Страница 3 из 69
Роман пожал плечами:
— В чем дело?
— Несомненно, это образчик неподражаемого французского юмора! — подбавил жару молодой человек. — Привет, Лейла. Мы ужинать сегодня будем?
— Ждите, не готово! — зарычал Уул.
— Вот так всегда: варится невероятно долго и на вкус отвратительно, — проворчал Ян.
Роман положил ему руку на плечо:
— Да объясни же, в чем дело?
— Ты решил меня поиметь со своими надписями, да? Э-э… как это у вас говорят… А, лажа.
— Пещеру с камнями нашел Омар.
— Ну конечно. И шотландских воинов тоже?
— Что, приехала какая-то шотландская группа? — спросила Лейла, пытаясь стащить горсть фиников, но тоже вынуждена была отступить перед угрозой получить дымящейся поварешкой.
— Не знаю, — недоуменно ответил Роман. — Спроси у нашего маленького гения.
— Этот недоразвитый подросток попытался меня провести! — объяснил тот Лейле, которая водила влажной салфеткой по лицу.
— Ничего подобного! — возмутился Роман. — Омар, скажи ему!
— Да Омар тебе душу продал, — заметила Лейла. — Нельзя верить ни одному его слову.
Роман пожал квадратными плечами: результат многих лет занятий с гирями.
— Невероятно! Оказывается, этот мальчик не умеет даже читать!
— Это я-то мальчик? — переспросил Ян, надувая тощую грудь.
Он походил на воинственного петуха-переростка, тогда как Роман, уступавший ему в росте добрых сантиметров двадцать, напоминал недовольного быка.
— Нельзя ли потише? — вздохнула Татьяна, делавшая на карте какие-то пометки.
Омар устремил на Холмса свои гагатовые глаза:
— Камни очень старые. Старые, как Кевир. Кевир. Соляная пустыня.
— Ага, и на них огамические надписи, — усмехнулся Холмс.
— Огамические? — переспросил Омар, хмуря брови. Блестящий студент математического факультета, он подрабатывал гидом, чтобы платить за учебу, из-за ломаного английского его нередко принимали за дурачка.
— О-га-ми-чес-ки-е, — по слогам повторил Холмс, — письменность кельтов Великобритании. Каждая группа насечек соответствует определенной букве. Чтобы написать одну фразу, потребуется целая каменоломня! Этим и объясняется краткость надписей, которые до сих пор удавалось расшифровывать.
— А что говорит послание? — захотел узнать Омар, всерьез заинтересовавшийся разговором.
— Не знаю. Сходство с гэльским языком не дает ничего. Должно быть, они пользовались другим алфавитом, от которого у меня нет ключа. Маленькая тайна, состряпанная нашим милым Омаром, — сделал он вывод, вновь собираясь погрузиться в книгу.
— Fardo, завтра ты, omadan и didan пойти посмотреть! — бросил Омар. — Мы не лгать!
— Ладно, ладно, — тяжело вздохнув, согласился Ян. — Послушайте, когда мы все-таки будем есть?
— Готово! — торжественно провозгласил Уул, опрокидывая поварешку густого, с комками, супа в первую из поставленных перед ним алюминиевых мисок. — Id! Ешьте!
Именно в этот момент полог палатки раздвинулся, чтобы впустить Антуана Д'Анкосса. Уул заботливо прикрыл миску своей широкой ладонью, потому что облако песка не замедлило ворваться в палатку вместе с вновь прибывшим, чей когда-то элегантный льняной костюм приятного кремового цвета превратился в жесткие красноватые обноски.
— Как раз вовремя, прямо к нашему вкусному ужину, — пошутила Лейла, погрузив ложку в миску, заполненную до краев.
Д'Анкосс, невысокого роста, худой человек лет пятидесяти, с правильными чертами лица, тонкими светлыми волосами, всегда аккуратно зачесанными назад, ответил ей короткой усталой улыбкой. Видный палеоантрополог, ученый, увенчанный всеми возможными почестями, он был по природе человеком предельно сдержанным. Любимая тема — степные народности, — казалось, занимала его до такой степени, что у коллег порой создавалось впечатление, что они разговаривают с глухонемым. Обведя присутствующих рассеянным взглядом, он молча встал в конец небольшой очереди, которая успела образоваться перед Уулом.
— Нет слов, — внезапно произнес Холмс, взмахнув ложкой, — просто нет слов. Уул, ты и в самом деле самый плохой повар в мире!
