Страница 8 из 65
Баба и волк
Поехала баба в лес за дровами, а навстречу ей волк. И хочет волк съесть лошадь. — Не тронь лошади! Говорит, я за это тебе потоубауку скажу. Любопытно стало волку узнать потоубауку и он не тронул лошади. Баба благополучно привезла домой дрова. На другой день опять поехала за дровами. Волк опять вышел и хотел съесть лошадь. Баба обещала сказать волку теплушку, только бы он не тронул лошади. Волк опять оставил. На третий день снова тоже. Баба обещала сказать волку крепушку. Таким образом, баба навозила дров, натопила жарко свою избушку и лежит на печи. Пришел волк и требует лошади или же объяснения потаубауки. Потом баба в лес не поедет, вот что значит потоубаука, сказала баба, лежа на печи. Очень осердился волк и убежал в лес, но вспомнил, что баба обещала объяснить ему теплушку, воротился и требует лошади или же объяснения теплушки. — Тепло бабе на печать лежать — вот что значит теплушка, ответила баба, продолжая лежать на печи. Осердился волк боле прежняго и убежал в лес, но голод скоро заставил вернуться за лошадью. Снова постучался он у ворот и требует у бабы лошади или же объяснения крепушки. Крепко у бабы ворота заперты — вот что значит крепушка, отвечала баба.
Воротился волк в свой лес голодным и с досады заплакал. Так баба запаслась дровами на целую зиму, а волку жаловаться на бабу было нельзя; она ему все три свлова объяснила.
Немыя дочки
Жил старик со старухой, а у них были три дочки и все три немыя, да и умом то их Бог обидел. Вот старуха захворала и умерла. Остался один старик и думает: что я буду делать с немыми? Разве жениться мне? По крайней мере когда умру, так у моих дочерей будет мать, авось она их как-нибудь пристроит.
Женился старик на молодой и хитрой бабе, но недолго пожил и умер. Осталась мачиха с немыми падчерицами и стала думать, как бы их с хлеба долой сбыть. Подумала и порешила отдать их замуж. Стала она женихов приискивать, да дочек наряжать. Приискала жениха и говорит дочкам: сегодня придет жених, так вы при нем ничего не говорите, а то он как узнает, что вы немыя, ни которую из вас не возьмет: сидите и молчите.
Пришел жених. Мать посадила его за стол, а рядом с ним ту дочку, которая была всех некрасивее; другая села на лаку, а третья на полати. Стала баба угощать жениха; подала на стол щей, а говядину в блюде оставила на шестке и сама села с ним за стол. В его время вскочила на шесток кошка и стала есть говядину. Увидела это с палатей третья дочка и закричала: мачиха, мачиха! Коха-то мяхо ест! Вторая, которая сидела на лавке, и говорит ей: мохи ты, мохи! А третья перекрестилась да и сказала: слава тебе Бохи, что я-то промохала! Жених как услыхал это, вышел из-за стола и бегом домой, а к девкам больше ни один жених и не посватался.
Ванька-дурак
Жил старик со старухой, у них был сын — Ванька-дурак. Пошел дурак в лес и попалась ему на встречу маленькая собачка. И захотелось дураку ее поймать, и давай за нею бегать. Собачка от него в лес и он за нею: собачка и залезла под корень одного дерева, и дурак полез за нею и увидел там котел с деньгами, запомнил это место и пошел домой. Приходит и говорит своему отцу: вот что, батюшка, пойдем-ка в лес: я там нашел котел с деньгами. Старик послушал дурака, взял запряг лошадь и поехали. Приехали в лес — верно нашли котел, навалили на телегу и поехали домой. Старик и заказывает своему сыну: Ванька, никому не сказывай, что нашли деньги. — Дураку где утерпеть, чтобы не сказывать! Пошел на улицу гулять и увидал его поп. — Ванюха, поди-ка сюда! — Дурак подошел к попу, поп и стал спрашивать: Ванька, скажи, куда давеча ездили с отцом? — Куда? В лес за деньгам. — Полно врать, дурак! — Ну право не вру. — Поп этому все-таки не поверил. — Дурак пришел домой и говорит ему отец: Ванька, поди уж сказал кому-нибудь про деньги! — Сказал попу. — Давай его бранить отец. — Ну, не брани, батька, поп не скажет, я пойду оторву ему голову. И пошел дурак к попу. Поп в то время возил навоз, рабочих у него не было. Пришел дурак и оторвал попу голову; туловище успрятал под солому: был воз привезен, а голову принес домой и бросил на вышку. И сказывает своему отцу: ну, батька, топерече поп не скажет, я ему оторвал голову. — Ой, Ванька, дурак, дурак! Куда ж девал голову-то? — Принес домой и бросил на вышку…
Взявши, старик зарезал козла и положил на то место козлячью голову, а попову голову обрал. Вот через несколько часов хватились попа, а его и след простыл. Это всем на удивленье: куды девался поп?
