Чертовы котята

Когда я вернулась в шале, лимузин уже уехал. На высоком холодном небе сияли звезды.

6

Я долго ворочалась и не могла уснуть. Несмотря на усталость, в голове роилась туча мыслей. Я представляла себе хрупкого улыбающегося Дейвидаса, живущего в монастыре Сан-Антимо, и размышляла, почему Гезолиан так свободно путешествует под прикрытием дипломатического паспорта. Значит, законы на него не распространяются, разве что он будет пойман с поличным при совершении тяжкого проступка, например вождении в пьяном виде. Летом он намерен приехать в Финляндию на свадьбу дочери. Может, там его удастся задержать? Да только кому это нужно? Разве что Лайтио да бывшей моей работодательнице, Хелене Лехмусвуо, которая в апреле собиралась баллотироваться на выборах. Хелена привыкла сражаться с серьезными противниками, но сможет ли она что-нибудь сделать в этом случае? Я давно уже поняла, что якобы выбранные народом депутаты — на самом деле не более чем куклы, которыми управляют те, кто держит в руках настоящую политическую власть и капитал. Язык денег жесткий и четкий. Все имеет свою цену и за все надо платить. Наемники всегда будут служить тому, кто больше даст.

И еще Кейо Куркимяки. Что значит условное освобождение? Может, Давид имел в виду отпуск из тюрьмы? Да и может ли человек после тридцатилетнего заключения в тюремном сумасшедшем доме вернуться к обычной жизни? Кто возьмет на себя смелость утверждать, что Куркимяки сделался нормальным человеком?

Я поднялась с кровати и сделала пару глубоких вздохов, стараясь выровнять дыхание. Затем опустилась на пол и пару раз отжалась. Интересно, сколько Гезолиан заплатил бы мне за голову Давида? Пару мгновений я тешилась мыслью, что сейчас он полностью в моей власти. Успокоилась и почувствовала, что хочу спать. Растянулась на постели и быстро уснула. До утра проспала спокойно, и на рассвете мне приснилось, будто Фрида играет с красивым самцом-рысью на замерзшей поверхности озера. Это был хороший сон.

Утром началась суета. Юлия терпеть не могла аэропорты, не любила летать даже первым классом и заводилась уже в очереди на контроль безопасности. Таким людям следует пользоваться частным самолетом. Перед завтраком я запаковала вещи и отнесла вниз. Увидев, что я уезжаю, Пьер разыграл целую драму разбитого сердца. Я позволила ему расцеловать себя в обе щеки и была рада, что эта сценка произошла на глазах у Леши. Пусть лучше думает, что я кокетничаю с поваром, чем с водителем.

Ровно в девять утра Давид подал машину. Мы поздоровались, как малознакомые люди. Гезолиану требовалось что-то обсудить с Лешей, поэтому он расположился на заднем сиденье и велел мне сесть вперед.

Это было ужасно. Давид сидел так близко от меня, что я могла его потрогать и едва сдерживалась, понимая: этого делать ни в коем случае нельзя. Казалось, аромат его тела заполнил всю машину, и мне было странно, неужели пассажиры на заднем сиденье ничего не чувствуют?

Антон вел машину в перчатках, в темных очках, надвинув шапку на глаза и закутавшись в толстую теплую одежду. Интересно, Гезолиан вообще видел лицо Давида? Может, на переговорах с Васильевым по поводу продажи изотопа? Я не знала, сопровождал ли Давид на той встрече шефа. И что он намеревался выяснить, работая водителем у Гезолиана?

Мне бы завести с Давидом легкую светскую беседу, но я боялась, что не смогу, для этого я слишком плохая актриса. Гезолиан задремал, Юлия полировала ногти и делала Антону замечания, что он резко тормозит. У нее зазвонил телефон, наверное, это был Сюрьянен.

— В машине, едем в аэропорт. Все хорошо. Да, передам. Я тоже.

С женихом она говорила совершенно бесстрастно, зато когда она обращалась к отцу, голос звучал совершенно по-другому.

