Страница 9 из 36
Дружбу с новыми людьми Ванька Каин свел. С секретарями и подьячими полицмейстерской канцелярии он стал теперь не разлей вода. Текут копейки и рублики у Каина между пальчиков, в карманах мужей государственных оседают.
Нет больше для Ваньки ничего невозможного. Девку Авдотью, что выручила его от медведя, встретил – ларцом, полным золота с жемчугами, одарил. Из Троицко-Сергиевского монастыря тот ларец привезли, пока Каин со старой знакомицей в кабаке бражничал. Дом в Зарядье, за шесть рублёв в месяц нанятый, на другой сменил – на свой дом, купленный, в Китай-городе, из окон Кремлевские башни видно. Две светлицы в доме, стены персидскими коврами завешаны, печь кирпичная, пол каменной лещадью выстлан, а спаленок да чуланов вообще не счесть. Во дворе конюшня стоит, рядом лавка, где денно и нощно ренским вином торгуют, пиво из бочек цедят, а кому невмочь, того и водочкой привечают.
На Рождество влюбился Ванька. В девку Арину влюбился, отставного сержанта Ивашки Телегина дочь. Пришел свататься. Не с карманом пустым пришел, богатых подарков с собой принес. Отказала Арина Ивановна, не пожелала замуж за Каина. Не стал долго Ванька раздумывать, а заплатил умелым людям два алтына серебряных. Написали те на девку донос, будто помогает она фальшивым монетчикам. Тем же днем взяли Аришку Телегину в сыскной приказ, угостили плетьми и каторгой стали стращать. А наутро Ванька явился.
– Пойдешь за меня? – спросил.
На Масленицу свадьбу сыграли, и приказал Ванька людей кормить от пуза, поить допьяна и веселить до упаду, задаром всё. У Мытного двора масленичные горы устроили, с плясками, с представлениями скоморошничьими. Неделю народ на Каиновой свадьбе гулял.
Любили Ваньку на Москве, легенды о нем слагали. И ненавидели – тем же временем. Ножи в него совали, из ружьишек палили, в кулачном бою извести старались – всё не впрок. Не брали Ваньку ни пуля, ни сталь, ни кистень, ни кулак молодецкий. Отлежится – и пойдет себе лихоимствовать. В силу кабацкой лиры Ванька свято уверовал, и всё ему нипочем стало. А как с попом Кондратием поговорил, человеком ученым, книжником, так и вовсе страх потерял.
– Франсуа Вийоном того человека звали, – отец Кондратий сказал. – Был он бродягой, вором и душегубцем французским. В темницах не раз сидел, казни ждал. Не дождался – миловал его ихний король. А куда Вийон под старость пропал и в какой земле помре, то неведомо.
Ваньке Каину то как раз было ведомо. Сложенные Вийоном баллады повторял Ванька нараспев, подобно тому, как богомольцы молитву читают.
– Я всеми принят, изгнан отовсюду, – сказал Каин, явившись в Сенат. – Помощи и защиты прошу. Пишут на меня злые люди письма бранные, оклеветать и опозорить хотят. Потому как знают, что под корень их изведу и спуску никакого не дам.
Месяца не прошло, как указ из Сената в сыскной приказ пришел. «Ежели кто из содержащихся колодников или впредь пойманных злодеев будет на Каинова что показывать, того не принимать и им, Каиновым, по тому не следовать. Ежели в Москве случай допустит ему, Каинову, помянутых злодеев ловить и в той их поимке будет требовать от кого вспоможения, то в таком случае всякого чина и достоинства людям, яко верноподданным ее императорского величества, в поимке тех злодеев чинить всякое вспоможение».
Великую силу указом этим набрал Ванька Каин, никакой управы на него не стало. Любого Ванька продаст и купит, а надо будет – по новой продаст.
– Кто на Москве наибольший командир? – люди спрашивали.
– Известно кто, – другие люди отвечали, знающие. – Выше Каина командиров на Москве нет.
Долго в России запрягают, да быстро ездят. Добралась и до Петербурга слава о делах Каиновых, до самой государыни-матушки Елизаветы Петровны. Две сотни доносов и челобитных в Тайной канцелярии десять лет томились, пока на свет божий выбрались. И приехал в Москву с указом генерал-полицмейстер Татищев Алексей Данилович, человек страшный, в покои императрицы запросто вхожий, а главное – мзду не берущий, честный.
Взяли Ваньку Каина в кабаке, где он с полюбовницей гулял, и пытать стали с пристрастием. Неделю Ванька рот на замке держал, но не выстоял, запел и знакомцев своих одного за другим сдавать стал. И прокурора сенатского Щербинина сдал, мздоимца, и графа Шереметева, разбойника, и советника Воейкова, на все руки мастера. А людей попроще полторы сотни назвал. И судей, писарей, секретарей сыскных, и дружков своих лихих, и учителя Камчатку в воровской реестр занес.
Трое суток Алексей Данилович Татищев признания Ванькины читал, коим несть числа было. А как прочитал, в гневе едва не велел Каина запороть, но одумался и отписал в Петербург, императрице. Для изучения дел Каиновых потребовал особую комиссию учредить.
Четыре года комиссия та сыск чинила. Четыре года Ванька в каменном мешке просидел, а плетей, батогов и кнута столько отведал, что на десятерых хватит. В темнице и песню сложил, самую свою знаменитую, которую люди потом по всей России пели, и в городах, и в деревнях, и в острогах.
К смертной казни суд приговорил Каина. К колесованию с последующим отсечением головы. Ванька, как приговор услыхал, смеялся. А с дружком своим Шинкаркой, которого заодно с ним к колесованию приговорили, об заклад бился, что не бывать тому.
Заклад тот Ванька выиграл. По представлению юстиц-коллегии Сенат приговор смягчил. Выжгли Каину на лбу слово «ВОР», ноздри вырвали да на каторжные работы в Рогервик навек сослали. Только век тот коротким вышел. Пропал однажды ночью с каторги Ванька Каин, сбил кандалы и ушел невесть куда. С тех пор не видали его нигде.