Страница 6 из 9
Выволочка от Диора
В начальной школе Мэдисон я носила исключительно платья. Даже если на улице был глубокий снег, мы с сестрой снимали в школьном вестибюле теплые комбинезоны, под которыми обнаруживались шерстяные колготки. В глазах моей матери мы были юными леди, а леди носят платья, надевают белые перчатки в церковь, шляпы на Пасху и спят в длинных фланелевых ночных рубашках.
Обычно она сама шила эти платья по выкройкам «Симплисити»,[22] к которым прилагались иллюстрации. На них были изображены невероятно стройные девицы с неестественно длинными ногами. Этими рисунками был завален дом, и стильный пояс, охватывающий бедра нарисованной девушки в платье из шотландки, никогда не удавался в маминой интерпретации. К тому времени, когда мне исполнилось десять, у меня появились приступы вожделения к тряпкам. Даже сейчас, столько лет спустя, я помню некоторые предметы туалета, которых страстно желала в 1974 году. Моя одноклассница Рейчел Ларсон, конечно, забыла свои джинсы с джинсовой курткой, в которых появилась в первый учебный день в четвертом классе.
Я не забыла.
Только после поступления в среднюю школу мне позволили купить экзотическую вещь, а именно — брюки. Это были оранжевые с подпалинами брюки клеш из вельвета. Недавно я осознала, что и теперь, когда мне скоро стукнет пятьдесят, все еще ношу версию тех же брюк клеш.
На занятия я надеваю женский вариант деловой одежды для мужчин, вплоть до туфель со шнурками. Но когда мне не нужно думать об аудитории, я жертвую модой ради тепла и натягиваю ботинки на меху, неизменные брюки клеш и шелковые блузки, отделанные кружевами, которые кокетливо выглядывают из любого просторного свитера. Я создала этот имидж, когда мне было двадцать с небольшим и когда соблазнительные кружева были… вот именно, соблазнительными. Теперь в них нет ничего чувственного и даже отдаленно модного, но я верна однажды созданному имиджу.
Почти весь четвертый класс школы Леонардо да Винчи ходит на занятия в церковь, которая находится в районе самых шикарных магазинов Парижа. Однажды в сентябре я оставила Анну заниматься ее духовными исканиями и приступила к своим собственным, прогуливаясь по авеню Монтень, мимо витрин Диора, Фенди, Лакруа и Готье.
Витрины Диора были особенно чарующими. Я повернула назад, чтобы еще раз взглянуть на платье из темно-лилового шелка с плиссированной юбкой и с широким хомутиком того же цвета на шее. Манекен ожил в моем воображении. Я представила себе роскошную женщину, которая вплывает в гостиную — правда, потом она укоризненно взглянула на мои поношенные туфли и запачканную манжету белой рубашки.
И тут я обнаружила, что на мне один из бесчисленных черных свитеров Алессандро, такой мешковатый, что я в нем выглядела беременной. Я поспешно застегнула пальто. Туфли были мужского фасона, удобные для долгих прогулок. И, конечно, брюки клеш. У меня не было полной уверенности, что я подкрасилась перед тем, как выйти на улицу.
На обратном пути в церковь я заметила, что на улице полно парижанок, которым за сорок и за пятьдесят — они ни под каким видом не стали бы выпускать кружева из-под мужского свитера. Они шли мимо меня торопливой походкой, цокая высокими каблучками черных сапог. Шарфы были завязаны с небрежным изяществом, пальто ловко облегали фигуру.
И тут на меня вновь нахлынули тоска и вожделение, с которыми я пожирала глазами стильный джинсовый костюм Рейчел Ларсон. Элегантность манекена в витрине Диора, безмятежность, вздернутый пластмассовый подбородок и изгиб пластикового запястья делали эту высокую моду столь же недостижимой и мучительной, как тот вожделенный костюм.