И пошел Ванюха мимо попову дому и увидала его попадья; начала спрашивать: — Ванька, не видал ли моего попа? — Как не видал! Давеча оторвал ему голову. — Ой, Ванька, перестань тебе врать! — Не вру! Поди, посмотри: на назму лежит в соломе.
Пошли развалили солому и нашли туто попа без головы и начали спрашивать у дурака: куды девал голову! — Куда девал? Снес домой и бросил на вышку.
И пошли к Ваньке в дом искать попову голову, долго искали, не нашли, а нашли козлячью и кажут Ваньке: эта Ванька? — Нет, не эта. — Так мы не можем другой найти, ступай, ищи сам. — Ванька влез на вышку и давай ходить, взял козлячью голову и бросил на поветь: на вот, обирайте! — Те посмотрели, покачали головой. — Нет, Ванька, не эта, этот не нашего приходу.
Записано мною лично в Кадниковском уезде.
Иванушка дурачок
Жили были старик со старухой; у них был один сын Иванушка-дурачок. Старик помер, а старуха раз и послала Иванушку в лес за грибам. Поди, Ваня, сходи за грибам, наберешь грибов, — наварим да поминки сделаем. — Ну, ладно, я пойду, мама. Взял пестерку большую и пошел в лес, набрал не грибов, а поганок-дехтерников, да мухоморов полную пестерку и пошел домой. Идет он дорогой, а мужик сеет горох. Ваня и сказал ему: дядя! Вырос бы у тя горох не более моих грибов! Мужик на это осердился и давай дурака теребить.
Пришел он домой и плачет. Мать спрашивает его: об чем ты, Ваня, плачешь? Он и разсказал. Мать ему говорит: дурак! Ты не так сказал! Ты бы сказал: дядюшка! Носить тебе — не выносить, возить тебе — не вывозить, вот бы он тебя похвалил. — Ну ладно, мама, — пошел опять, а ему на встречу несут покойника. Поровнялся с ним да и говорит: дядюшки, носить бы вам — не выносить, возить бы вам — не вывозить! — И опять дурака оттеребили.
Пошел домой, плачет. Мать спрашивает: об чем ты, Ваня, плачешь? Он и разсказал. Дурак! Ты не ладно сказал! Ты бы пел: святый Боже, вот бы тебя и похвалили. — Ну ладно, я пойду, мама, спою. Идет, а ему на встречу свадебный поезд. Он и запел: святый Боже! Дружка выскочил и давай теребить дурака. Опять пошел домой дурак и плачет. Мать и спрашивает его: о чем, Ваня, плачешь? — Мама, я иду, едет свадьба, я и запел святый Боже, а они ну меня теребить! — Ой ты, дурак! Ты бы взял гармонию, играл бы да плясал бы, вот тебя и похвалили. — Ну, ладно. Идет, а у мужика горит овин, он и начал играть в гармонью и плясать. Увидал его мужик и давай теребить.
(Потом он заливает свинью, которую начали палить. Мать говорит: ты бы сказал: этим-то кусочком о Христове дне не стыдно разговеться. Дурак пошел и натолкнулся на человека, отправлявшего естественную надобность, сказал, что велела мать, и был опять побит. Мать говорит: ты бы плюнул да отошел. Дурак встречает попа с крестом и плюет. Мать говорит: ты бы сказал: батюшка, благослови меня! Наконец, он попадает на медведя, просит у него благословения и медведь его разрывает).
