Годы в огне

И в уральской тайге, в звенящей тишине вечера, звучали и переливались красками пламенные слова:

Тень моих товарищей зовет меня в бой.

Мы были вместе в одной камере. Мы ловили вместе жадно каждый слух о победе наших далеких красных товарищей.

Пришли белые — увели.

Их не стало.

А я жив. Их тень зовет меня… Мои товарищи, которые еще томятся в белых тюрьмах, зовут меня.

Месть и свобода — зовут меня.

Я иду.

Я иду в битву с светлой верой.

Если убьют меня — моя тень будет звать новых борцов, как меня зовут тени моих товарищей».

Переждав новую волну возгласов «Мы придем!», Гашек вновь подставил газету под полосу света от передвижки и прочитал с подъемом:

Важенин вместе со всеми кричал «Ура!», а потом торопливо записал рассказ писателя в тетрадку, чтобы впоследствии, при случае, использовать в своей газете.

И вот теперь, выходит, такие завидные записи не пригодятся печати, потому что Кузьме поручено совсем иное дело, и надо спешить сквозь ночь и отыскивать свой полк. «Ладно, — подумал батальонный, — в хозяйстве все пригодится, отдам новому редактору».

Важенин простился с Хаханьяном и Вострецовым, пожелал им удачи и уже под утро наконец нашел в мешанине наступления свою новую часть.

Комполка Гусев железно стиснул Кузьме руку, сказал:

— Ах, вовремя подоспел, моряк! Беги — принимай батальон. И не гневайся на меня — спать тебе не придется!

Армия Тухачевского быстро приближалась к Челябинску, и обывателям казалось: они слышат далекий грохот орудий.

В городе царило торопливо-нервное, порой бестолковое и злобное напряжение, которое нередко возникает у войск и гражданских властей перед бегством. Буржуа спешили на станцию, нанимали по баснословным ценам железнодорожные вагоны и, бросив свои дома и заводики, бежали в Сибирь. Колчак и штабы снова и снова намекали на совершенно особые обстоятельства, которые круто изменят ход событий, но генералам не верили ни обыватели, ни газеты, ни сами войска.

По Сибирскому тракту на восток, в сторону Кургана и Омска, в мрачной немоте отходили всяческие вспомогательные роты и батальоны — связь, швальни, кузницы, госпитали, а также охрипшие от крика конторы и канцелярии. По той же дороге мрачно тащились беженцы; озлобленно стегали лошадей, впряженных в обозные телеги, нестроевые солдаты; мычали гурты скота — он тоже немало натерпелся от войны.

Семнадцатого июля 1919 года, в бурлении этих событий, на явку подпольщиков Степана и Андрея Прилепских, в слободке Сахалин, пришли их братья Иван и Семен.

Старший из них, Семен, командовал комендантской ротой в одном из штабов адмирала. Участник челябинского подполья, он то и дело передавал Ивану чистые воинские бланки с печатями и подписями.

С помощью справок, изготовленных на этих бланках, все последние недели «по болезням» и прочим «обстоятельствам» из белых полков исчезали солдаты.

Явившись в слободку, поручик сообщил братьям, что получил приказ отправляться пешком в Курган, и марш назначен на вечер двадцать первого июля. Разумеется, выпускать роту из Челябинска нельзя. У него, Семена, есть план разоружения без выстрелов и крови. И он изложил этот план.

В два часа ночи восемнадцатого июля на явку Ивана Прилепского пришли семнадцать подпольщиков. Обсуждение плана открыл слесарь со «Столля» Иван Кошарнов. Челябинское подполье знало этого боевика. Мобилизованный в войска адмирала, рабочий бежал из полка и скрывался на одной из явок.

Некоторое время назад Челябинский Центр поручил Кошарнову заведовать своим «паспортным бюро». Получив партийный приказ, подпольщик с огромным упорством учился делать печати. В первое время это были слова и цифры на картошке, потом — на свинце, меди и цинке.

Печати, оттиски которых добывал в штабе поручик Прилепский, часто шли в дело, и отличить подделки было весьма затруднительно.