— Суп mash sa
Этот монгол, ворчливый и внушающий уверенность, всегда находящийся в хорошем расположении духа, он настоящий клад для экспедиции, подумал Роман, машинально глотая похлебку. Ему приходилось видеть слишком много групп, где разногласия перерастали в ссоры и откровенную вражду, что в непростых условиях чужой страны имело порой драматические последствия. Поэтому он был просто счастлив, что у них есть Уул, на которого всегда можно положиться, который опекает их и окружает заботой.
После короткого ужина, прошедшего в молчании, каждый погрузился в свои мысли. Омар вытащил тар, инструмент наподобие лютни, и тихо стал наигрывать какую-то мелодию. Палатку сотрясали яростные порывы ветра.
Позже, в спальном мешке, Роман ворочался, пытаясь заснуть. Потрескивание песка и завывание ветра сливались в монотонное протяжное пение, наполненное страданиями и одиночеством, вызывавшим в памяти ненужные картины ненавистного прошлого, от которого он все бежал и бежал, и не было конца этому бегству.
ГЛАВА 2
Буря прекратилась так же неожиданно, как и началась. Ни облачка, ни дуновения ветра. Только голубая, прозрачная тишина над красными горами.
Положив рюкзак у ног, Роман сжимал пальцами, уже успевшими заледенеть этим холодным утром, чашку обжигающего кофе. Укрывшись от песка за трейлером, Лейла затеяла ревизию своей аппаратуры, начищая объективы камер. Влад рассматривал шины, он зарос светлой бородой, волосы падали на глаза. Очень худой, с выпуклыми узловатыми мускулами и типично славянскими чертами лица, он словно излучал некое опасное обаяние, как домашний кот, вышедший на охоту. Ли загружал трейлер. Несмотря на невысокий рост и кажущуюся хрупкость, он был способен поднимать невероятные тяжести.
Маттео Сальвани, с копной влажных волос на голове и полотенцем на плечах, вышел из трейлера, где только что принял душ, что разрешалось делать два раза в неделю. Душем и сливным туалетом старались пользоваться как можно реже, поскольку пополнение запасов воды было весьма проблематичным.
Роман, уставившись невидящими глазами на надпись «Серебряный Рейнджер», выведенную Владом черной блестящей краской на боку трейлера, отхлебнул переслащенный растворимый кофе. Он мечтал о чашечке эспрессо. Настоящего венецианского эспрессо, который пьешь на террасе какой-нибудь траттории возле безмятежного канала. В Венеции он оказался один-единственный раз, это было первое путешествие, которое он совершил после освобождения и сразу же был очарован его каменными дворцами-кораблями, почти плывущими по воде. Он дал себе слово возвращаться сюда как можно чаще, но Центральная Азия поймала его и больше не отпускала. Природа здесь поражала суровой красотой. Какой-то беспощадно-суровой. Никакой сладостной истомы, никакой безмятежной радости. Нужно продвигаться вперед и не дай бог сбиться с пути, потому что ошибки здесь необратимы.
Д'Анкосс, который, в своих коричневых вельветовых брюках, тяжелых горных ботинках, свитере мягкой пушистой шерсти, наброшенном на белую рубашку, и помятой фетровой шляпе, казалось, сошел с альпийской гравюры начала прошлого века, курил трубку, оглядывая горизонт, на котором в его воображении наверняка клубились тысячи отважных всадников, издающих воинственные возгласы и размахивающих саблями. Роман тоже отпустил на свободу свои мысли, каждый раз они уносили его от этих широких просторов и неумолимо возвращали клетушку в три на три метра, где он провел пятнадцать лет.
Однако Антуан Д'Анкосс вовсе не размышлял о людях, которые когда-то жили в этих не слишком гостеприимных краях. Он думал о Максе, своем приятеле, о раке, который разъедал его печень. Он думал обо всех своих умерших друзьях, об эпохе СПИДа и о том, как они с Максом рука об руку миновали самые страшные пики эпидемии, пока не почувствовали себя спасенными, выжившими и спасенными, и это только затем, чтобы узнать, что у Макса рак, какой-то дурацкий рак, и что он скоро умрет. Он вовсе не думал о всадниках, которые когда-то спускались по этим склонам, он вспоминал об их с Максом прогулках верхом по дюнам в Вандее, особенно о последней, когда Макс еще мог держаться в седле. Да, он согласился на эту экспедицию, чтобы бежать, бежать от своей умирающей любви, бежать от боли и тоски. Он подумал, что это трусость. Ему было грустно.