Страница 38 из 47
— Как вы здесь... — начала она. Белка сразу узнал голос Прянишниковой.
Он отпустил Тоську, вынул револьвер и направил ствол бабе в лоб.
— Выметайся.
Эмма Павловна, все еще в ступоре от неожиданного появления Белки, начала вылезать.
— Эй, ты, за баранкой, — предупредил Белка, — дернешься — пить не сможешь, все в дырки выливаться будет.
Эмма Павловна еле-еле вышла из кабины, едва не наступив на Тоську. Белка грубо отпихнул ее в сторону и помог подруге сесть в машину.
В это время Прянишникова побежала. Она бежала неуклюже, ее рыхлое тело тряслось, и казалось, что бежит не женщина, а студень... но бежала она достаточно быстро. И при этом орала:
— Помогите, убивают!
Белка выстрелил, не целясь, и умудрился промазать. Второй раз — тоже мимо. Он плюнул и бросился догонять. Но не успел он сделать и десяти скачков, как взревел двигатель и в машине что-то бахнуло. Белка обернулся и увидел, что тело Тоськи с простреленной башкой выпало из кабины на тротуар. Грузовик поехал. Нога Тоськи зацепилась за дверь, и ее тело потащилось рядом с подножкой, подпрыгивая на брусчатке и оставляя густой багровый след, похожий на варенье. Потом нога все же отцепилась, и грузовик, проехав по Тоське задними колесами, оставил ее лежать у бордюра.
В это время Прянишникова уже нырнула за угол. Белка плюнул и бросился за ней. Когда он добежал до угла, Эмма Павловна проворно заскочила в какой-то подъезд. Белка тоже поднажал и вбежал внутрь.
Попав в темный подъезд с ярко освещенной улицы, Белка на мгновение оказался слеп и глух — в ушах отдавалось только биение сердца. Пытаясь сдержать одышку, он прислушался к темноте. Было тихо. Сбежала, тварь!
Белка бросился к черному ходу и попробовал выйти во двор. Дверь не шелохнулась, видимо, с наружной стороны забили. Куда в таком случае делась жирная тетка? Неужели хватило ума и сил взбежать по лестнице? Времени на это у нее почти не было, но жить захочешь — полетишь. Он начал подъем, осторожно, на цыпочках, чтобы не услышала. Поднявшись на один марш, он попытался прижаться к шахте лифта, чтобы взглянуть наверх, и уловил едва заметное движение в самой кабине, замершей на первом этаже.
Спускался Белка еще тише. Почти не дыша, подкрался он к лифту и резко открыл дверь. Прянишникова сидела на загаженном полу.
— Ну что, догнал? — ухмыльнулась она. — Торжествуй, чего молчишь?
Он ничего не сказал, просто выпустил злобной бабе в лицо весь оставшийся барабан и быстро ушел прочь. На улице уже начал скапливаться народ, и издалека бежал патрульный, отчаянно дуя в свисток.
1918–1920 годы. Дядя Леннарт
Если первую свою зиму советская власть пережила еще на запасах, сделанных Временным правительством, то во вторую зиму все трещало по швам. Углем Петроград в должной мере не затарился, продуктов не хватало, теплой одежды тоже, замерзал водопровод.
Леннарту Себастьяновичу, живи он в квартире один, было бы гораздо проще. Мог бы сварить себе каши, запарить чаю, иной раз побаловаться бутербродом или испечь в таганке картошки. Но эти простейшие удовольствия — погреться у огня, когда холодно, и поесть, когда голодно, были труднодоступны. Обоняние у людей обострилось настолько, что могли уловить, на каком этаже варят затируху, да еще и на каком топливе — на подписке журнала «Нива» за 1914 год или на толстых французских романах.
Все осложнялось еще и тем, что накануне этой тяжелой зимы неизвестно откуда вывалился Эвальд. Правда, выглядел он странно. Леннарт Себастьянович его даже не узнал сначала. Длинная, в пол, юбка, ботинки с высокой шнуровкой, тужурка, вязаные беретик и муфточка.
— Вы к кому, барышня? — удивился Эберман.
— Дядя, я к вам. Я Эва, — сказала девушка вкрадчивым голосом.
— Эва? — старик ухватился за дверной косяк. — Что с тобой?
— Впустите, я замерзла.
— Да-да, заходи.
Все соседи мигом высыпали в коридор.