Итак, в ночь с семнадцатого на восемнадцатое июля состоялось обсуждение плана. Говорили по очереди все подпольщики: Александр Евсеев, Григорий Леканов, Иосиф Солодовников, братья Владимировы.

Время летело горячее, совещаться долго не приходилось, и в четыре часа утра подпольщики разошлись, утвердив все, что следовало, вплоть до мелочей.

Накануне марша, утром двадцать первого июля, к командиру комендантской роты явились два подпольщика в солдатской форме и предъявили служебные предписания.

Прочитав документы, Прилепский позвал писаря и велел поставить на довольствие добровольцев Михаила Куркина и Николая Петухова, прибывших из запасного полка.

В тот же день, вечером, рота выступила в поход. Впрочем, это оказался недолгий марш. Как только взводы очутились близ озера Смолино, кто-то из солдат громко сказал поручику:

— Успеем еще намозолиться, вашбродь. Поспать бы ночку, а там и в путь.

— Пожалуй, дело, — согласился поручик. — Во тьме лишь ноги ломать.

И он тут же повел роту на Кузнецовскую дачу, что было загодя означено в плане.

Дача, расположенная в трех верстах от Челябинска, принадлежала владельцу чаеразвесочной фабрики Кузнецову-Губкину. Это был огромный, теперь пустой, дом, в котором вполне могли поместиться сто солдат роты. Владелец дачи сбежал в Омск неделю назад, и случайностей поручик не опасался.

Прилепский остановил роту во дворе и сказал небольшую речь. Он сообщил, что красные висят у них на плечах, надо глядеть в оба, а еще важнее — хорошо выспаться перед длинным маршем.

Тут же были назначены в караул добровольцы Куркин и Петухов, пусть начинают службу без раскачки.

Солдаты поддержали ротного, хотя и не отказали себе в удовольствии посмеяться над потешным сочетанием «курка» и «петух».

Через полчаса рота спала сном праведника, и лишь челябинские боевики с винтовками в руках «охраняли» ее покой.

Именно в это время в скупом лунном свете мелькнули темные фигуры людей. Часовые насчитали семнадцать человек и облегченно вздохнули: свои.

Передав винтовки Иосифу Солодовникову и, таким образом, «разоружившись», охрана тотчас исчезла. А боевики, достав из-за пазух наганы и «бульдоги», прошли на дачу.

У пирамид с оружием немедля встали братья Владимировы и Александр Евсеев. Затем Иван Кошарнов «схватил» командира роты, связал ему руки, а всех солдат разбудил и выгнал во двор: строиться.

— Вот что, воинство, — сказал Иван, когда безоружные взводы замерли под луной. — В Челябинске красные, и всякое ваше сопротивление — петля вам же на шею. Так что сидеть тихо.

Во двор привели ротного, и Кошарнов помог связанному взобраться на телегу, сиротливо торчавшую у крыльца.

Когда поручик утвердился там, Иван стал рядом и крикнул не столько офицеру, сколько рядовым, чтоб слышали и запомнили:

— Всё! Кончилась колчакия, вашбродь!

Арестованный ответил, не страшась:

— Мы победим, а враги наши сгинут!

Солдаты, открыв рты, смотрели на пока еще живого поручика.

Кошарнов, на всякий случай, «разгневался», сорвал с офицера погоны и велел двум своим отвести его в сторонку для понятного дела.

Братья Владимировы подхватили Прилепского под локти, увели в лесок и, развязав, постреляли в воздух. Затем попросили, как можно скорее, пока ночь, спешить на явку.

Семен Иванович, пожав руки товарищам, исчез в ночной темноте.

Владимировы вернулись на дачу, доложили, что «приказ исполнен», и Кошарнов велел роте идти в сарай и досыпать свое.

— А что потом? — полюбопытствовал какой-то смельчак.

— Утром придет комиссар, всех уведут, куда следует, и, наверно, отпустят.

Солдаты, оживленно перебрасываясь словами, пошли исполнять команду.