Страница 15 из 49
Я собрал свои бумаги в портфель и ушел совсем довольный. Вот и снова подтвердилась созданная мною версия: впечатлительный, экзальтированный человек застрелился в состоянии аффекта. Каждый из нас сам себе – Отелло.
Но теперь в процессе расследования появилась новая фигура, и надо было все-таки установить яснее политическое прошлое Евгения Александровича, чтобы потом ко мне никто не придрался: «глубоко не исследовано окружение самоубийцы-комсомольца».
Что ж… Исследуем поглубже.
В местном отделении «Общества политссыльных и бывших каторжан», которое занималось тогда также и сибирскими партизанами, мне сказали:
– Кружилин?.. Да, конечно, известен. Действительно, в колчаковщину скупал для партизанских отрядов разное оружие, был, что называется, «партизанским снабженцем»… Да он недавно заходил к нам: уезжал в Энск, и ему понадобилась справка о бывшей партизанской деятельности… Собирался что-то опубликовать там, в Энске… Ну, мы выдали справку… Товарищ Прохорова! – окликнул говоривший секретаря. – Принеси отпуск той справки, что выдали Кружилину…
И перед моими глазами очутился документ, датированный… 24 июля.
Я поразился:
– Ты хорошо уверен, товарищ, что именно в этот день приходил за справкой Кружилин, а не раньше?
– Прохорова! – снова позвал товарищ, ведавший делами бывших партизан. – Вспомни, когда ты печатала справку Кружилину?
Та подтвердила: двадцать четвертого июля…
А мы хоронили Володю двадцать второго. Значит: не «до», а «после»? Вот это здорово! Значит, Софья Кружилина еще до отъезда знала о самоубийстве, и история с обманом во времени походила на бегство чем-то заинтересованного лица, в надежде: «ничего, о самоубийцах долго не вспоминают, пройдет, забудется, тут я и вернусь обратно».
Впервые мне стало не по себе от постулатной романтической версии. И оказалось, что до «Постановления о прекращении дела за отсутствием состава преступления» остается еще «дистанция почтенного размера»…
Я позвонил в адресный стол: «Гриневич Петр Петрович»… Дверь мне открыл лысый толстяк, лет пятидесяти…
– Вы – Гриневич Петр Петрович?
Толстяк, недовольно покривясь, прочел мое служебное удостоверение, перевернул книжку зачем-то и снисходительно ответил:
– Допустим… Чем могу служить?
В кабинете, пропахшем лекарствами (толстяк оказался зубным врачом), он рассказал о шахматном знакомстве с Евгением Александровичем: оказалось, совсем недавно познакомились.
– Софья, говорите? – толстяк рассмеялся и хлопнул себя по брюху ладонью с пальцами, похожими на сосиски. – Да вы что – с глузду съехали?! Кто это вам такую мысль мог подать? И какой такой Андреев? Не видал такого, не слыхал, и никто мне об этом Андрееве не рассказывал в доме Евгеши, и не показывал его, и вообще, мой друг, вы лишены чувства юмора, только сравните: я и Софочка!.. Ведь мне же – полсотни!
Я не сдавался (сказано: «седина в бороду, а бес в ребро»):
– Но ведь могло что-либо показаться со стороны? И вообще: потрудитесь подробнее рассказать о своих отношениях с Кружилиным.
– Поподробнее? – он злобно раскраснелся и стал пыхтеть. – Хорошо, сейчас расскажу подробнее.
Вышел из комнаты. Где-то в квартире хлопнули какие-то ящики. Потом дверь снова открылась, и толстяк появился с маленьким портфельчиком в руках.
– Вот вам подробности.
Он вытряхнул на ломберный столик какие-то кусочки блестящего металла. Я всмотрелся и понял – золото.