Почти весь октябрь я слонялась по авеню Монтень целый час, который Анна еженедельно посвящала духовному образованию, и смотрела на манекен, облаченный в шелковые творения кутюрье. К Новому году было принято решение: я должна выяснить, что значит элегантность в пятьдесят — эта веха уже маячила впереди, и до нее оставалось всего несколько лет.
Я отказываюсь во второй половине моего столетия носить ботинки на меху и свитера Алессандро. Я намерена досконально узнать, что именно покупают эти француженки и (что еще важнее) как им удается выглядеть потрясающе элегантно после достижения «определенного возраста». В самом деле, жаль, что моей мамы уже нет в живых.
Наконец-то я решила одеваться как леди.
Вчера Анна заявила, что она вместе со своей приходящей няней видела «сердитую толпу, штурмующую улицу». Я мысленно взяла на заметку, что Алессандро следует сократить чтение Диккенса перед сном. Но затем прочитала о забастовке: вероятно, в знак протеста против цен на зерно фермеры разбросали на Елисейских Полях охапки сена и подожгли их. Это действительно говорит об определенном уровне недовольства.
Я хожу по улицам и с наслаждением слушаю болтовню французов, понимая не больше, чем человек, внимающий щебету воробьев, усевшихся на телефонные провода. Эти люди действительно беседуют или просто что-то напевают друг другу? Они выглядят слишком элегантными и изысканными, чтобы произносить те грубые фразы, которыми обмениваются жители Нью-Йорка.
Французские курицы продаются с головами и ногами. Мой мясник берет птицу на руки, как беби, затем помахивает ее головой в сторону Анны — получается куриная версия «Челюстей».
В Париже моя талия увеличилась, и я приняла решение бегать трусцой. Чтобы запастись всем необходимым снаряжением, мне потребовалось несколько недель. Я приобрела айпод, пару кроссовок, шапку и спортивный свитер. Сегодня утром, когда больше не осталось предлогов, чтобы не бегать, я заставила себя выйти на улицу. Осенний воздух был бодрящим, и Леонард Коэн[23] напевал в моих наушниках что-то о прощаниях. Целых семь минут добродетели! Мои амбиции не столь уж велики.
Алессандро случайно встретил сегодня учительницу, которая ведет в классе Луки архитектурное черчение, и осведомился, как его успехи. Плохо. Оказалось, что с начала семестра Лука палец о палец не ударил. «Он такой милый мальчик, — сказала она Алессандро. — Он смотрит, как другие дети сдают мне свое домашнее задание, но никогда не делает это сам». Сегодня вечером Лука вполне резонно сказал, что, поскольку он понятия не имеет, с чем едят архитектурное черчение, то и не пытается выполнять задания. Правда, ему трудно было объяснить, почему он не поделился этим важным фактом с нами.
Вчера ночью я спросила Алессандро, случалось ли ему думать о шоколаде, лежа в постели, — скажем, о том, как меняется вкус темного шоколада, если добавить апельсиновую цедру. Он ответил отрицательно. А потом сказал, что он думает в постели о еде, только если просыпается среди ночи и хочет бифштекс. Вот тут-то и подтверждается глубокая истина о разнице между полами.
Когда я встречала Анну после занятий в школе, она сообщила, что сегодня «великий день».
— Вау! — воскликнула я. — Что же случилось?
— На меня не кричали, — с гордым видом ответила она. И добавила: — Ну, может быть, на одном уроке.
Она худая как щепка, белокурые волосы распущены, на одной щеке — ямочка. Глядя на нее, и не подумаешь, что она близко знакома с кабинетами директора школы на двух континентах.
Я прошлась в сумерках по «Галери Лафайетт» — одному из самых роскошных универмагов в мире. Над прилавками косметики, расположенными на главном этаже, мерцает купол потолка из цветного стекла, напоминая огромный калейдоскоп. У косметической компании «Ля Мер» вместо прилавков — извилистый аквариум длиной в девять футов. У «Дольче и Габбана» — свой собственный маленький салон с люстрами из черного стекла, элегантными и немного зловещими.
22
Женский журнал о шитье.
23
Канадский поэт, певец и автор песен.