Страница 34 из 49
Но где жертвы? Были они или не были? В помещении, что называется, – ни души.
Ан, нет! Вот тоненькая струйка крови повела от покалеченной койки на кухню и тут исчезла в щели подполья. Вот оно что! Скинули убитых туда…
На западне подполья стояла огромная кадка с квашеной капустой. Мы начали сдвигать ее, и вдруг из подполья послышался слабый стон…
Сколько раз я замечал, что посторонние лица, оказавшиеся случаем на месте происшествия, обязательно считают себя приобщенными к «сыщицкому» делу и потому не скупятся на всевозможные замечания и советы. Это очень нервирует, подчас сбивает с толку, ибо встречаются, на первый взгляд, и дельные советчики, однако они уводят тебя в сторону от твоих собственных выводов и догадок.
В работе советского детектива опыт и умение разобраться в «почерке» преступника всегда очень важны. Талантливых пинкертонов в природе не существует. Они выдуманы писателями, а успех любого агента уголовного розыска находится в прямой зависимости от его личного опыта и умения распутать сложное хитросплетение уловок преступника.
Кадушка была сдвинута и западня поднята.
Перед нами открылся черный зев подполья, где среди множества каких-то баночек, склянок, мешков и горшков лежал человек – полураздетый, в кальсонах. Грудь у него была залита кровью, а руки связаны за спиной проволокой. Лежал он головой вниз, а ноги были наверху, на лесенке…
Подобные зрелища нередко можно было видеть в городах с деревянными строениями, с домами-пятистенниками и с обязательным подпольем в каждом.
В подполье сажали и живых во время грабежей.
В землю, под полом, закапывали убитых.
Хранили в подполье и винтовки, и револьверы. На случай, ежели переворот.
Наш враг обладал завидным терпением: он умел ждать. После двадцатого года он, затаясь, ждал новой интервенции. Когда интервенции не получилось, он возложил надежды на нэп: авось, настанет реставрация! Но… лопнули и эти мечты. Однако, он все еще не терял надежды. Он полагал, что советскую власть подорвет коллективизация.
И тут не вышло!..
В нашем городе было много подпольных тайников. Мы находили там ротаторы и шапирографы, антисоветские листовки, разобранные пулеметы и офицерские погоны с царскими вензелями «Н-II», американские доллары и мешочки с царскими полтинниками, цианистый калий и патроны.
Однажды в одном таком подполье обнаружили замурованный винный склад, портативный, роскошной отделки, самогонный аппарат и сюртук с петлицами действительного тайного советника.
О, эти хранилища тщетных надежд и мечтаний – обывательские подполья двадцатых годов!..
Мы осторожно подняли наверх окровавленного парня.
Было ему лет восемнадцать. Развязав ему руки, вытащили изо рта тугой кляп – носовой платок, положили беднягу на койку, перевязали грудь, вкривь и вкось изрезанную ножом.
Парень перестал стонать и все порывался что-то сказать, но язык не повиновался ему.
– Сильнейший шок, – определил врач. – Нервно-психическая травма. Немедленно в больницу!
Парня увезли.
Он оказался сыном здешней поварихи, которая была по совместительству также и сторожем. Парень только два дня как приехал из деревни, проводил мать на лесозаготовки, а сам остался домовничать. И вот – угодил в такой переплет!..
Составив протокол осмотра, инспектор Автономов отправился в больницу, но ему не разрешили свидания: раненый был еще слишком слаб.
Допрос начался спустя три дня.
– …Когда подъехали сани, – через силу рассказывал паренек, – я подумал: кто-нибудь из начальства. Заходят трое, в черных масках. Наставили на меня наганы. Я – шасть в спальную: там у курсанта Твердохлебова револьвер был под подушкой – Смитильсон…
– Смит-Вессон? – строго спросил Автономов. – Откуда знал о нем?
– А в прошлый раз Твердохлебов сам мне показывал.
– Значит, ты и раньше приезжал к матери?
– Осенью. Гостил с недельку…
– Ну, продолжай!
