Семейная тайна

На кровати лежали две ситцевые блузы в черно-белую полоску и две простые черные юбки из бомбазина.

— Разумеется, стоимость форменной одежды вычтут из жалованья. Я дам тебе список правил. Будь добра ознакомиться с ними как можно скорее. Мы с мистером Кэрнсом гордимся тем, что дела в этом доме идут гладко, а новички всегда вносят некоторый беспорядок.

По спине Пруденс пробежали мурашки, и вызваны они были не сквозняком. Что она делает в этой конуре на пару с брюзгливой, придирчивой женщиной? Это не ее жизнь. Ее жизнью были Вик, Ро и сэр Филип в теплом, гостеприимном доме, наполненном музыкой и весельем. Но сэра Филипа не стало, и Пруденс с новой остротой осознала, что прошлого не вернуть.

Миссис Харпер снова порылась в кармане и протянула ей лист бумаги и ключ на длинной цепочке:

— Это ключ от комнаты. Носи его на шее. А правила повесь над умывальным столиком, пока не выучишь наизусть. Я всегда так советую юным девушкам, вы же любите постоянно вертеться перед зеркалом.

Пруденс безмолвно взяла ключ и бумагу. Из коридора донеслись приглушенные проклятия и топот. Миссис Харпер выглянула за дверь:

— Это что, ее вещи?

Пруденс уже смирилась с мыслью, что не услышит в голосе экономки ничего, кроме неодобрения, но сейчас в нем звучало явное удивление.

Обеим пришлось прижаться к стене, пока четверо мужчин — двое в ярких бархатных ливреях, двое в грубой рабочей одежде — вносили в каморку сундуки. Пруденс признала в одном лакее симпатичного молодого человека, который был так шокирован ее изгнанием из экипажа. У парня было простое, но приятное лицо и дружелюбные зеленые глаза.

Лакированные дубовые сундуки вмиг сделались самыми привлекательными предметами обстановки. Мужчины с ухмылками взирали на них, пока миссис Харпер не выставила слуг из комнаты. Перед выходом лакей тепло улыбнулся Пруденс.

Девушка какое-то время выждала, но затем поняла, что миссис Харпер никуда не уйдет, пока не заглянет в сундуки. Пруденс нехотя присела и под критическим взором экономки отомкнула первый. Поскольку ей было известно, что в Саммерсет они едут надолго, она захватила с собой дорогие ее сердцу вещи. Детские книги, бросить которые не поднималась рука, сверкающую шкатулку для драгоценностей — подарок сэра Филипа на двадцатилетие — и серебряные щетку и расческу, оставшиеся от матери. Она почти обоняла неодобрение миссис Харпер, пока расставляла на комоде книга, шкатулку и укладывала расческу и щетку на столик для умывания. В спартанской обстановке комнаты эти вещи выглядели неуместно яркими, как орхидеи среди чертополоха. Последней Пруденс достала фотографию матери в изысканно украшенной серебряной рамке. Снимок сделали, когда мать была чуть моложе, чем она теперь. Ноздри миссис Харпер раздулись, она взяла снимок в руки.

— Кто эта женщина?

— Моя мать.

Экономка бросила на девушку острый взгляд и поджала губы.

Пруденс оглядела привезенную с собой одежду. Ей, как и Ровене с Викторией, сшили несколько траурных нарядов, но даже простые черные платья выглядели неуместными для служанки благодаря дорогим тканям и модному фасону. Пруденс перешла к нижнему белью. Комбинация покроя «принцесса» из тонкого льна с валансьенскими кружевами на груди, несколько сорочек с продетыми по вороту голубыми шелковыми лентами и мягкая батистовая ночная рубашка с вышитыми фестонами.

— В жизни не видела подобной нелепицы, — фыркнула миссис Харпер. — Не знаю, чем ты занималась до приезда в Саммерсет, но здесь таких подарков не жди. — С этими словами экономка вылетела из комнаты.

Пруденс готова была сгореть от стыда. Судя по всему, ее приняли за избалованную содержанку. Миссис Харпер с ее вечно поджатыми губами понятия не имела, что несколько часов назад к Пруденс относились так же, как к Ровене и Виктории. Пруденс захлопнула дверь и на миг почувствовала себя лучше. Но следом накатала волна глубокого, полнейшего одиночества.

