Порочные намерения

— Но я не понимаю, — сказала она, и ее голос прозвучал так жалобно, что Томас повернулся и посмотрел на нее.

Она лежала на кровати расслабленно, кожа у нее была такая светлая, что даже на фоне белой простыни она не казалась тусклой. Яркими были только лихорадочно-алые щеки и губы, да еще глаза сверкали так же ярко. Бороздки от высохших слез сбегали вниз, к волосам, но глаза у нее были ясные и яркие — слезы экстаза не оставили налитых кровью следов, какие остаются, когда человек плачет от боли и горя.

И он вдруг понял, что перед ним самая душераздирающе красивая женщина, которую он когда-либо видел. И эта женщина — его враг. Об этом нельзя забывать.

— Здесь и понимать нечего, — громко сказал он. — Здесь нет ничего непонятного.

Она медленно помотала головой из стороны в сторону.

— Позвольте мне уйти, лорд Варкур. Я не знаю, чего вы ищете, но у меня между ног вы явно не найдете этого.

Эти слова недалеко ушли от предостережения, которое более здравомыслящая часть его рассудка пыталась передать ему в течение этого часа. «Я не могу. Пока не могу», — в отчаянии сказал какой-то уголок его рассудка, и Томас не понял, чего хочет этот уголок. И он сказал:

— А я знаю.

И тут раздался стук в дверь.

Глава 9

Томас спрыгнул с кровати и накинул на себя халат. Бросив быстрый взгляд на Эсмеральду, лицо которой снова утратило всякое выражение, он подпоясался и вышел, захлопнув за собой дверь.

Стук раздался снова, на этот раз громче. Он подошел к двери, откидывая волосы с глаз. Подергал за ручку, потом с запозданием вспомнил, что ключ потерялся. Впрочем, скоро заметил, что ключ лежит у самой двери, поднял его, отпер дверь как раз в тот момент, когда человек, стоявший по ту сторону порога, поднял руку, чтобы постучать в третий раз.

Это был лорд Эджингтон, как всегда, сдержанный и безупречно одетый.

Томас насторожился и отступил в сторону.

— Входите, Эджингтон. Я не ждал посетителей так рано. — Он и не старался скрыть раздражение.

Эджингтон вальяжно вошел, снял пальто, шляпу и перчатки.

— Варкур. — Он окинул Томаса с ног до головы взглядом. — Куда вы подевали эту девчонку?

— Понятия не имею, о ком вы говорите, — ответил Томас, складывая руки на груди.

В ответ Эджингтон только фыркнул. Бросив на консольный столик верхнюю одежду, он прошелся по комнате и распахнул дверь в спальню Томаса. Никого там не обнаружив, он направился к двери, ведущей в комнату камердинера, распахнул ее, бросил взгляд на женщину, лежавшую на кровати, и снова закрыл дверь.

— Развяжите ее, пожалуйста, Варкур, и велите ей одеться, — сказал он, возвращаясь в гостиную, где и расположился перед камином. — Скоро придет констебль, и чем более прилично вы будете выглядеть, тем лучше для вас.

— Кто вызвал констебля, черт побери? — осведомился Томас.

— Откуда мне знать? — возразил Эджингтон, подняв бровь. — Гиффорд? Колин Редклифф? Половина гостей на обеде знала, что вы погнались за этой спиритичкой, едва леди Гамильтон упала в обморок, а когда вы привезли ее сюда… — Он покачал головой. — Вы, должно быть, спятили, дружище, пустившись с таким пылом в дебаты по поводу законопроекта о реформах. Это весьма оживило сезон, которому пора уже заканчиваться.

Томас не стал спрашивать, откуда Эджингтон узнал, что он привез Эсмеральду к себе на квартиру. У него в голове мелькнула очень хорошая мысль.

Он хмыкнул, повернулся спиной к посетителю, взял женскую одежду с дивана, после чего вошел в комнату своего камердинера. Закрыл за собой дверь. Эсмеральда лежала нагая, как он ее оставил, свернувшись калачиком и зарывшись лицом в матрас.

— Это я, — сказал он, кладя одежду на стул и шагнув к ней.

Она повернулась и посмотрела на него.

— Прошу прощения за вторжение Эджингтона, — чопорно проговорил Томас, чувствуя, что должен что-то сказать. — Кажется, от этого человека ничего нельзя сохранить в тайне.

