Генерал Корнилов

Корниловское одиночество конечно же скрашивалось преданностью отважных и бесхитростных текинцев. Хаджиев – верный человек. Однако даже с ним не поговоришь, не поделишься тем, чего он не поймет своей простой и невзыскательной душою жителя пустыни.

В руки Нежинцева попал номер газеты «Вечернее время» двухнедельной давности – почта с каждым днем работала все хуже. Внимание капитана привлекла статья «Перед решением». Он прочитал и даже щелкнул пальцами: «Ну вот, наконец-то!» Свернул газетный лист таким образом, чтобы статья невольно бросилась в глаза. Хаджиеву он предложил положить газету командующему на стол поверх бумаг. Придет, усядется и как возьмет в руки, так и не оторвется. Великолепная статья! Нежинцев не сомневался, что все прочитанное прольется маслом на издерганную душу генерала. Сейчас это ему прямо-таки необходимо!

«Власти нет, – читал Лавр Георгиевич. – Ее не было уже давно, и представлявшее ее правительство являлось только фикцией. Все таранили Россию, все волокли ее к пропасти, все говорили о ее гибели и все ждали не то чуда, не то ее мирной кончины… Народ раздели донага, лишили его религии, семьи, государства, заплевали его душу, создали невероятный сумбур в его голове… Возвращаются Циммервальды и Кинтали под охранугерманского генерального штаба. Цель переворота и долгожданной революции осталась где-то далеко-далеко забыта, давно улетучилась. Ее заслонили социалистические опыты самозванных комитетов, погромной толпы, сбитых с пути рабочих, потерявших себя крестьян.

Достояние нации, сельское хозяйство, промышленность, торговля, труд и капитал – все покатилось в тартарары. Богатая Россия стала нищей. Ее житницы пусты, ее фабрики накануне краха, ее железные дороги замирают, ее народ начинает голодать. Страной правят теоретики социализма, а за их спиной стоят сознательные разрушители государства. Понятия спутаны, карты подтасованы. Предателей и шпионов называют друзьями народа, вождями демократии и спасителями революции. А тех, кто не продался и не потерял совести, в ком осталась любовь к своему народу и измученной стране, – тех требуют к ответу, выставляют врагами родины и свободы…»

Как попал газетный лист к нему на стол, гадать не приходилось. Честный Хаджиев лишь на секунду опустил глаза и тотчас вскинул:

– Нежин… Капитан… – Помолчав, прибавил: – Он тебя любит, буюр-ага!

– Позови.

Явившись, Нежинцев производил впечатление перетянутой струны. Лавр Георгиевич извелся, не зная, как сломать лед чиновной отчужденности. Он догадывался об обиде молодого офицера. В прошлый раз… да, неловко получилось… невежливо, неблагодарно… Капитан стал оттаивать, когда Корнилов, терзая свою непородистую жидкую бородку, принялся расспрашивать о последних столичных новостях. Скандал с немецким золотом заполыхал таким костром, словно в огонь плескали ведрами керосин.

На заседании Петроградского Совета председатель Церетели произнес громовую речь о переходе большевиков к открытой вооруженной борьбе с легитимным российским правительством. Битком набитый зал поднялся на ноги и заревел, потрясая кулаками. На трибуну выскочил Федор Дан и потребовал исключительного закона против гнусных узурпаторов. Ему устроили овацию, нескончаемую, бурную. Крики нарастали. С каким-то офицериком случилась настоящая истерика. Из руки у него вырвали пистолет, тогда он упал в кресло и завизжал, засучил ногами в сапогах…

Капитан Нежинцев, изучая столичные газеты, по своему обыкновению, легко отделял все второстепенное, наносное, порою даже искусственное, преднамеренное. Фигура прапорщика Ермоленко выглядела, на его взгляд, совершенно нелепо. Завербовать его могли, скорее всего так и сделали. Но этот перебежчик обрушил на допросчиков лавину самых невероятных сведений, словнов расчете на газетные сенсации. День ото дня все хлеще, все невероятнее! На обывателя это, безусловно, действует. Но на профессионалов-то?! Какой, спрашивается, дурак пошлет рядового, с маху завербованного агента с такими архисекретнейшими сведениями? Неужели у немцев или австрийцев начисто исчезла в Петрограде проверенная агентура? Она имелась. И связь с ней ни на день не прекращалась. Так зачем же вдруг понадобилось посылать такого олуха, как этот прапорщик? Нежинцев считал, что дичайшие показания Ермоленко – намеренно грубая работа. Обычно немецкая разведка действует куда умнее, тоньше. В этом он убеждался много раз. Да иначе и быть не может! Искусство шпионажа совершенствуется постоянно. Таких недотеп, как Ермоленко, что называется, подбрасывают. Видимо, кому-то срочным образом понадобилось обратить внимание на большевиков. Вот и послали этого незадачливого прапорщика, как бы заранее кидая его на безжалостное растерзание неприхотливым питерским газетчикам, чрезвычайно падким на сенсации: пускай потрошат!