Она тяжело опустилась на кровать, комкая листок с правилами. Затем разгладила бумагу и прочла:

Леди и джентльмены не должны слышать вашего голоса.

Если к вам обращаются, отвечайте вежливо, но не заговаривайте, если вас не спрашивают.

При встрече на лестнице с господами или их гостями опустите глаза и посторонитесь.

Никогда не разговаривайте с другими слугами в присутствии госпожи.

Не подзывайте никого из другой комнаты криком.

На звук колокольчика отвечает только дворецкий.

Слуги сами следят за тем, чтобы в положенное время не пропустить прием пищи. Повар не будет готовить еду для вас лично.

Слугам ни под каким предлогом не разрешается выносить ножи, вилки и другие приборы из Большого зала, а также забирать оттуда еду.

Женщинам запрещается курить.

Слугам запрещено приглашать гостей.

Сумма любого ущерба, причиненного хозяйству, вычитается из жалованья.

С каждым прочитанным правилом Пруденс, казалось, слышала, как наглухо захлопываются двери, связывавшие ее с прошлым. Какое отношение имеют к ней эти жуткие распоряжения? Она оглядела голую комнату, и глаза наполнились слезами. Что она тут делает? Ей хотелось найти утешение у Ро и Вик, но Пруденс не могла рассказать им, в какую пучину отчаяния она низверглась. Им было достаточно горя, чтобы переживать еще и за нее. Пруденс обхватила себя руками, мысленно твердя, что она вовсе не одинока, даже если правила выглядят так, будто писались специально для того, чтобы разлучить ее с сестрами.

В дверь робко постучали. Пруденс наспех вытерла глаза, отворила и чуть не упала под напором Виктории, заключившей ее в объятия. Чуть дальше, не решаясь войти, стояла молодая женщина в красивом платье.

— Пруденс, какой кошмар, прости! Я точно знаю, что Ровена этого не хотела.

Пруденс расслышала надсадные хрипы, скрывавшиеся за слезами Виктории. Она прижалась щекой к блестящим волосам девушки:

— Все хорошо. Не надо так убиваться, Вик. И не приходи сюда больше. Эта лестница тебя убьет!

Виктория сердито высвободилась из объятий и оглядела комнату:

— Так вот куда они тебя поселили? Наша ванная в Лондоне и то просторнее!

Давняя привычка успокаивать младшую дочь сэра Филипа утвердила Пруденс в намерении не жаловаться на собственную судьбу.

— Ну а сколько, по-твоему, мне нужно места? Я покрупнее тебя, но все равно прекрасно устроюсь.

Пруденс перевела взгляд на стоявшую в дверях девушку.

— А вы, должно быть, Элейн, — догадалась она и сразу прикусила губу.

Она пробыла здесь совсем недолго, а уже нарушила правило миссис Харпер.

Не заговаривайте, если вас не спрашивают.

Элейн смотрела на Викторию, и на лице ее отражалась борьба между воспитанием и хорошими манерами. Неловкое молчание затянулось; Виктория упрямо поджала губы и с терпеливостью Иова ждала, когда кузина примет ее новомодные понятия. Элейн помешкала еще секунду и наконец протянула руку с ослепительной улыбкой, отточенной за многие поколения безупречной родословной Бакстонов.

Стоило Элейн сдаться, как Виктория изящно вмешалась:

— Элейн, это моя обожаемая названая сестра Пруденс. Пруденс, это моя кузина Элейн.

Хотя Пруденс годами выслушивала рассказы сестер о саммерсетской родне, их отзывы часто бывали смешанными. Похоже было, что вдали от матери Элейн становилась милейшей девушкой, однако в ее присутствии превращалась в легкомысленную пустышку.

Тем не менее Пруденс улыбнулась в ответ. Не ее дело судить людей. Особенно теперь.

— Это никуда не годится. — Виктория повернулась к ней. — Ты не можешь здесь оставаться. Тут даже скотину нельзя держать, не то что мою сестру.

Пруденс заметила через ее плечо, как поморщилась Элейн. Та не осмеливалась согласиться и тем оскорбить хозяйку дома, да и что могла сделать Виктория?

Пруденс потрепала Викторию по плечу:

— Отличное временное пристанище. Это же не навсегда. К тому же я вряд ли буду проводить здесь много времени.

— Это верно, — согласилась Элейн. — Большую часть дня она будет с тобой и Ровеной. Мамина камеристка так занята, что почти не появляется в своей комнате.