Плоть и кровь

Соад, чья койка была рядом, уже почти оделась.

— Что ты делаешь сегодня вечером?

Лейла потянулась за платьем.

— Ничего. Собиралась почитать в постели.

Соад принялась красить губы.

— У меня свидание с Абдуллой и одним из его приятелей. Почему бы тебе не присоединиться к нам?

— Не хочется.

— Да ну, брось. Это пойдет тебе на пользу.

Лейла не ответила. Она вспомнила первое знакомство с Соад, которая последовала сюда за дружком и охотно рассказывала всем и каждому, как она жаждет снова быть с ним. Однако ее ничуть не смутило его отсутствие. Соад очень серьезно относилась к вопросам женского равноправия, тем более в армии. За это время она переспала со всем лагерем и не испытывала ни малейшего стеснения. «По сравнению с Каиром — небо и земля», — говаривала она под дружный хохот подруг.

— Вот что я тебе скажу, — продолжала Соад. — Если решишь пойти с нами, я уступлю тебе Абдуллу, он трахается лучше всех в лагере, а сама удовольствуюсь его другом.

Лейла посмотрела на нее.

— Нет, вряд ли.

— С какой стати беречь себя? Даже если самой не хочется — это наш воинский долг. Разве командир не сказала, что мы обязаны утешать солдат? Это же просто великолепное сочетание приятного с полезным!

Лейле стало смешно. У Соад одно на уме.

— Ты прелесть! Но мне никто не нравится.

— Как ты можешь это знать, пока не попробуешь? Внешность обманчива. Иногда самые замухрышки оказываются классными любовниками.

Лейла покачала головой. Соад не скрывала изумления.

— Может, ты девственница?

— Нет.

— Значит, влюблена?

— Тоже нет.

— Тогда я тебя не понимаю, — сдалась подруга.

И как было убедить эту ненормальную, что есть вещи поважнее секса?

ГЛАВА VIII

Не прошло и десяти минут после побудки, как дверь барака распахнулась, и Хамид прокричал с порога:

— Смирно!

Девушки повскакивали с коек, кто в чем. Хамид вошел в комнату, а за ним появилась женщина-командир. Ее цепкие черные глаза быстро обежали весь барак, при этом она не обращала ни малейшего внимания на то, что некоторые девушки не успели одеться. Последовала долгая пауза, прежде чем она заговорила — звонким, бесстрастным голосом:

— Сегодня—ваш последний день в лагере. Ваше обучение закончилось, так же, как и наша работа. Лагерь закрывается. Каждая из вас получит особое назначение.

Вытянувшись в струнку, девушки во все глаза смотрели на командира.

— Я горжусь вами, — сказала та. — Всеми, до одной. Некоторые наши лидеры с недоверием восприняли эту идею, чуть ли не с отвращением: мол, женщина, да еще арабка, не может стать достойным бойцом, она годится лишь на то, чтобы готовить пищу, убирать и растить детей. Мы доказали их неправоту. Вы стали членами «Аль Икваха», равными среди равных, прошли тот же курс обучения, Что и мужчины, и справились не хуже них.

Девушки молчали. Женщина-командир продолжила:

— В вашем распоряжении один час, чтобы уложить личные вещи и быть готовыми покинуть территорию лагеря. Я лично сообщу каждой о ее назначении. Вам запрещается обсуждать эти назначения между собой: они станут важнейшей военной тайной. Любая обмолвка будет приравниваться к измене и караться смертной казнью — потому что одно неосторожное слово может стоить жизни вашим товарищам по оружию.

Женщина-командир подошла к двери и снова обернулась.

— Да здравствует Победа! Аллах да поможет вам! — ее рука взметнулась в салюте.

— Да здравствует Победа! — хором повторили девушки. — Смерть врагам!

Едва за начальницей закрылась дверь, как комната огласилась громкими криками:

— Пахнет серьезным!

— Это на целый месяц раньше, чем предусматривалось!

— Что-то случилось!

