Психопат-тест

Одна из записей гласила: «Тони жизнерадостен и дружелюбен. Содержание его в больнице является главной гарантией сохранения положительной динамики в состоянии больного».

(Читающим эти строки может показаться странным, как Тони дали его медицинскую карточку, а он передал ее мне, но именно так и произошло. Тем не менее данный факт отнюдь не более странен, нежели то, что сайентологам удалось провести меня в такое закрытое место, как Бродмур. Как сайентологам удается подобное? Ответа у меня нет. Возможно, они раскинули там сеть собственной тайной агентуры – или же им просто удается ловко обходить бюрократические препоны.)

После того как Тони прочитал процитированную запись, он, по его словам, понял, что хорошим поведением ничего не добьется, и решил от всех отгородиться. Теперь он подолгу оставался у себя в палате. На самом деле ему и раньше не доставляло особого удовольствия общение с насильниками и педофилами, неприятное и далеко не всегда безопасное. К примеру, как-то он зашел в палату к «стоквеллскому душителю» и попросил у него стакан лимонада.

– Конечно! Бери бутылку! – отозвался «стоквеллский душитель».

– Честное слово, Кенни, с меня хватит и стакана, – промямлил Тони.

– Бери бутылку, – настаивал «стоквеллский душитель».

– Да нет, мне бы только стаканчик… – лепетал Тони.

– БЕРИ БУТЫЛКУ!.. – прошипел «стоквеллский душитель».

Если смотреть непредвзято, продолжал свой рассказ Тони, то нежелание проводить время с сумасшедшими убийцами представляется вполне естественным. Но с точки зрения местных психиатров, подобное поведение является свидетельством отчуждения, аутизма и гипертрофированного чувства собственной значимости. В Бродмуре нежелание общаться с маньяками рассматривается как один из самых убедительных признаков безумия.

Запись, сделанная в этот период, гласила: «Поведение пациента в Бродмуре имеет тенденцию к ухудшению. Он не общается с другими пациентами».

И тогда Тони придумал совершенно иной план. Он перестал общаться с медперсоналом, сделав логический вывод, что если ты принимаешь лечение, значит, твое состояние понемногу улучшается. Если же оно улучшается, значит, у них появляется юридическое право удерживать тебя и дальше; а если ты перестаешь принимать лечение, значит, нет никакого улучшения, и тебя должны признать неизлечимым – и, как следствие, врачам придется тебя отпустить. (В Великобритании существует закон, по которому «неизлечимого» пациента нельзя держать в клинике бесконечно, если совершенное им преступление не попадает в категорию серьезных, как и было в случае с Тони.)

Суть его замысла заключалась в том, что в Бродмуре, если сестра сидит рядом с вами за обедом и пытается вести светскую беседу, а вы ей отвечаете, считается, что вы принимаете лечение. Поэтому Тони нужно было просто сказать сестре: «Пересядьте за другой стол».Но психиатры сразу же распознали эту тактическую уловку, и в истории болезни Тони появились записи, в которых говорилось, что больной «хитер», «склонен к интригам», а также страдает от «когнитивных аберраций», поскольку не верит в собственное безумие.

На протяжении почти двух часов, которые Тони провел с нами, он был весел и очень мил, но к концу заметно погрустнел.

– Меня засадили сюда, когда мне было всего семнадцать, – сказал он. – Теперь мне двадцать девять. С одной стороны от меня обитает «стоквеллский душитель», а с другой – насильник по прозвищу Не-Ходи-Гулять-Среди-Тюльпанов. Рядом с ними прошли мои лучшие годы. Я видел несколько самоубийств. Я видел, как один человек вырвал другому глаз.

– Как?.. – спросил я.

– Кусочком деревяшки с гвоздем, – ответил Тони. – И когда тот, кому вырвали глаз, попытался вставить его обратно, я не выдержал и выбежал из палаты.

– Пребывание здесь кого угодно доведет до безумия, – добавил он.

И тут один из охранников громко произнес: «Время!».

Едва успев попрощаться с нами, Тони пулей бросился от нашего стола к двери, что вела в его блок. То же самое проделали и все остальные пациенты. Это была демонстрация потрясающе хорошего поведения.

Брайан подвез меня до станции.

После визита в Бродмур я не знал, что и думать. В отличие от других туповато-печальных пациентов Тони казался вполне обычным здоровым человеком. Но я ведь не специалист. Брайану же вопрос представлялся предельно ясным. Каждый день, который Тони проводил в Бродмуре, был днем позора для психиатрии. Чем скорее удастся добиться его освобождения – Брайан готов был пойти на что угодно ради этого, – тем лучше будет для всех.

На следующий день я написал письмо профессору Энтони Мейдену, главному врачу того отделения в Бродмуре, в котором находился Тони. «Я пишу Вам в надежде, что Вы сможете пролить свет на историю Тони». Ожидая ответа, я задавался вопросом, почему все-таки основатель сайентологии Рон Хаббард решил создать организацию Брайана, то есть ГКППЧ? Как начиналась война сайентологии с психиатрией?

И я позвонил Брайану.

– Вам следует обратиться в Сент-Хилл, – ответил он. – У них, вероятно, есть старые документы, имеющие к этому отношение.

– В Сент-Хилл? – переспросил я.– Да, – ответил Брайан, – старый особняк Рона Хаббарда.

Роскошный особняк Сент-Хилл, в котором Рон Хаббард жил с 1959 по 1966 год, – великолепно сохранившееся здание в Ист-Гринстед, в тридцати пяти милях к югу от Лондона. Здесь повсюду великолепные колонны и бесценные исламские изразцы XII века, летние комнаты, зимние комнаты, зал, от пола до потолка покрытый фреской, сделанной в середине XX столетия, с изображением выдающихся британских политиков в виде обезьян – странная прихоть предыдущего владельца особняка, – а также большая, совсем уже современная пристройка в виде средневекового замка, возведенная на деньги добровольных жертвователей из числа сайентологов. Различные памятные вещички, оставшиеся от Хаббарда – типа кассетного магнитофона, бумаги с монограммой владельца и тропического шлема, – выставлены на столах вдоль стен… Я остановил машину рядом с особняком, полагая, что Брайан будет уже там и проведет меня в какую-нибудь специальную комнату, где я смогу спокойно ознакомиться с документами, имеющими отношение к начальному периоду сайентологической войны с психиатрией. Но стоило мне повернуть за угол, как я, к своему несказанному удивлению, увидел целый комитет из нескольких ведущих сайентологов, которые пролетели несколько тысяч миль с единственной целью – познакомить меня со священным для них местом. Они ожидали меня на посыпанной гравием дорожке в идеально скроенных костюмах, с радостными улыбками на лицах.

В течение нескольких недель, предшествовавших моему приезду в Сент-Хилл, в прессе постоянно появлялись заметки негативного толка о сайентологах, и кто-то наверху сайентологической иерархии, по-видимому, решил, что я как журналист смогу изменить тенденцию. Произошло же примерно следующее: трое бывших крупных деятелей сайентологии – Марти Ратбан, Майк Райндер и Эми Скоуби – несколькими неделями ранее выдвинули ряд чудовищных обвинений в адрес своего руководителя и наследника Рона Хаббарда, Дэвида Мискэвиджа. Они заявляли, что тот частенько самым позорным образом наказывал ведущих деятелей их церкви, считая их работу неудовлетворительной. Он бил их по лицу, порой кулаком, давал им подзатыльники, иногда просто «избивал чуть ли не до полусмерти», пинал ногами, когда они падали на пол, душил, пока лицо не становилось лилового цвета, и заставлял их ночами напролет играть в «третий лишний».

– Дело в том, – начал разговор Томми Дэвис, главный пресс-секретарь сайентологической церкви, прилетевший из Лос-Анджелеса для встречи со мной, – что названных людей действительно били. И их в самом деле пинали ногами, когда они падали на пол, и душили, пока лица у них не становились лилового цвета, но делал все это не мистер Мискэвидж. А сам Марти Ратбан !

(Как я позднее узнал, Марти Ратбан признался в совершении названных актов насилия, но заявил, что совершал их по приказу Дэвида Мискэвиджа. Однако сайентологическая церковь отрицает правдивость его заявления.)