Молодость

Вокруг него тишина, он ощущает в этих опрятных, хорошо одетых выпускниках рондебошской мужской школы и епархиального колледжа, в юношах, что полчаса назад старательно вычисляли углы между векторами и мечтали о карьере инженеров-строителей, то же смятение, шок. Они надеялись полюбоваться зрелищем, похихикать над процессией деревенщины, а увидели грозное воинство. Для них этот вечер загублен, им хочется лишь одного – добраться до дома, выпить коки, съесть бутерброд и забыть о случившемся.

А ему? И он точно такой же. «Будут ли завтра еще уходить суда? – вот единственная его мысль. – Надо убираться отсюда, пока не поздно».

На следующий день, после того как все закончилось и демонстранты разошлись по домам, газеты находят способы рассказать обо всем. «Дан выход затаенному гневу» – так они это называют. «Одна из многих демонстраций протеста, прокатившихся по стране после Шарпвилля. Не приведшая к взрыву, – говорят они, – благодаря здравомыслию (наконец-то) полиции и помощи тех, кто демонстрацию возглавлял. Правительству, – заявляют они, – стоило бы посоветовать задуматься и принять происшедшее к сведению». Так они смягчают случившееся, уменьшают его значимость. Но его им не обмануть. Довольно одного лишь свистка, чтобы из лачуг и бараков Капской равнины явилась и развернулась в боевые порядки эта же армия мужчин, только еще более сильная, более многочисленная. И вооруженная к тому же китайскими автоматами. Как можно надеяться устоять против нее, если не веришь в то, за что стоишь?

А тут еще армия. Когда он заканчивал школу, на военную службу забирали лишь одного белого юношу из трех. Ему посчастливилось, на него жребий не пал. Теперь все изменилось. Установлены новые правила. В любое время он может обнаружить в своем почтовом ящике призывную повестку: «Вам надлежит явиться в Форт к 9 утра такого-то числа. При себе иметь только туалетные принадлежности». «Форт фоортреккеров» – расположенный где-то в Трансваале учебный лагерь, о котором он наслышан. Туда направляют призывников из Кейпа, подальше от дома, чтобы их легче было обламывать. Уже через неделю он очутится в «Форте фоортреккеров», в одной палатке с десятком головорезов– африканеров, будет есть вместе с ними из жестяных банок говяжью тушенку и слушать передаваемое радиостанцией Спрингбока пение Джонни Рея. Этого ему не перенести; он вскроет себе вены. Осталось одно: бежать. Но как бежать, не закончив университет? Это все равно что отправиться в долгий путь, в жизненный путь, без одежды, без денег, без (сравнение, к которому ему хочется прибегать меньше всего) оружия.

Глава пятая

Уже поздно, за полночь. В выцветшем голубом спальном мешке, привезенном из Южной Африки, он лежит на софе в квартире своего друга Пола на Белсайз– парк. У другой стены комнаты начинает похрапывать спящий в настоящей кровати Пол. В щели между шторами посверкивает ночное небо, натриево– оранжевое с лиловатым оттенком. И хоть он накрыл ступни подушкой, они все равно холодны как лед. Ну и не важно: он в Лондоне.

В мире существует всего два, от силы три города, в которых можно жить полной, напряженнейшей жизнью: Лондон, Париж, вероятно, Вена. Париж стоит на первом месте: город любви, город искусства. Однако, чтобы жить в Париже, нужно было закончить школу для отпрысков высшего общества, школу, в которой преподают французский. Что касается Вены – Вена для евреев, возвращающихся в нее, чтобы предъявить наследственные права: на логический позитивизм, двенадцатитональную музыку, психоанализ. Остается Лондон, куда южноафриканцу не приходится тащить с собой кучу документов, город, в котором говорят по-английски. Лондон может быть безжалостным, лабиринтообразным, холодным, однако за его пугающими стенами сокрыты мужчины и женщины, которые занимаются настоящим делом – пишут книги, картины, сочиняют музыку. Ты каждый день проходишь по улице мимо них, не догадываясь об их тайнах, и причина тому – прославленная и прекрасная британская сдержанность.

