Страница 190 из 191
Сергей подошел, он видел, как они барахтаются и пытаются выбраться, они очень спешили, потому что запах бензина усиливался, бак пробило, и струйка набирала скорость и упругость. Наклонился к стеклу, чьи-то глаза смотрели на него с мольбой и тоской, человек испугался, это было видно, а двери не открывались, их заклинило. Вытащил спичечный коробок, чиркнул, вспыхнуло пламя, глаза в салоне словно расплющились о стекло, пламя плясало в зрачках Сергея, он подошел к краю бензиновой лужи и аккуратно положил спичку на асфальт. Он успел отойти метров на десять — полыхнуло, раздались крики, и все скрыл ревущий столб пламени.
Взвизгнули тормоза, подкатил Клыков. Выскочил, в ужасе остановился на почтительном расстоянии, заметил Сергея, подбежал и, уже ничего не соображая, закричал:
— Почему! Почему мы их не спасаем?!
— Потому что мы их только что подожгли. — Сергей направился к своему «жигулю».
— Руки вверх! — хрипел в спину Клыков. — Расстреляю, сволочь!
Сергей вернулся и долго вглядывался в бесцветные глаза майора. Пистолет плясал в трясущихся руках, испуганный шофер жался к машине с заводной рукояткой в стиснутом кулаке.
— А что Блудливый скажет? — тихо спросил. Улыбнулся: — А что начальнику Первого главного доложите? То-то, красные крысы… Договоримся так: ловили — да не поймали. И по собственной дури угробились. Ты своему автомедону разъясни — вам, если что, трибунал…
— Авто… медон… — тихо повторил майор Клыков. — Авто — понятно… Медон… медон… Окончание слова «перамедон». Кому же сказать?
— Мне, товарищ Клыков. Пирамидон через «и» пишется, — жалобно произнес шофер. — У меня жена болеет, и таблетки эти есть.
Издалека послышался рев пожарных машин — граждане за темными окнами не дремали и продолжали выполнять свой гражданский долг.
Сергей уехал.
Он решил побывать на кладбище, у могилы Сильвестра, может быть, там следовало искать ответ на главный вопрос. Пустые улицы разворачивались навстречу невнятным светом притушенных фонарей, черные окна домов — ни огонька — словно иллюстрировали простую и грустную мысль: темно. Темно повсюду, и более всего в душах. Окна как глаза, и они темны. «Итак, — вспомнил он, — если око твое будет худо, то и все тело твое будет темно». И еще вспомнил: «Народ, сидящий во тьме, увидел свет великий, и сидящим в стране и тени смертной воссиял свет». Подумал: «Все они считают, убеждены, что в них — свет. Но если свет, который в них, — тьма, то какова же тьма? Нет… Они по-прежнему в тени смертной».
Он знал ворота — недалеко от главных, которые были открыты всегда. Странность заключалась лишь в том, что сторожа запирали главные ворота летом в девять часов вечера, а осенью — в семь. Эти же так и стояли открытыми, свидетельствуя, что у последователей Вождя голова никогда не знала, что делают руки…
Узкая дорожка привела к могиле. Обелиск был в исправности, только кто-то уже успел разбить овальный портрет Сильвестра, и левый глаз на фарфоровом медальоне смотрел как-то неприлично, будто подмигивал.
— Ну, что скажешь, Григорич? — тихо спросил Сергей и услышал еще более тихое: — А мы тебя ждали…
Обернулся. «Студент» — тот самый, что объяснял некогда суть Анастасии Ивановой-Потоцкой, — улыбался и внешне был крайне приветлив. Позади стояли еще трое — эти были крутые амбалы, не лица, а рожи, готовые, как и всегда, впрочем, к последнему и решительному бою.
— Зачем медальон разбили? — миролюбиво спросил Сергей.
— Аналитики вычислили, что ты придешь с ним общаться. Мы на всякий случай. — Он протянул наручники: — Ваши пальцы, товарищ, пахнут ладаном…
— Хорошо, товарищ… — Сергей протянул руки.
«Студент» начал надевать наручники.
— Слушай… А ты в самом деле? Общаться пришел?
— В самом деле.
— Пошли, — вмешался один из амбалов. — Еще рапорт писать, то, се, тыры-мыры, фуе-мое… Айда!
Сергей ударил «студента» головой в лицо, тот отлетел, амбалы подняли его, поставили, отряхнули и словно стая волков бросились на Сергея.