— Кто это? — ревниво спросила Татьяна, мать четверых оглоедов.
— Этя! — показал на гостью пальцем самый маленький и сопливый из отпрысков Татьяны.
— Племянница приехала.
— Вижу, что не племянник, — сказала Татьяна. — Шалава?
— Как вы смеете?! — возмутился Леннарт Себастьянович.
— Я только спросила. У меня муж, между прочим, а тут — эта.
— Чем такой, какой у вас, муж, так лучше и вовсе никакого, — отрезал Леннарт Себастьянович и увлек «племянницу» в свою комнату.
Заперев дверь на щеколду, он показал пальцем — говори тихо, подслушивать будут. Эвальд объяснил на пальцах, что хочет спать. Дядя Леннарт подбросил в камин немного дровишек (ими его Скальберг обеспечивал) и погасил свет, взяв обещание, что утром Эва все ему расскажет.
Утром, чтобы нормально поговорить, Эвальду пришлось сопровождать дядю на улице. Все знакомые интересовались, что за девушка, и дядя Леннарт охотно говорил, что племянница, а сам только и ждал, когда же Эвальд объяснится.
Когда они наконец остались наедине, Эвальд рассказал, что на самом деле никуда из Петрограда не уезжал. Он прикрывал генерала Юденича.
Николай Николаевич Юденич, некогда командующий Кавказским фронтом, после отставки жил в Петрограде. Был он у Временного правительства в опале, однако это не значило, что большевики приняли бы его с распростертыми объятиями. Все свои средства Юденич по совету банковских служащих обналичил еще до переворота и тогда же был готов покинуть страну, но жена слегла с какой-то экзотической хворью, и отъезд задержался. Потом случилась революция, Николай Николаевич остался в Петрограде на нелегальном положении.
Эвальд об этом узнал совершенно случайно — столкнулся на лестнице. Семейство Эберманов жило на предпоследнем этаже доходного дома Первого русского страхового общества на Каменноостровском. Если бы Эвальд не проучился три года в артиллерийском училище и не знал весь российский генералитет в лицо — прошел бы мимо и не обратил внимания. Но в этом невысоком одутловатом мужчине в невзрачном потертом пальтишке и измятой шляпе Эвальд признал человека, разгромившего Энвер-пашу, выигравшего сражение под Эрзерумом и занявшего Трапезунд.
Эвальд сразу вспомнил, что дворник их в прошлом — фельдфебель лейб-гвардии и участвовал в Памирской экспедиции, как и сам Юденич. Наверное, пристроил Семеныч бывшего командира по-тихому в самые верхние апартаменты, где никто уже год не живет. Тогда Эвальд еще не знал, почему отставной генерал от инфантерии не уехал, и был крайне удивлен. Он отыскал дворника и поведал о своих подозрениях. Семеныч чуть его не прибил, но Эвальд поклялся, что никому не проболтается. Да и кому рассказывать — два дня до отъезда оставалось, родители спешно распродавали имущество.
Но вдруг Эвальда посетила дикая мысль — задержаться. Остаться вместе с генералом и помочь ему покинуть страну. Как бы в искупление того случая с ограблением Эрмитажа. Смерть братьев Прянишниковых произвела на него ужасающее впечатление, все эти пять дней он ходил как пыльным мешком огретый — он впервые увидел, как умирают люди. Поэтому, когда семейство Эберманов село в поезд, следующий до Гельсингфорса, Эвальд незаметно ускользнул от родителей, занятых младшими детьми, и выскочил из уходящего состава.
Так началась его нелегальная жизнь в Питере. Чтобы меньше привлекать внимания, Эвальд придумал себе женский образ — вот где пригодились его артистические способности. От матери остались несколько париков, которые она решила не брать, старые ботинки, юбка, в которой она ходила в церковь, кое-что Эвальд перешил сам... и даже испугался, до чего похож на юную девушку. Он решил, что делать женскую грудь не стоит, потому что станет выглядеть слишком привлекательно. Вместо этого он ссутулился, немного взъерошил волосы на парике и стал похож на нескладную гимназистку.
И Семеныч, и генерал, и его адъютант, который тоже помогал бывшему командиру, сначала очень испугались, что Эвальд остался. Не хватало еще с мальчишкой связываться, тем более — переодетым. Но супруга Юденича взяла Эвальда под защиту: если хочет помогать — пусть помогает.