусто и невыразительно.

— Чего уж. Счас пойду.

— Уж не белым ли днём?! Совсем из ума выжил!

Только тут Татьяна заметила, что почти закончены сборы в дорогу: на лавке раскрытый, наполовину заполненный мешок; в углу прислонён карабин.

— Где-то ватник был… Его надену, не спарюсь… — подумал он вслух. — Ещё чего не позабыть? Патронцев кот наплакал… Скоко раз убеждал тебя: добудь. А ты…

— Где же я их могла добыть! Винтовочных! — Ладно, обойдусь…

Внезапно Татьяна ощутила к нему жалость — чувство, которое и в довоенные два неполных года супружеского, весьма относительного согласия ни разу к нему не испытывала. Подумалось: куда пойдёт, неприкаянный! И какой же старый-то стал! Сказала уже безгневно:

— Ты горячку-то не пори. Полезай, пока не приметили, в подпол. С работы приду, соберу тебе кой-чего в дорогу. А к тому часу и Мернов уедет. Он и директора с собой прихватит. Сама слыхала, как договаривались: Мернов Ї в Коловякино на покражу, протокол писать, а Георгий Андреевич — опять в тайгу, на Краснухинский ключ, с ночёвкой, наблюдения будет вести.

— Георгий Андреевич, ишь! Наблюдения! — язвительно сказал Щапов. — Какой! И живёт себе! Ну, ничего, пущай наблюдает пока, недолго ему наблюдать осталось.

— Ты это о чём? — насторожилась Татьяна; она не могла не заметить короткого взгляда, брошенного мужем на карабин, но угрозе, столь красноречиво подкреплённой, всё-таки не поверила. — Али отплатить задумал? Да твоё дело теперь — из этих краёв в самые дальние подаваться! Как будто тебя здесь и не было. А и за что отплатить? Человек благородный поступок совершил, ничего себе не взял, все отдал государству. По-твоему, его казнить?

— Ага, он благородный, — тусклым голосом возразил Щапов. — Чужое взял, и благородный. Так-то кто хошь благородным станет. Но несправедливо это — чужое брать!

— А тебе ещё в сороковом году в суде объясняли — я все хорошо помню, вся жизнь с тех пор поломатая, — что чужое, а что не чужое. Раз из земли добыто, стало быть, народу принадлежит. Забыл?

— Ты-то чего так заговорила? Дура.

— Во-во, дури меня, а сам дурной и есть. И вообще хватит. Полезай в свою берлогу и носа не кажи. Некогда мне. Ведомость из-за тебя чернилами залила, а надо, чтобы сегодня подписал директор.

Около ста дней Захар Щапов прожил в полной зависимости от жены и успел привыкнуть безоговорочно подчиняться ей. Так же, впрочем, как и для неё власть над ним сделалась привычной и естественной. Безо всякой боязни она взяла карабин, который при этом стукнул стволом о стену, подцепила и мешок.

— Это все пока в шкаф запру, чтобы с толку тебя не сбивало, — сказала она и понесла вещи в горницу.

Столь легко обезоруженный, Захар проворчал что-то про мушку — разве можно ею колошматить о стену! — а сам безвольно зашмыгал к распахнутому люку.

Карабин и мешок были заперты в шкафу. Ключик — в карман жакетки. Мужика — в подполье. Для верности Татьяна придвинула на крышку люка тяжеленную лавку.

Она вернулась к финансовой ведомости, чтобы полностью переделать все. Взялась за дело с охотой, работала в приятном спокойствии. И заслужила похвалу директора, который, заглянув на минутку в канцелярию, сказал: «Как вы аккуратны, Татьяна Спиридоновка! И почерк у вас замечательный».

Так прошло часа два. В доме Татьяны ничто за это время не шелохнулось, и она стала все реже посматривать в ту сторону.

Мернов и Белов собрались наконец ехать, вышли к мотоциклу и под самым окном завели разговор о свойствах карбюратора, о некачественном горючем и о смазочных веществах. Участковый с его избыточным здоровьем был, как всегда, громогласен и шутлив, в директоре же явственно проступало что-то невесёлое. Татьяна ещё с утра заметила, что настроение Белова чем-то испорчено; она даже в тот момент, когда он заглядывал похвалить её, уловила в его голосе фальшь и натяжку. Теперь же, вблизи увидев его лицо, она поразилась: как у покойника оно, бледное и острое! Сказав что-нибудь Мернову, соблюдая при этом выражение приветливой любезности, Георгий Андреевич затем, полагая, конечно, что никто за ним не наблюдает, как бы отступал в тень — это при ясном-то солнце! Его лицо темнело, словно не ощущало прикосновения тёплого света.