Доверие

— Они с ума спятили, — пробормотал Мэлор. — Это ж звезда, это же не керосиновая лампа: прикрутил, раскрутил…

— Кроме того, население просит вашего выступления по телевидению. Несколько ободряющих слов. Согласитесь, товарищ Руководитель, за эти три года население Терры сделало немало и пожертвовало немалым. Оно вправе требовать, чтобы вы лично поздравили его с успешным окончанием грандиозной работы и наметили планы на будущее.

— Это ладно, — сказал Мэлор, — это хорошо, но звезда…

— Совет надеется на вашу мудрость и решительность.

Сказать им? Сказать им, что я не знаю, как управлять звездами в тонких процессах? Что я не знаю, возможно ли это в принципе, и если возможно, то смогу ли я научиться этому достаточно быстро, так, чтобы успеть спасти их от бедствий и вымирания? Что каждый эксперимент над звездой чреват или ее взрывом, или схлопыванием?

Нет. Это не нужно. Им там, внизу, и без того тяжело. Зачем мне перекладывать на их плечи мои заботы, мне ведь не станет легче, они мне все равно не смогут помочь. Пусть верят в то, что я имею возможность выручить их. Все на мне. Я должен. Они доверяют мне, и я должен.

Как я всех за это ненавижу! Я для них здесь, и ненавижу их за это, я теперь для них живу, они мне верят, и совесть моя не даст мне вырваться, уйти, прекратить, и я их всех за это ненавижу, каждого и всех!..

Как хотелось плакать! Как хотелось выть, хрипеть, раздирать лицо ногтями, в кровь, в ошметки брызжущей красным кожи; бросаться на стены, исступленно колотить кулаками в гладкий пол, корчиться, биться, словно рыба, выкинутая из воды на раскаленный мертвый песок. Рыба… Я рыба, выкинутая на песок. Навсегда. Мне не вернуться в мою воду, где так спокойно, прохладно дышится, где так легко плавается, где Бекки, чуть шевеля плавниками в тени рифового барьера, ждет, все еще ждет меня… Мне никогда не стать снова человеком, милым, влюбленным и любимым, бесхитростным, детски добрым. Это ужас, это холод, холод — даже попытка вновь повести себя, как прежний Бомка, — неслыханная, неимоверная подлость по отношению к миллионам и миллиардам. Я права больше не имею, меня выбросило сюда, и я не мог не начать, потому что я был добрый, потому что я был человек… Я начал! Я нача-а-а-ал!!!

Он поднял бешеные глаза. Он увидел Чжу-эра, стоявшего в позе готовности, с раздутыми карманами; увидел согнутую спину врача, увидел спокойный, бессмысленно-ласковый взгляд Мэриэн, и опять налетело откуда-то из закоулков подсознания до боли реальное ощущение кошмарного сна, и стало ясно, что сейчас он проснется у себя на Ганимеде, в маленькой каюте без этой роскоши и всевозможных средств связи — символов и прерогатив власти, олицетворений права на получение информации, — рядом с маленькой, горячей и взволнованной Бекки… Чушь, я переработал, надо к врачу…

Но врач был здесь и ждал только знака.

А там, внизу, ждали другие люди, десятки миллионов людей, которые спасли десятки миллиардов других людей, а теперь, погибая сами, ждали, что он, заставивший их совершить подвиги, спасет теперь их самих, ждут, и ждут опять, и он должен, все время должен… кто начал раз, тот навечно должен, и передает долги наследнику, из поколения в поколение, и никто не в силах расплатиться, потому что история мчит вперед, подстегивая живущих, и те, кто у неподатливого руля ее всматриваются в летящую под колеса дорогу, едва просматривающуюся сквозь завесу холодного ночного ливня в свете слабых фар, неизбежно делают ошибки, и должны их исправлять, и не успевают их исправить, умирая, и оставляют их исправление другим, и новый рулевой, исправляя старые ошибки, делает новые, по уши увязает в новых, и это — вечно, и он, Бомка, среди вечных должников, волею судеб…

Мэлор сделал усилие и встал, всколыхнув облепившие его провода. Жестко сощурился, решительно подобрал углы рта. Провода еще качались, когда он смерил всех присутствующих всезнающим, всеуверенным взором и чеканно возвестил:

— Ничего, ребята. Справимся.

Мы действительно справимся, сказал он себе. Во что бы то ни стало. Во что бы то ни стало мы справились с угрозой Сверхновой. Во что бы то ни стало справимся с чем бы то ни было.

Ленинград 1977