Кощей безсмертной[7]
Жил царь и царица, у них родился сын Иван-царевич. Няньки его качают, никак укачать не могут; зовут отца: «царь-великой государь! Поди, сам качай своего сына». Царь начал качать: «спи, сынок! Спи, возлюбленной! Выростишь большой, сосватаю за тебя Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру». Царевич уснул и проспал трое суток, пробудился — пуще прежняго расплакался. Няньки качают, никак укачать не могут; зовут отца: «царь-великой государь! Поди, качай своего сына». Царь качает, сам приговаривает: «спи, сынок! Спи, возлюбленной! Выростишь большой, сосватаю за тебя Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру». Царевич уснул и опять проспал трое суток; пробудился, еще пуще расплакался. Няньки качают, никак укачать не могут: «поди, великой государь! Качай своего сына». Царь качает, сам приговаривает: «спи, сынок! Спи, возлюбленной! Выростишь большой, сосватаю за тебя Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру». Царевич уснул и опять проспал трое суток. Пробудился и говорит: «давай, батюшка, свое благословение; я поеду жениться». — Что ты, дитятко! Куда поедешь? Ты всего девятисуточной! «Дашь благословение — поеду, и не дашь — поеду!» — Ну, поезжай! Господь с тобой! Иван-царевич срядился и пошел коня доставать; отошел немало от дому и встретил стараго человека. «Куда, молодец, пошел? Волей, али неволей?» — Я с тобой и говорить не хочу! отвечал царевич, отошел немного и одумался: «что же я старику ничего не сказал. Стары люди на ум наводят». Тотчас настиг старика: «постой, дедушка? Про что ты меня спрашивал»? — Спрашивал: куда идешь, молодец? Волей, али неволей? «Иду я сколько волею, а вдвое неволею. Был я в малых летах, качал меня батюшка в зыбке. Сулил за меня высватать Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру». — Хорошо, молодец, учливо говоришь! Только пешему тебе не дойти — Ненаглядная Красотка далеко живет. «Сколь далеко?» — «В золотом царстве, поконец свету Белаго, где солнышко восходит». «Как же быть-то мне? Нет мне молодцу по плечу коня неезжалого, ни плеточки шелковой-недержалой». — Как нет! У твоего батюшки есть тридцать лошадей — все как одна; поди домой, прикажи конюхам напоить их у синя моря: которая лошадь наперед выдвинется, забредет в воду по самую шею и как станет пить — на синем море начнут волны подыматься, из берега в берег колыхаться, ту и бери! «Спасибо на добром слове, дедушка!» Как старик научил, так царевич и сделал; выбрал себе богатырского коня, ночь переночевал, поутру рано встал, растворил ворота и собирается ехать. Проговорил ему конь человеческим языком: «Иван-царевич! Припади к земле; я тя (тебя) трижды пихну». Раз пихнул и другой пихнул, а в третий не стал: «ежели в третий пихнуть, нас с тобой земля не снесет!» Иван-царевич выхватил коня с цепей, оседлал, сел верхом — только и видел царь своего сына! Едет далеким-далеко, день коротается, к ночи подвигается; стоит двор, что город, изба, что терем. Приехал на двор — прямо к крыльцу, привязал коня к медному кольцу, в сени да в избу, Богу помолился, ночевать попросился. «Ночуй, доброй молодец! говорит ему старуха; куды тя Господь понес?» — Ах ты, старая сука! Неучливо спрашиваешь. Прежде напой-накорми, на постелю повали, втепор и вестей спрашивай. Она его напоила-накормила, на постелю повалила и стала вестей выспрашивать. «Был я, бабушка, в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру». — Хорош молодец! учливо говоришь. Я седьмой десяток доживаю, а про эту красоту слыхом не слыхала. Впереди по дороге живет моя большая сестра, может — она знает; поезжай-ка завтра к ней, а теперь усни: утро вечера мудренее! Иван-царевич ночь переночевал, поутру встал раненько, умылся беленько, вывел коня, оседлал, в стремено ногу клал — только его и видела бабушка! Едет он далеким-далеко, высоким-высоко, день коротается, к ночи подвигается; стоит двор что город, изба что терем. Приехал ко крыльцу, привязал коня к серебреному кольцу, в сени да в избу, Богу помолился, ночевать попросился. Говорит старуха: «фу-фу! Доселева было русской коски видом не видать, слыхом не слыхать, а поне русская коска сама на двор приехала. Откуль, Иван-царевич, взялся?» — Что ты, старая сука, расфукалась, неучливо спрашиваешь? Ты бы прежде накормила-напоила, на постелю повалила, тожно бы вестей спрашивала. Она его за стол посадила, накормила-напоила, на постелю повалила; села