Страница 121 из 194
Первый налет на Дрезден начался вскоре после десяти вечера во вторник, 13 февраля 1945 года. В нем участвовали триста «Ланкастеров», прилетевших из Суиндерби и других близлежащих аэродромов и почти на всем пути преодолевавших сплошную облачность. Затем через несколько часов на город обрушили бомбы еще пятьсот «ланкастеров». Утром по Дрездену ударили триста бомбардировщиков «либерейтор» и «летающих крепостей» ВВС США: именно этот налет вызывает больше всего споров — возможно, и безосновательно. Критики утверждают, что слишком много людей погибло от налета, маловажного или даже вообще не имевшего никакого стратегического и военного значения. Безусловно, бомбардировка чудесного средневекового городского центра, во многом деревянного, вызвала ужасающие разрушения, однако в этой архитектурной жемчужине Южной Германии — «Флоренции на Эльбе» — было сосредоточено и немало военных производств[1088].
4500 тонн бомб превратили в руины 30 квадратных миль городской территории; среди погибших было множество детей, женщин, стариков и беженцев от Красной Армии, уже находившейся в 60 милях от города. «Они… задохнулись, сгорели, изжарились или сварились заживо», — писал военный историк Аллан Маллинсон[1089]. «Сварились» — вовсе не преувеличение. Штабелями складывались трупы людей, извлеченные из гигантского противопожарного резервуара с водой, где они пытались укрыться от огня и попали в кипяток. Американский новеллист Курт Воннегут находился в Дрездене в качестве военнопленного, и ему приходилось откапывать трупы из развалин. Его роман «Бойня номер пять» вряд ли можно назвать исключительно автобиографическим, поскольку главного героя похищают инопланетяне и он путешествует во времени. Тем не менее Билли Пилигрим помнит, как он был очарован архитектурным обликом города до налета. Над окнами красовались веселые купидоны в гирляндах. Проказливые фавны и нагие нимфы поглядывали на Билли с карнизов, украшенных фестонами. Каменные обезьянки резвились среди свитков, морских раковин и бамбука[1090]. Когда же Пилигрим и немецкие стражи появились в полдень после бомбежки, «небо почернело от дыма»: «Солнце превратилось в крошечную злую булавочную головку. Дрезден напоминал лунный пейзаж, сплошь одни минералы. Камни обжигали. Вокруг все были мертвы». Пилигрим увидел нечто похожее на маленькие обугленные поленья. Это были трупы людей, попавших в огненный смерч. От домов остались куски расплавленного стекла и зола. Откапывая трупы из руин, Пилигрим отмечал: вначале они совсем не пахли и напоминали восковые фигуры, затем тела начинали гнить, становились водянистыми и издавали запах роз и горчичного газа. Потом вообще прекратили извлекать и собирать тела. Солдаты кремировали их на месте огнеметами. Они подходили и просто направляли на них пламя[1091].
Воннегут утверждает, что во время бомбежек Дрездена погибло около 130 000 человек. Эти данные он заимствовал из книги историка Дэвида Ирвинга «Разрушение Дрездена», изданной в 1964 году, и они уже давно опровергнуты. Реальное число погибших — около 20 000. К такому заключению пришла специальная комиссия, состоявшая из тринадцати известных немецких историков и возглавлявшаяся уважаемым Рольфом-Дитером Мюллером[1092]. Комиссия также признала не соответствующими действительности утверждения как нацистов, так и послевоенных неонацистов о том, будто тела могли полностью сгорать и исчезать при высоких температурах.
В феврале 1945 года союзники действительно умели создавать огненные бури, даже в холодную погоду, значительно отличавшиеся от пожаров в Гамбурге в июле и августе 1943 года. Сбрасывались огромные «воздушные мины», выбивавшие двери и окна, с тем чтобы потоки воздуха подпитывали пожары, вызываемые зажигательными бомбами. Фугасные бомбы разрушали здания и заставляли укрываться пожарные команды. «Люди погибали не только от огня, но и вследствие того, что огненные бури вытягивали из воздуха кислород», — отмечал один автор[1093]. В Дрездене плохо работали сирены воздушной тревоги, а пожарных, прибывавших после первого налета, настигал второй удар.