— Я слышала, что он пришел, — сказала Эсмеральда. И она спрятала лицо, словно нагота ее ничего не значила.

Томас сжал губы. Он был уверен, что было время, когда природная скромность была ей присуща в полной мере. Обращался ли с ней тот домовладелец-насильник так, что ей уже стало все равно, кто видит тело, распростертое перед ним сейчас? Или это произошло как-то постепенно? Он вынул из кармана нож и принялся осторожно разрезать узы вокруг ее бледных рук.

Большая часть девушек, которых он знал, выбрали бы стезю добродетели — не от избытка душевной тонкости, а просто потому, что столь гнусное предложение потрясло бы их до глубины души. Им бы и в голову не пришло, что такое предложение можно принять, даже если бы потом им пришлось горько пожалеть о своей неприступности. Но что-то ворвалось в порядочную, защищенную жизнь, в которой, без сомнения, выросла Эсмеральда. И если ее кто-то сломал, то он, Томас, раздавил эти обломки в пыль…

Он оборвал ход своих мыслей.

— Я слышала ваш разговор, — продолжала Эсмеральда.

— Значит, мне не придется его пересказывать. Почему вы не позвали на помощь, когда я только впустил его? Вас остановила скромность?

Она наклонила голову.

— Я подумала, что это ваш сообщник — кто бы это ни был.

Томас остановился — первый узел подался под ножом, высвободив запястье. Она развязала один узел и тотчас же принялась развязывать пальцами второй.

— И потому что вам не хотелось, чтобы кто-то видел ваше лицо, — предположил он. — Почему это так важно для вас?

— Это важно, — сдержанно сказала она, и он заметил, что она договорила его фразу не до конца. Не для нее важно — важно в некоем абсолютном смысле.

— Вы не хотите, чтобы кто-то узнал, кто вы такая, — не унимался он.

Второе запястье было свободно, и она улыбнулась во весь рот.

— Тройное ура вашсиятельству! — Она заговорила с нелепым простонародным акцентом. — Он раскрыл настоящую тайну, во как!

Эсмеральда села, потирая запястья. Томас пропустил ее слова мимо ушей.

— Ваше платье, — сказал он, вставая и кивая головой в сторону кучи ее одежды.

— Я удивлена, что вы не сожгли его, чтобы я ни в кое случае не могла сбежать. — Она натянула на себя рваны остатки сорочки. — Я могу одеться без посторонней помощи. Ступайте займитесь бароном. Мало мне неприятностей от вас, так еще будут от констебля.

Томас сомневался.

Она взяла в руки корсет, и ее улыбка стала почти жестокой.

— Я отдам жизнь за ту игру, в которую играю. Небольшое удовлетворение при виде того, как вас посадят в тюремную карету, пустяки по сравнению с этим.

Томас коротко кивнул ей и вышел, закрыв за собой дверь.

Эджингтон сидел на диване, вертя в ладонях свою трость и глядя, как поворачивается при этом бронзовый орел на набалдашнике. Когда Томас вошел в гостиную, барон посмотрел на него.

. — Я не знаю, чем вы с ней занимались здесь, но мне это не нравится, — сказал он решительно.

Томас пристально смотрел на него, прислонившись к камину. Эджингтон никогда не был его другом, даже в детстве, хотя теперь они по меньшей мере номинально были политическими союзниками.

— Это личное дело. Она пытается втянуть мою мать во что-то серьезное.

— Ныне все становится предметом публичного интереса с замечательной быстротой, особенно когда речь идет о вещах, достаточно пошлых, — возразил Эджингтон.

Томас фыркнул:

— А кто все это начал?

Эджингтон пропустил его слова мимо ушей.

— Я не вижу связи между вашей матерью и тем, что видел здесь, и я не сомневаюсь, что любой другой непредвзятый наблюдатель не увидит этой связи, не говоря уже о тех, кто желает вам зла. — Эджинггон сжал руки, и трость тут же перестала вращаться. — Как это было? Вы усадили ее в свою карету, привезли ее на свою квартиру, связали и сделали с ней то, что хотели?

По тону Эджингтона ничего нельзя было понять, но у Томаса появилось ощущение, что его ответ может навлечь на него большую опасность.