– Но аресты… – заметил Корнилов и потряс газетой.

Лицо Нежинцева осветилось. Насчет арестов он выразился так: все-таки в русской контрразведке люди хлеб не зря едят. Взяв под контроль поток телеграмм из Стокгольма, удалось выйти на Евгению Суменсон. Деньги ей поступали из Стокгольма, через Ниа-банк, от известного большевистского функционера Га-нецкого (Фюрстенберга). Он приходился ей отдаленным родственником. Задачей Суменсон было передавать полученные деньги некоему Мойше Козловскому. Этот заявлялся аккуратно и обычно требовал по сто тысяч рублей… У Козловского на банковском счету оказалось 20 миллионов рублей. Что же, он – главный получатель и распределитель зарубежных средств? Нет, оказывается. Главным получателем все же был Ульянов (Ленин)!

Следствие, ухватив за кончик ниточки, принялось разматывать ее в обратном направлении. И привела она в конце концов к известнейшему Гельфанду (Парвусу). Эта зловещая фигура мгновенно все расставила по своим местам.

В революцию 1905 года именно Парвус – тогда еще довольно молодой, но уже тучный, заплывший жиром – мгновенно оказался в Петербурге и вместе со своим молоденьким учеником Бронштейном (Троцким) возглавил новый орган столичной власти – Совет рабочих депутатов. После поражения оба, Парвус и Троцкий, были осуждены и, как водится, вскоре бежали из сибирской ссылки. Сейчас Парвус сидит в Берлине и распоряжается миллионами, отпущенными на русскую революцию германским

Шаблон на самом деле. Точно тот же прием, когда был арестован и повешен Мясоедов. Тогда из германского плена тоже убежал поручик Колаковский, якобы завербованный в секретные агенты генеральным штабом. Троцкий же находится здесь, в России, в Петрограде.

Долгое время Нежинцев считал, что Парвус опекает только Троцкого. Внезапно открылось, что этот слоноподобный господин, большой любитель женщин и французской кухни, связан и с Лениным. Он вообще держал в поле зрения всех мало-мальски способных эмигрантов из России. В свое время Парвус помог Ленину обосноваться с редакцией «Искры» в Мюнхене. Ленин с Крупской часто гостили у него в имении. В доме Парвуса Ленин познакомился с любовницей хозяина Розой Люксембург. Парвус свел Ленина с «Союзом освобождения Украины», и те отвалили большевикам пять тысяч долларов на издание газеты «Социал-демократ». Наконец, именно Парвус снаряжал Ленина для проезда через Германию: достал визы, паспорта, деньги, вагон. Он же скрупулезно отобрал попутчиков в «ленинский» вагон.

От обилия фамилий, фактов у Корнилова шла кругом голова.

– Митрофан Осипович, воля ваша, но что-то не пойму… Тогда на кой, спрашивается, черт им понадобилось подсылать этого дурака Ермоленко? Они что – совсем с ума сошли? Они же этим самым завалили Ленина! Ему пришлось бежать, зарыться где-то, скрыться с глаз… Или они вдруг решили запустить в скачку совсем другую лошадь?

– О! – воскликнул Нежинцев. – Тут я тоже не могу связать концов. Однако кажется мне, что вовсе не Ленин у них главная фигура. Нет, не он совсем! Кто-то другой, совсем другой.

– Тогда, простите, Троцкий. А кому еще? Парвус же!

– Именно! И тогда многое становится на свои места. Из Лени на в два дня сделали грандиозную фигуру. Кто его знал? Кто? А сейчас узнали все. В ушах так и стоит: Ленин, Ленин, Ленин! Его представили… ну я бы сказал… мессией. Выставили, указали: смотрите, вот он! Ждите, скоро явится!