в головы и спрашивает: «куды тя Бог понес?» — Был я, бабушка, в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру. «Хорош молодец! учливо говоришь. Я восьмой десяток доживаю, а про эту красоту еще не слыхивала. Впереди по дороге живет моя большая сестра, может — она знает; есть у ней на то ответчики: первые ответчики — зверь лесной, другие ответчики — птица воздушная, третьи ответчики — рыба и гад водяной; что ни есть на белом свете — все ей покоряется. Поезжай-ка завтра к ней, а теперь усни: утро вечера мудренее!» Иван-царевич ночь переночевал, встал раненько, умылся беленько, сел на коня — и был таков! Едет далеким-далеко, высоким-высоко, день коротается, к ночи подвигается; стоит двор что город, изба что терем. Приехал ко крыльцу, прицепил к золотому кольцу, в сени да в избу, Богу помолился, ночевать попросился. Закричала на него старуха: «ах ты, такой-сякой! Железнаго кольца недостоин, а к золотому коня привязал». — Хорошо, бабушка! Не бранись: коня можно отвязать, за иное кольцо привязать. «Что, доброй молодец, задала тебе страху! А ты не страшись, да на лавочку садись, а я стану спрашивать: из каких ты родов, из каких городов?» — Эх, бабушка! Ты бы прежде накормила-напоила, втепор вестей поспрошала; видишь — человек с дороги, весь день не ел! В тот час старуха стол поставила, принесла хлеба-соли, налила водки стакан, и принялась угощать Ивана-царевича. Он наелся-напился, на постелю повалился; старуха не спрашивает, он сам ей разсказывает: «был я в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру. Сделай милость, бабушка! Скажи: где живет Ненаглядная Красота и как до нея дойти?» — Я и сама, царевич, не ведаю; вот уж девятой десяток доживаю, а про красоту еще не слыхивала. Ну, да усни в Богом; заутро сберу моих ответчиков — может, из них кто знает. На другой день встала старуха раненько, умылась беленько, вышла с Иваном-царевичем на крылечко, и скричала богатырским голосом, сосвистала молодецким посвистом. Крикнула по морю: «рыбы и гад водяной! Идите сюда». Тотчас мине море всколыхалося, собирается рыба и большая и малая, собирается всякой гад, к берегу идет — воду укрывает. Спрашивает старуха: где живет Ненаглядная Красота, трех мамок дочка, трех бабок внучка, девяти братьев сестра? Отвечают все рыбы и гады в один голос: «видом не видали, слыхом не слыхали!» Крикнула старуха по земле: «собирайся зверь лесной!» Зверь бежит, землю укрывает, в один голос отвечает: «видом не видали, слыхом не слыхали!» Крикнула старуха по поднебесью: «собирайся, птица воздушная!» Птица летит, денной свет укрывает, в один голос отвечает: «Видом не видали, слыхом не слыхали!» — Больше некого спрашивать! говорит старуха, взяла Ивана-царевича за руку и повела в избу; только вошли туда, налетела Могол-птица, пала на землю — в окнах свету не стало. «Ах ты, птица-Могол! Где была, где летала, отчего запоздала?» — Ненаглядную Красоту к обедне сряжала. «Того мне и надоть! Сослужи мне службу верою-правдою: снеси туда Ивана-царевича». — Рада бы — сослужила, много пропитанья надоть! «Сколь много?» — Три сороковки говядины да щ(ч)ан воды. Иван-царевич налил щан воды, накупил быков, набил и наклал три сороковки говядины, уставил те бочки на птицу, побежал в кузницу и сковал себе копье длинное, железное. Воротился и стал со старухой прощаться: «прощай, говорит, бабушка! Корми моего добраго коня сыто — я тебе за все заплачу». Сел на Могол-птицу — в ту же минуту она поднялась и полетела. Летит, а сама безперечь оглядывается: как оглянется, Иван-царевич тотчас подает ей на копье говядины. Вот летела-летела не мало времени, царевич две бочки скормил, за третью принялся и говорит: «ой, птица Могол! Пади на сырую землю, мало пропитанья стало». — Что ты, Иван-царевич! Здесь леса дремучие, грязи вязучия — нам с тобой поконец века не выбраться. Иван-царевич всю говядину скормил и бочки спихал, а Могол-Птица летит, оборачивается. Что делать? думает царевич, вырезал из своих ног икры, дал птице; она проглотила, вылетела на луга зеленые, травы шелковыя, цветы лазоревыя, и пала на земь. Иван-царевич встал, идет по лугу — разминается, на обе ноги прихрамывает. «Что ты, царевич! Али хромаешь?» — Хромаю, Могол-птица! Давеча из ног своих икры вырезал да тебе скормил. Могол-птица выхаркнула икры, приложила к ногам Ивана-царевича, дунула-плюнула, икры приросли — и пошел царевич и крепко и бодро.
7
Взято с лубочного издания