Тем не менее нападение на Дрезден нельзя относить к числу военных преступлений, как это пытались делать ранее член парламента от лейбористов Ричард Стоукс и епископ Джордж Белл, а позднее и ряд других деятелей. Ведущий историк налета Фредерик Тейлор совершенно верно указывает на то, что Дрезден «по всем стандартам военного времени был закономерной военной целью». Дрезден как узловой коммуникационный и железнодорожный центр, а его промышленность, до войны специализировавшаяся на изготовлении фарфора, фотоаппаратов и пишущих машинок, переориентировалась на производство военной продукции, в том числе оптики, электроники и средств связи, всегда подвергался опасности бомбардировок, особенно с того времени, когда бомбардировщики стали сопровождаться дальними истребителями. «Почему считается нормой убивать человека с оружием в руках и преступлением убивать того, кто делает это оружие?» — задается вопросом историк Би-би-си[1094].
И не вина союзников в том, что нацистские власти Дрездена, прежде всего гауляйтер Мартин Мучман, не обеспечили адекватную защиту населения от воздушного налета. В городе не имелось надежных бомбоубежищ и укрытий, не работали сирены и практически не действовали (да их и не было) зенитки. Когда в конце войны Мучман попал в руки к союзникам, он признал, что в городе не осуществлялась программа строительства бомбоубежищ, поскольку он лично полагал, что «с Дрезденом ничего не случится». Тем не менее гауляйтер догадался соорудить два глубоких железобетонных укрытия для себя, семьи и своих старших чиновников «на всякий непредвиденный случай»[1095]. Мучман должен был помнить и то, что еще в октябре во время налета 30 американских бомбардировщиков погибли 270 человек. Но немцы уверовали в то, что Дрезден, расположенный далеко на востоке, недостижим для союзников, а русские почти полностью передоверили им бомбардировки Германии. Остается лишь гадать, почему Мучман решил, что Дрезден, единственный из крупных городов страны, должен был непременно избежать бомбардировок, тогда как сами же немцы включили его в число «военных оборонительных районов».
Обладая тонким политическим инстинктом, Черчилль не мог не понимать, что объединенное бомбардировочное наступление в будущем вызовет критику, которая коснется и его методов ведения войны. 28 марта 1945 года он написал комитету начальников штабов:
«Как мне представляется, наступило время, когда мы должны пересмотреть наш подход к бомбардировкам городов Германии, исходя лишь из того, чтобы устрашать население, хотя и под иными предлогами. В противном случае в наших руках окажется полностью разрушенная страна. Мы не сможем, например, вывозить из Германии строительные материалы, поскольку они потребуются самим немцам. Разрушение Дрездена ставит под сомнение бомбардировки союзников… Считаю необходимым больше внимания уделять прицельным бомбардировкам военных объектов… а не увлекаться актами устрашения и огульного крушения, какими бы впечатляющими они ни были».
Эта записка произвела в коридорах Уайтхолла «эффект удара молнии». Харрис, испытывавший опасения по поводу проведения операции на столь большом удалении от баз, тем не менее оправдывал разрушение города, поставлявшего мейсенский фарфор: «Эмоции, разгоревшиеся вокруг Дрездена, с легкостью разъяснит психиатр. Город ассоциируется с германскими оркестрами и дрезденскими пастушками. В действительности город стал средоточием производства средств ведения войны, активным центром государственного управления и важным транспортным узлом. Теперь там ничего этого нет»[1097]. После войны высказывалась и такая точка зрения: в налете на Дрезден не было никакой необходимости, поскольку до наступления мира оставалось всего десять недель. Однако и в последние месяцы войны вряд ли можно было игнорировать угрозы, исходившие от нацизма: сведения о новом «секретном оружии», последнем «баварском редуте», ополченских отрядах фанатичных молодых «оборотней» Гитлера, пропагандистскую обработку населения в духе борьбы за каждую пядь «фатерланда». Никто не знал, как далеко может зайти фанатизм нацистов и как долго продлится война.