Камень-обманка

Бак пристально взглянул на бывшего офицера.

— Большие грехи за душой?

— Нет. Но воевал с красными.

— Это известно.

Бак еще раз оглядел сотника.

— Однако не ответили на мой вопрос. Вы грамотны, Россохатский, и понимаете: страна разрушена войной, нужна валюта, чтобы поднять хозяйство из руин. Итак?

— Дорога на Шумак тяжела, а я нездоров. И жена… Сами изволите видеть.

— Конечно. Подождем, когда поправитесь. Без проводника не найти Чашу.

Почувствовав головокружение, Андрей опустился на скамью. Взглянув в упор на Бака, спросил:

— Что «потом»?

— Когда мавр сотворит дело?

Чекист пожал плечами, сказал:

— Понимаю вас, Россохатский. Однако, поверьте, мы знаем, с кем имеем дело. Поможете найти Чашу и уедете с женой, куда пожелаете. Мне приказано сказать это.

Андрей молчал, вглядываясь в лицо чекиста, будто по его выражению хотел убедиться, что слышит правду. Помедлив, кивнул головой.

— Я помогу.

— Не сомневался. Набирайтесь сил. Ешьте и отдыхайте.

Бак подвинул Россохатскому чистую тетрадь и карандаш.

— Сумеете написать обо всем? Маршрут, рельеф, приметы?

— Да.

— Еще вопрос. Вы знаете Вана?

— Нет.

— Может, китайца, которого зовут иначе?

— Да. Дина.

— Молод?

— Старик.

— Внешность?

Выслушав Россохатского, Бак заметно оживился.

— Если не очень устанете, опишите старика. Кто? Откуда? Когда и куда исчез?

— Хорошо.

— Вернемся к экспедиции. С вами отправятся Варна и местные люди. Поход конный.

— А жена?

— Поедет со мной в Иркутск. Нужен акушер. Есть вопросы?

— Нет.

— Желаю удачи.

ГЛАВА 26-я

СНОВА КРОВЬ

Во главе небольшой колонны ехали братья Леоновы. За ними на коренастом бурятском коньке трясся Андрей, еще слабый, худой и молчаливый. Рядом, неловко сидя в седле, двигался щуплый, рот на замке, поисковик Сушин, присланный по просьбе иркутских чекистов из геологического управления. Замыкал колонну Варна.

Андрей с грустью и любопытством разглядывал тропу, бежавшую по каменистой тайге, в которой редкие березки уже начинали покрываться желтизной. Ощутимо надвигалась осень: кончались дожди, вот-вот должны были наступить ночные заморозки.

Совсем недавно он полз по такой же тропе полумертвый, задыхаясь от усталости и голода. Теперь под ним седло, и рядом люди, те самые, которые еще вчера могли убить его без тени сожаления. Люди, с какими он обязан ныне жить в одной кучке и делать общее дело.

Это было удивительно, походило на немыслимый сон.

Вечером того же дня поисковая группа прошла Туран и затерялась в горной тайге Восточного Саяна.

Сутками позже в Кырене, в штабной избе, появился запыленный и хмурый Грязнов. Он молча сел против Вараксина, расстегнул ворот рубахи, почти с ненавистью взглянул на командира.

— Что злой? — поинтересовался Степан. — Или обидел кто?

— Ты и обидел. Других на золото взял. Иль я хуже Леоновых Саян знаю?

— Отчего ж? Не хуже. Однако они — охотники, вольный народ, а ты занятой, гурты гоняешь.

Торговец поджег табак в трубке, поиграл желваками.

— Там, в Чаше, металла тьма, полагаю. На него овец всей Монголии купить можно. Ради того не грешно и дела бросить на время. Не веришь Артемию, командир?

— Ты за рубеж отлучался, Грязнов. А нам недосуг.

— Подождали б. Не на пожар.

Уже выбив трубку и собираясь уходить, торговец зло сузил глаза, кинул, не оборачиваясь:

— Еще пожалеешь, паря. Леоновы — они… им палец в рот не суй. Отгрызут палец.

Вараксин нахмурился.

— Зря пятнаешь людей, Артемий.

Однако, как только за коммерсантом захлопнулась дверь, Степан ощутил странное, тягучее чувство неуверенности, даже тревогу, и смущенно потер лоб.

«А-а, вякает без толку, — попытался он успокоить себя. — Глаза у него жадные, более брюха глаза!»

Но тут же вспомнил: сам, собираясь на охоту, отказался взять в проводники одного из Леоновых. В них и впрямь было что-то недоброе, чужое.

Экспедицию ожидали в Кырене к концу августа, но за неделю до срока в штабную избу внезапно втиснулись братья Леоновы. Они молча свалили в угол поняги, приставили к ним ружья и хмуро стали сворачивать цигарки.

Дверь за собой не закрыли, и Степан несколько мгновений вглядывался в проем, полагая, что сейчас кучкой войдут остальные. Но никто не появлялся.

Тогда Вараксин повернулся к сибирякам, и в его глазах застыло недоумение.

Евсей, перехватив взгляд, долго чиркал спичкой по коробку, бог знает сколько времени прикуривал и, наконец вздохнув, поднял на Вараксина глаза.

— Наш недогляд, командир, — сказал он, терзая в кулаке кольца черной бороды. — Не сберегли мы людей.

— Что?

— Которые потерялись, а этот, из города, сгинул. Вот я и Васька вернулись.

— Остальные где? — спросил Вараксин. Казалось, слова Леонова застревали у него в ушах и не доходили до сознания. — Люди, говорю, где?

— Нету.

— Всякому терпенью мера! Играешь с огнем — доиграешься до пепла, гляди!

Вараксин побагровел, но старался сдержать себя, полагая, что Евсей глупо шутит.

— Я ж те русским языком говорю: беда была. Утоп парень, вечное ему царствие.

Степан медленно подошел к Евсею, рванул его за ворот ватника, подтащил к себе.

— Вдвадорога заплатишь, гад! Где люди?!

— Не трожь брата, командир. Чё вцепился? Тайга это, понимать должон. Сами едва душу богу не оставили.

Степан отпустил Евсея, принудил себя успокоиться, кивнул Леоновым на скамью, потребовал:

— Давай ты, старшой. Но ладом. Без утайки.

Евсей стал рассказывать длинно и нудно, упоминая совершенно незначительные подробности, и, казалось, он никогда не доберется до конца.

Васька Леонов в продолжение всего рассказа грыз усы и кивал, подтверждая, что брат говорит чистую правду, и так оно всё на самом деле и было, а не иначе.

Из бесконечно длинного описания выходило следующее.

Люди, которых они вели, перебрались вброд через Иркут возле Турана и вышли на проселок, что ведет в улус Хойтогол. От Хойтогола, может, начальник знает, на Шумак проторена вьючная тропа. Пробежав долину Еже-Угуна, она вступает в лиственичный лес, а оттуда помалу лезет вверх, в кедрачи. Встречаются сосна и береза, но вскоре пропадают. Дорожка крутится меж болот, как собака за своим хвостом.

В тех местах тропа двоится. Одна взбирается на Шумакский перевал, другая — на седловину Хубуты. Они, Леоновы, взяли путь на Хубуты, хотя он и дальше верст на тридцать. А оттого так решили, что на короткой тропе тьма наледей и наносов. Передохнув в заболотье, прошли долину и ломали перевал Хубуты. На самой маковке, может, начальник бывал там, стоит жертвенник бурятов — обо. В проеме обо — деревянные лошадки, а близ — палка, на которой красные тряпочки.

Потом, понятно, спустились в болота Ара-Хубуты и по горной тундре выбрели на Архут. На третьи сутки, оставив за спиной ущелье Ямангола, пробились к зачинку реки и, взяв голец, свалились к устью Нарингола — левого притока Шумака.

Первая беда вышла еще на Яманголе. Дай бог, чтоб она не имела худого конца. Путь там — в ущелье — одно названье. Идешь по валунам и гальке, да через каждые сто саженей бродишь реку. Может, начальник знает, на пяти верстах — тридцать четыре брода. Скалы висят над башкой, и вода ревет, окаянная, будто ее нагайками хлещут.

Подле Ямангола назначил долгую стоянку — люди и лошади выбились из сил.

Варна и офицер опамятовались раньше других и решили пошататься вблизи, полесовать. Леонов не стал противиться, — сам видел горных козлов на гольцах, а свежее мясо — никогда не лишнее.

Но день кончался, оговоренный срок вышел, а стрелки не вернулись. Евсей и Васька велели геологу неотступно быть у костра, а сами кинулись искать людей. Да так ни с чем и вернулись.

Решили — догонят, до Шумака рукой подать, куда денутся? Офицер-то бывал на реке, найдет.