За половинную долю в квартирке, состоящей из единственной комнаты и закута с газовой плиткой да раковиной, из крана которой течет лишь холодная вода (ванная и туалет находятся наверху и служат всем, кто живет в доме), он платит Полу два фунта в неделю. Все его привезенные из Южной Африки сбережения сводятся к восьмидесяти четырем фунтам. Нужно срочно искать работу.

Он посещает учреждения Совета Лондонского графства, оставляет свое имя в списках свободных учителей, готовых по первому зову приступить к работе. Его направляют в Барнет – это самый конец Северной линии – на собеседование в средней современной школе. У него две университетских степени – по математике и по английскому. Директор школы хочет, чтобы он преподавал социологию, а кроме того, два раза в неделю надзирал за плавающими в бассейне учениками.

– Но я не умею плавать, – протестует он.

– Значит, придется научиться, не так ли? – отвечает директор.

Он покидает школу, унося под мышкой учебник по социологии. На подготовку к первому занятию у него остаются лишь выходные. Подходя к станции, он уже клянет себя за то, что согласился на эту работу. Однако для того, чтобы вернуться и сказать, что передумал, он слишком труслив. Из почтовой конторы на Белсайз-парк он отсылает учебник в школу, с запиской: «Непредвиденные обстоятельства сделали невозможным исполнение возложенных на меня обязанностей. Прошу принять мои искреннейшие сожаления».

По объявлению в «Гардиан» он отправляется в Ротамстед, расположенный за пределами Лондона сельскохозяйственный институт, – там когда-то работали Холстед и Макинтайр, авторы «Планирования статистических экспериментов», одного из его университетских учебников. Собеседование, которое предваряется экскурсией по делянкам и оранжереям института, проходит хорошо. Он подает заявление о приеме на должность младшего экспериментатора. Обязанности МЭ, как выясняется, состоят в разбивке площадок для опытных посадок, регистрации урожаев, получаемых при различных режимах выращивания, и анализе полученных данных на институтском компьютере – все это под руководством одного из старших экспериментаторов. Работы, собственно сельскохозяйственные, производят огородники, за которыми надзирают агрономы, так что руки ему пачкать не придется.

Через несколько дней он получает письмо, подтверждающее предложение этой работы с годовым жалованьем в шестьсот фунтов. Он не в силах сдержать ликование. Какая удача! Работа в Ротамстеде! В Южной Африке никто этому не поверит!

Правда, имеется одна оговорка. Письмо заканчивается так: «Поселиться вы сможете в деревне или в одном из муниципальных домов». Он посылает ответное письмо: предложение он принимает, однако жить предпочел бы по-прежнему в Лондоне. А в Ротамстед будет ездить поездом.

В ответ ему звонят из отдела кадров. Ездить сюда из Лондона нереально, говорят ему. Предложенная работа не подразумевает отсижива-ния определенных часов за письменным столом. В какие-то дни придется приступать к ней самым ранним утром, в другие – работать допоздна, иногда и по выходным. Поэтому он, как и все прочие сотрудники, должен будет поселиться вблизи института. Не будет ли он так добр еще раз все обдумать и сообщить о своем окончательном решении?

Восторженное настроение его разбивается вдребезги. Стоило ли проделывать путь от Кейптауна до Лондона, если придется жить в спальном районе, отстоящем от центра города на многие мили, и вскакивать на заре, чтобы измерить высоту, до которой вымахали какие-нибудь бобовые? Он хочет работать в Ротамстеде, хочет найти применение математическим знаниям, приобретенным годами труда, но хочет также и посещать поэтические вечера, знакомиться с писателями и живописцами, заводить романы с женщинами. Сможет ли он заставить работающих в Ротамстеде людей – мужчин в твидовых куртках и с трубками в зубах, женщин в жидких кудряшках и совиных очечках – понять все это? Сможет ли произносить в их присутствии такие слова, как «поэзия», «любовь»?