Стоял ясный солнечный день, лишь небольшие белые облака набегали на вершины гор. Стоило машине въехать под облако, как мы будто попадали в другой мир. Сверкало Женевское озеро, дорогие коттеджи прятались за высокими заборами. Наш водитель явно не хотел иметь дела с полицией: строго соблюдал правила, тормозил на желтый свет и аккуратно пропускал пешеходов, чем вызывал у Юлии вздохи нетерпения и досады. Наверняка Давид позаботился обо всех необходимых документах — правах и удостоверении личности, — непонятно лишь, были ли они действительно выписаны на то имя, которое он сообщил Шагалу. В аэропорту он остановился на парковке для важных персон и помог Леше выгрузить багаж. Затем, не пожав никому руку, попрощался общим кивком, пожелал по-русски счастливого пути, сел в машину и быстро уехал. Я старалась не смотреть ему вслед. Чем чаще мы встречались, тем сильнее меня угнетало чувство неизбежности расставания.

Мы с Лешей занесли вещи Юлии и Гезолиана в здание аэропорта. Затем наступил момент прощания отца и дочери: они летели в разных направлениях. И тут я увидела, что Юлия вовсе не ледышка, а вполне умеет чувствовать и переживать. Они обнимались, целовали друг друга в щеки, смахивали слезы, расходились и снова возвращались. Когда эта церемония началась в четвертый раз, я не выдержала и сказала Юлии, что пора получать посадочные талоны.

— Займись этим сама. Я хочу еще побыть с папой.

— Но чиновники хотят видеть твой паспорт и тебя лично. Пойдем!

Юлия вздохнула, словно я была жестоким родителем, который отрывал ее от возлюбленного. Затем еще раз чмокнула Гезолиана в щеку, хотя он и так был уже весь перемазан розовой помадой, словно марципановый поросенок глазурью. На регистрацию в бизнес-класс стояла очередь, и Юлия, достав из сумочки зеркало, принялась поправлять макияж. Потом она решила, что ужасно выглядит и ей срочно надо в туалет — привести себя в порядок. Я попросила ее поторопиться: очередь двигалась довольно быстро. В ответ она лишь дернула плечом.

— Я столько раз говорила тебе: хочешь безопасности — не привлекай к себе внимания, — проворчала я, но она уже скрылась за дверью туалета.

Я отправилась в очередь, надеясь забронировать хорошие места. Когда мы наконец добрались до зоны проверки, посадка уже началась. Юлия сняла украшенный драгоценными камнями ремень, тройную золотую цепочку, все кольца и велела мне внимательно смотреть, чтобы никто из проверяющих или пассажиров ничего не стащил. Тем не менее ворота металлоискателя зазвенели, и офицер попросил Юлию разуться. В ответ она подняла скандал, но потом все-таки сняла обувь, сделав из этого практически стриптиз. Затем мне пришлось пройти через металлоискатель с ее ботинками и украшениями и пообещать офицеру, что на борту она будет пользоваться только самым необходимым.

Наши имена уже звучали по громкоговорителю, но Юлия не собиралась бежать, ибо только что привела в порядок лицо.

— Беги ты и попроси самолет подождать.

Я рванула во весь дух и, добежав до выхода на посадку, солгала служащей, что моя подруга повредила колено и не может быстро передвигаться.

— Вы могли бы взять кресло на колесах, — резонно ответила та.

А когда Юлия наконец величественно подплыла к стойке, женщина заметила ледяным тоном, что с больным коленом не ходят на десятисантиметровых каблуках.

— Не смей так со мной разговаривать! — взорвалась в ответ Юлия.

Пришла пора мне пустить в ход весь свой дипломатический талант, который я обычно предпочитала скрывать. Извиняясь направо и налево, мы вошли в самолет и уселись. К тому времени Юлия уже забыла неприятный эпизод и, достав из сумочки фотографию отца в украшенной жемчугом рамке, принялась целовать ее.

Стыковка в аэропорту Копенгагена длилась почти час, и Юлия отправилась в магазин, где продавалась икра. В Финляндии ее не купить, а Гезолиан побоялся везти столь дорогой продукт в чемодане. Да и Сюрьянена, по мнению Юлии, следовало подкормить икрой, чтобы он был пошустрее в постели.

— Ну что за жизнь, если уже до свадьбы приходится думать о любовнике? Мой первый муж, Алексей, был совершенно безнадежен. У него ничего толком не работало, он принимал кучу таблеток, но и это не помогало. А Юрий хорош в постели? — вдруг спросила она, вертя в руках две здоровых банки черной икры.