– Вот вам подробности, вот подробности, вот, эта часть золотого портсигара с клеймом девяносто шестой пробы – подробность. И вот это колечко распиленное, тоже девяносто шестой пробы – подробность. И эта разрезанная старинная монета – тоже близка к девяносто шестой пробе – еще подробность. В нашем деле обыкновенное золото, пятьдесят шестой пробы, не употребляется, а Кружилин – антиквар… Что смотрите? Покупка и продажа антикварных изделий, в том числе и высокопробных, золотых, законом не запрещена… Только русскую золотую монету граждане обязаны сдавать в банк, в обмен на червонцы, которые, кстати сказать, на полтинник дороже золотой царской десятки…
– Не знал, что Кружилин – антиквар, – растерялся я. – Следовательно, он доставляет для вас высокопробное золото, а вы…
– Слава богу, наконец-то дошло!.. А я покупаю это высокопробное золото и делаю из него людям зубы, и они сверкают зубами, потому что ничем иным блеснуть не могут: ни умом, ни общественным положением… И не вздумайте где-нибудь обмолвиться в своих подозрениях: я человек семейный, у меня самого есть дочь на выданье, и я, сгоряча, вам челюсть сверну, не посмотрю, что вы милицейский чин или как там… Написали свою филькину грамоту? Давайте подпишу…
– Не нужно, обойдусь… А насчет челюсти – у вас ведь тоже их две… До свидания.
У толстяка сразу настроение улучшилось. Рассмеялся:
– Молодец! Ладно, извините старика за резкость… Уж больно обидно: я и Сонька Кружилина! Что я – «прапорщик юный, со взводом пехоты»…
Процитировав еще пару строчек из не успевшего потерять популярности романса, рождения девятьсот шестнадцатого года, зубодер пришел в полную благодушность.
– Пойдемте в столовую, молодой человек, выпьем водочки, а потом чайку. Вы мне с первого раза понравились; только откуда у вас эти гнусные предположения касательно кружилинской дочки?
От водки и от чая я отказался и на пороге, в дверях уже, ответил:
– Это откровение мне сделала лично мадам Кружилина.
Он остолбенел:
– Лизавета Петровна?..
– Она самая. – И я съязвил: – Матери всегда виднее…
Он схватился рукой за сердце, а я поспешил ретироваться…
Было несомненным, что слова Елизаветы Петровны – обычная «придумка» женщины, застигнутой врасплох наводящим вопросом, когда и подумать нет времени… Просто брякнула фамилию, пришедшую в голову.
Сидя вечером в кабинете, я суммировал впечатления дня. Итак, Кружилин действительно партизанский снабженец. И он же – антиквар, приторговывавший золотом… В этом, по временам нэпа, не было ничего преступного, но все же к личности эрудита охотоведения примешивался какой-то неприятный привкус…
Мадам Кружилина врет: и дочь и муж уехали не до, а после рокового выстрела. Почему?
Зачем было уезжать, а главное, почему мадам скрывает истину? Да и в чем же именно эта самая «истина»?..
Очень мне не хватало допросов отца и дочери Кружилиных… Пока что вызвал повестками Софьиных подружек, тех, что были на вечеринке-помолвке.
Пришли пять типичных «Олечек», средь них – ни одной комсомолки. Все щебетали на допросах одно и то же:
– У них была большая, настоящая любовь, знаете… Такая, как в романах пишут…
– Володя ее на руках носил…
– Он был очень добрый, как и тесть Володин, Евгений Александрович…
– Она даже в комсомол записалась из-за Андреева…
– Все уже приготовились к свадьбе, и вдруг такой страх!..
На вопрос о какой-либо ссоре, вспышке ревности, как сговорясь, отмахивались:
– Что вы?! Никогда Софья ничего об этом мне…
– Нет, нет, нет!.. Я же вам говорю: у них, как у Ромео и Джульетты, была такая безумная любовь!..
– Какая ревность? К кому?..
– Нет, ничего этого не было! Софья – моя задушевная подруга по гимназии. Она ничего от меня не скрывала – сказала бы…
«Задушевную» я стал особо тщательно «разматывать». Выяснились новые любопытные вещи: оказалось, что вспыльчивый и экзальтированно-отходчивый дантист Петр Петрович Гриневич знаком с семьей Кружилиных давно, уже лет десять, и еще оказалось, что в свое время Гриневич ухаживал… за Сонечкиной мамой, Елизаветой Петровной, потом отношения превратились в дружеские…
«Вот чертова баба!» – подумал я об интеллигентной даме. Зачем ей понадобилось «с больной головы – на здоровую»? И почему толстячок соврал, что знакомство с Кружилиным короткое, как заячий хвост? Я раздумывал, размышлял над этими ребусами, а Кружилины – отец и дочь – все гостили у кого-то в Энске, а время шло…