– …Значит, схватил я тот Смитильсон, и по бандюгам: рраз, рраз!.. А они – из наганов, да не угадали. Одного я задел, а тут двое на меня накинулись, Смитильсон выбили, связали, и на койку. Один бандюга кричит: «Говори, сволочь, где коммунисты деньги прячут?» А другой, мордастый, в смушковой папахе, вроде офицерской, стал чемоданы да сундучки ломать. Потом кричит товарищу: «Распиши его перышком!» Это меня, значит. Тот вытащил финку и давай меня полосовать. Я света невзвидел! Изловчился и… ногой его в причинное место. Тогда его товарищ вынает наган – и меня по голове рукоятью… Больше ничего не помню. Очнулся, когда вы кадушку с западни стаскивали, а после опять ничего не помню…
Застонав, он упал на подушку. Допрос пришлось приостановить.
Наглый вооруженный налет всполошил город, только об этом и судачили: кто такие? Разумеется, этот вопрос больше всего касался нас, и мы приняли все «соответствующие и зависящие от нас» меры, как было сказано в официальном сообщении окружному исполкому.
Да, «зависящие» меры были приняты, а вот толку – никакого.
Милицейские конники, сразу отправленные в поиск, воротились на второй день без результата.
– Прощупали все пути отхода, а также по деревням, – докладывал начальник резерва. – Никаких следов! Буран перемел все дороги – одна целина снежная лежит да холмы саженные.
На третий день к Автономову зашел начальник секретной части Подкопаев.
– Проверили все хазы и малины. Агентура утверждает, что работающих «по громкой» в городе нет. Была осенью шайка Рубинчика, но она уже давно перебазировалась в Читу. Не знаю, что и думать…
– И я не знаю, – отозвался инспектор Автономов.
Но то была неправда: он как раз думал. О самом себе. И нехорошо думал. Было одно важное упущение: в горячке позабыли допросить единственного очевидца ЧП – старика, похожего на гнома.
Кто он? Где живет? Доступная нам проверка установила, что среди блатных старикана нет и не было. Автономов тщательно восстанавливал в памяти внешние его приметы. Одежду не определишь, – вся была залеплена снегом. На ногах… А черт его теперь знает, что у него имелось на ногах! Только и осталась в памяти карликовая фигурка.
С лесозаготовок возвратились курсанты и с ними повариха Лукерья Степановна Бурдукова.
Начали проверять имущество: недосчитались одеял, нескольких пальто, двух костюмов и коробочки из-под шприца, в которой один из жильцов хранил старинные серебряные монеты. Обнаруживались и вовсе мелкие пропажи – стираные рубашки, латаные сапоги. Но кому и зачем это потребовалось? Был нэп, магазины ломились от обилия разных товаров. Очевидно, бандиты хватали впопыхах что попадет под руку.
Однако через два дня выяснилось, что преступники взяли не только «Смит-Вессон», из которого отстреливался боевой парнишка, но и еще два револьвера – наган и «Стейер», принадлежавшие курсанту Изотову, бывшему чекисту из Красноярска.
– Почему у вас было два револьвера? – спросили Изотова. – И кто вас надоумил держать оружие в сундучке под койкой?
Оказалось, что австрийский автоматический пистолет «Стейер» – очень громоздкий и неудобный, к которому нипочем не найдешь патронов, Изотову подарил бывший сослуживец, проездом в Москву. Случилось это за неделю до чрезвычайного происшествия.
– Хотел я один револьвер сдать в милицию, но пришлось выехать на лесозаготовки, так и остался «Стейер» без последствий.
– Ну, положим, «последствия» мы все видели… Патроны были?
– Четыре штуки. Самодельные, из гильз японской винтовки «Арисака», а пули отливал прежний владелец Виктор Прохоров из Красноярского ГПУ…
– Придется вам отвечать в партийном порядке, Изотов! – предупредил Автономов.
– Что ж… Я понимаю. Сам чекист…
Мы осмотрели изотовский сундучок: крышка была взломана, топором или отверткой оторваны шарниры-петли.
При осмотре выяснилась интересная деталь: сундучок не был закрыт на замок. «Язычок» внутреннего замка – заподлицо с торцовой плоскостью стенки'.