— Смотрите, товарищи… — Сергей поднял руки с наручниками вверх и развел. Наручники лопнули, оставшись на запястьях бесполезными браслетами. — Товарищи, — продолжал Сергей. — Мне не нужно лишних трупов. Я вам объясняю: идите домой и помалкивайте. Не пришел я. Так и запишите.
Они стояли напротив, словно три быка с налитыми кровью и яростью глазами и ногами, которые отдельно от каждого, сами по себе, сучили и рыли кладбищенский песок. Сергей понял: они в ступоре, «объяснять» бесполезно.
Из «фуэте» его левая нога вышла в лицо тому, что стоял справа. Удар был беспощадный…
Сел на продольный шпагат и достал центрального: кулаком в промежность.
Левый испугался, это было видно по тому, что парень замедлил, растерялся и попытался ударить Сергея антипрофессионально: носком ботинка в голову, как футбольный мяч. «Пыром» — так это называлось когда-то…
Поймал ботинок, закрутил винтом, амбал грохнулся. Голова его, словно арбуз, с треском наделась на пику оградного прута.
Все было кончено, оставалось только задать вопрос Сильвестру…
Подошел к могиле и долго всматривался. Потом лег на холм и вытянулся, прижавшись ухом к земле. Так он лежал недвижимо несколько минут, и вдруг глухой гул или скрежет, едва заметно донесшийся из-под земли, сложился в бессмысленную фразу: «иди… к стенке… кататься». И — смех. «Ха-ха-ха…» — это прозвучало наиболее достоверно и явственно.
Сергей встал. Что ж… Может быть, все это — только воображение? И оно сработало остро и точно из-за необычности обстановки? Все может быть…
Оттащил всех четверых к разоренному и разворованному склепу, перенес под спуд. У «студента» в кармане нашлась портативная рация, включил и сразу услышал раздраженный вопрос: «Почему молчите, отвечайте! Сохраняйте бдительность и крайнюю степень осторожности! Фигурант очень опасен, очень!».
— Я — фигурант, — улыбнулся Сергей и щелкнул тумблером на передачу. — Внимание! Важное сообщение для руководства Первого главного управления Комитета госбезопасности Советского Союза! Дорогие товарищи и друзья! К вам обращаюсь я! На немецком кладбище, в склепе семьи Эрландер находится опергруппа, которой было поручено обеспечить задержание! Группа в помощи более не нуждается. От лица службы и от себя лично благодарю всех, кто не справился с порученным делом.
Рацию он аккуратно засунул в карман «студента». Дорога к финалу была открыта…
Таня выбежала из дома художника сразу же, едва он только подъехал. Еще не рассвело, тьма стояла густая, плотная, как занавес, только одно окно пылало оранжевым пламенем и черный силуэт рисовался посередине, словно восклицательный знак. Таня помахала рукой, в окне ответили, и свет погас.
— Если я сейчас вернусь, — осторожно начала Таня. — Там… Да?
— Да, — Сергей вздохнул. — Над нами чужое небо, девочка, а под ногами — чужая земля…
— Что же тогда наше? — беспомощно спросила Таня.
— Новая земля и Новое небо, и Иерусалим Новый, он уже спускается с неба, и ждать осталось совсем недолго.
Серый рассвет вставал над городом, безнадежный и грязный рассвет. Они въехали в знакомый двор. Таня посмотрела на Сергея:
— Вечность прошла… Мне кажется, что это уже не мой дом.
— Тебе не надобно грустить. Когда все кончится — твоя жизнь будет продолжаться. Она станет лучше, чем была, и ты тоже изменишься. Я хотел бы приготовить тебя: ты проснешься завтра как ни в чем не бывало, обыкновенные заботы одолеют тебя, ты никогда не вспомнишь более…
— О тебе… — Таня поняла.
— Обо всем. Не жалей об этом. Живой должен жить.
— Ты говоришь загадками.
— Завтра. Это ведь совсем недолго, потерпи.
Поднялись на лифте, на площадке, притулившись к стене, сидела Зоя. Увидела и, раскинув руки, как крылья, бросилась к Сергею.
— Се-е-е-ре-жеч-кааа! — вопила она. — Мама сошла с ума! Я не знаю, что и думать, с работы оборвали телефон!
Сергей с трудом оторвал ее руки: