Страница 112 из 127
Успокоив жеребца, Вострецов достал из грудного кармана потемневшую от времени вересковую трубку, набил ее табаком из кисета, чиркнул спичкой. И тотчас лицо его утонуло в клубах дыма. Степан Сергеевич курил эту люльку с прямым чубуком и на привалах, и в бою, и на постели, и еще бог знает где, за что получил прозвище «Трубка», которое знала вся дивизия.
Как только он поджег табак, из-за деревьев рощи вышли два приметных человека чиновного обличия и решительно помахали руками.
Небо на востоке только-только бледнело, но все вокруг можно было сносно рассмотреть.
Один из встречных подошел к безбожно дымившему всаднику и сказал, усмехаясь:
— Дожили, слышь: спички прикурить нету. Одолжи огня, командир.
Это был пароль, и Вострецов, повеселев, отозвался: «Прижигай от трубки!» В тот же миг он соскочил с коня и обнял связных так, что у них затрещали кости. Отступив на шаг, представился:
— Краском Вострецов. Степан Сергеевич.
Связные назвались, в свою очередь:
— Федор Кузьмич Белов.
— Готлиб Гансович Проза.
Степан Сергеевич прекрасно знал, с кем имеет дело. Особый отдел армии заранее осведомил командира волжцев, кто его встретит у березовой рощи.
Оба подпольщика были примечательные люди. Готлиб Гансович Проза, партиец с десятого года, до чешского мятежа руководил Омским губернским совдепом. Уйти из города он не успел и вскоре, посильно изменив внешность, устроился в филиале шведской торговой фирмы по продаже сельхозмашин и орудий. Шведы колебались, надо ли брать в это смутное время человека без роду и племени, но Проза отлично владел шведским и русским языками, и у фирмы просто не было выбора.
Уже скоро Готлиб Гансович стал одним из опорных людей дела. Он был не только переводчик, но и монтер, инструктор, механик по установке машин.
Как только подпольщик укоренился в фирме, к нему явился Иван Алексеевич Медведев (Разницын), товарищ по партии, ее ветеран. Большевику грозил арест.
Проза взял Медведева к себе подсобным рабочим, и партийцы, прикрывая друг друга, избежали тюрьмы и смерти.
Что касается Федора Белова, то он появился в Сибири в конце мировой войны. Дважды раненный в рукопашных, солдат, не снимая погон, занимался посильным трудом: с отрядом ополченцев косил и прессовал сено, покупал и отправлял фронту скот.
Служба привела его в Омск. Там Белов отправился в шведскую фирму, договориться о покупке пресса. Вот тогда, в шестнадцатом году, они и познакомились, Проза и Белов, довольно скоро установив, что принадлежат к одной партии. Однако Медведев в ту пору был в поездке, и свести знакомство с ним не удалось.
Прошло несколько лет. На Урал медленно надвигалась весна, календари показывали апрель 1919-го. Это было черное время подполья: белые только что разгромили кассу взаимопомощи стрелочников, которой управляли большевики, и партийный Центр Челябинска.
Белов теперь служил коммерческим конторщиком в багажной кассе станции Челябинск. Как-то к окну кассы подошел суховатый, немногословный человек, огляделся, сказал, посмеиваясь:
— Что ж ты загордился, Федор Кузьмич, старых друзей не признаешь?
Белов, услышав характерный акцент Прозы, весело ахнул, однако кассу тотчас не покинул: за ними могли наблюдать филеры.
— Зачем изволили пожаловать? — полюбопытствовал он тихо.
Быстро выяснилось, что Готлиб Гансович «изволил пожаловать» в Челябинск для установки чаемешальной машины на одной из развесочных фабрик. Это была легальная причина приезда. Но был и тайный партийный приказ.
Западносибирские большевики посылали в помощь челябинцам надежных людей — надо было как можно скорее возрождать подполье после ужасного провала.
Узнав, что запасные части для чаемешалки еще не прибыли из Омска, Проза сообщил Белову адрес местной явки и добавил: познакомит его там с весьма примечательным человеком.
В восемь часов вечера Федор Кузьмич явился на Уфимскую, 20, в небольшой деревянный дом.
Навстречу гостю поднялись Проза и плечистый коренастый человек, в жилетке, с черной окладистой бородой.
— Иван Алексеевич Медведев, — представил его Готлиб Гансович. — Он же — Разницын.
Медведев был одет живописно. Кроме жилетки, на одном плече висела поддевка, яловые сапоги блестели от жира; на голове красовалась фетровая шляпа, а во рту торчала трубка, обкипавшая дымом. И Белову нетрудно было догадаться, что эта купецкая одежда избрана с умыслом, в целях конспирации.
Подпольщики быстро договорились о совместной работе. Иван Алексеевич в одеянии купца и Федор Кузьмич в форме железнодорожника будут ходить вместе, наблюдать за врагом, запоминать, то есть делать все, чтобы раскрыть планы белых и помочь своим.
Снова Проза приехал сюда во второй половине июля; 26-я и 27-я стрелковые дивизии красных выходили уже на ближние подступы к Челябинску. Двадцатого июля Колчак приказал форсировать эвакуацию города, полагая, что у него в запасе еще семь-десять дней. Коммунисты стремились всеми силами доказать адмиралу, что он заблуждается.
В частях Колчака бушевала паника. Бежали на восток, под штыками отправляли железнодорожников и оборудование заводов.
Белов должен был уехать из Челябинска вместе с багажной кассой. Он явился со всеми в вагон, положил свой узелок с рубахой и хлебом на полку, а за минуту до отправления соскочил с подножки вагона и ушел на конспиративную квартиру Медведева на Лесной[79] улице. Здесь его уже ждали хозяин явки, Проза и казначей, захвативший с собой для нужд партии все наличные деньги станции.
Двадцать второго июля в окно домика постучали. Проза вышел на крыльцо и увидел монаха в черной сутане, из-под нижнего края которой замечались пропыленные и странные в этом случае сапоги.
— Могу ли я видеть госпожу Тамару Каллистратовну Святосельскую? — поинтересовался чернец.
Услышав, что Святосельская выехала в Екатеринбург двенадцать дней назад, святой отец полюбопытствовал, какой сегодня день?
Ему сказали «вторник», и монах, весело качнув головой, заключил:
— Вторник и суббота, считает вся Россия, легкие дни.
Это был тайный язык, и они обнялись тут же на крыльце.
Войдя в дом и отдышавшись, незнакомец назвал себя: Богословский (Виноградов), сотрудник политотдела 5-й армии.
Это был тот самый посыльный, что, перейдя линию фронта, принес челябинскому подполью известие о железном марше красных полков.
…Вострецов снова опустился в седло и подозвал к себе командира разведки. Проза и Белов[80] предупредили бывшего челябинского кузнеца, что наступающих могут встретить засады у рощи и городского кладбища, и Степан Сергеевич послал туда разъезды. Но оказалось, что белые уже убрались, и батальоны беспрепятственно пошли к станции.
Сейчас главное заключалось именно в этом: заблокировать «железку», по которой надеялся укатить на восток разбитый Колчак.
Это, впрочем, было ясно всем и, прежде всего, рабочим «Столля», мастерских, Копейска.
Сдержав на одну минуту коня, Вострецов вслушался в утренние звуки города. На юге, сначала нестройно, затем все дружнее и гуще загремели выстрелы, слышался визг гранат, раздавались тревожные свистки паровозов.
Степан Сергеевич удовлетворенно покачал головой: станция и завод «Столля» начали восстание.
Еще выстрелы слышались на Александровской площади[81], там тоже шла, надо полагать, сильная схватка.
Вострецов вывел волжцев за рощу, оставил здесь заслон и, приказав комбату-3 Федорову поспешать к нефтяным и оружейным складам и депо, остальные роты повел на станцию.
Однако он не стал торопиться, а увлек бойцов на боковые, хорошо ему знакомые улочки и, со странным чувством радости и тревоги, утвердился в голове боевого порядка. Близ «Столля» спешился, жестом подозвал командира конной разведки Гришку Кувайцева, сказал, похлопывая себя плеткой по сапогам:
79
Лесная — ныне Свердловский проспект.
80
Федор Кузьмич Белов после гражданской войны руководил Митрофановским и другими совхозами, работал в областном управлении сельского хозяйства.
81
Александровская площадь — ныне Алое поле.