Лейла не принимала участия в общем галдеже. Она отперла тумбочку и принялась выкладывать одежду, которая была на ней в день прибытия в лагерь. Молча сложила аккуратными стопками на кровати все свои пожитки, включая лифчики, трусики, туфли, чулки и солдатские сапоги. Потом открыла небольшой чемодан и вытащила оттуда голубые джинсы, купленные перед отъездом из Франции. Вот когда Лейла по-настоящему поняла, до чего же она изменилась! Джинсы, в которые раньше она едва влезала, теперь не держались на талии и сползали с бедер. Рубашка болталась, как на вешалке, — пришлось закатать рукава. Концы рубашки Лейла завязала узлом на талии и сунула ноги в мягкие, удобные сандалии. Потом убрала в чемодан расческу, зубную щетку, набор косметики и проверила тумбочку. Пусто. Щелкнул замок.

Девушка села на кровать и закурила сигарету. Остальные все еще обсуждали, что взять, что оставить. Лейла поймала на себе взгляд египтянки?

— Ты надела свое?

— Ну да. Командир же сказала: личные вещи.

— А форма? — спросила другая девушка.

— Если бы ее нужно было взять, нам бы так и сказали.

— Пожалуй, Лейла права, — подхватила Соад. — Я тоже ничего не имею против штатской одежды — хотя бы ради разнообразия. — Через минуту она с негодованием воскликнула — Ничего не годится! Все стало велико!

Лейла рассмеялась.

— Не беда. Представляешь, как здорово будет покупать новое!

Она вышла на улицу. Солнце еще не поднялось высоко над горой. Утренний воздух был свеж и прозрачен. Лейла сделала глубокий вдох.

— Ну что, готова? — раздался за спиной голос Хамида. Он только что вышел из барака, с неизменной сигаретой, приклеенной к губе.

— Как всегда, — отрапортовала она.

Хамид задумчиво посмотрел на девушку.

— Ты не такая, как другие, и знаешь это.

Лейла промолчала.

— Тебя ничто не вынуждало идти сюда. Ты очень богата и могла бы иметь все, что пожелаешь, — в глазах наемника сквозило одобрение.

— Да? А откуда тебе известно, чего я хочу?

— Неужели ты принимаешь всерьез весь этот треп? Я прошел три войны — каждый раз одно и то же. Лозунги, клятвы, угрозы, напыщенные слова о возмездии. Когда в разговор вступают пули, всему этому конец. Большинство сразу же показывает спину и улепетывает во все лопатки. Остаются одни фанатики.

— Может, когда-нибудь всеизменится, — предположила Лейла.

Хамид прикурил вторую сигарету прямо от первой.

— Как ты думаешь, что будет, если мы и впрямь отвоюем Палестину?

— Народ получит свободу.

— Свободу—чего? Голодать? Ведь несмотря на все миллионы, которые сыплются на арабов со всех сторон, народ все так же голодает.

— Это тоже должно измениться.

— По-твоему, Хусейн, нефтяные короли, даже твой отец с принцем Фейядом добровольно поделятся своими богатствами с массами? Сейчас, по крайней мере, им приходится идти на уступки. Но после победы давление на них прекратится — и что тогда? Кто заставит их поделиться? Нет, они просто станут еще богаче.

— Дело народа — взять свою судьбу в собственные руки!

Хамид горько рассмеялся.

— Жалко, что здешняя лавочка закрывается. Это была недурная работенка. Теперь придется искать другую.

— Что ты хочешь сказать? Разве тебе не дали новое задание?

— Я же профессионал. Мне платят тысячу ливанских фунтов в месяц. Не представляю, где еще я стану получать столько денег. Придется вкалывать за сто пятьдесят в месяц. Нет, по мне уж лучше Братство. Оно щедрее и почему-то может себе позволить швыряться деньгами.

— Разве ты не веришь в наше дело? — поразилась Лейла.

— Верю, конечно. Только не в вождей. Их слишком много, и каждый только и думает, как бы набить мошну и стать важной шишкой.

— Не все же такие.

Хамид усмехнулся.

— Ты еще слишком молода. Потом узнаешь.

— А что все-таки случилось? Почему внезапная перемена в планах?

Наемник пожал плечами.

— Понятия не имею. Приказ поступил ночью, и командир была удивлена не меньше нас. Всю ночь провела в сборах.

— Правда, она выдающаяся женщина?

Хамид кивнул.

— Если бы она была мужчиной, у меня было бы больше веры в наших руководителей, — он бросил на девушку испытующий взгляд. — Ты мне кое-что задолжала.