Страница 11 из 21
И хотя была ночь, командир батареи приказал дать три залпа из карабинов. Не думайте, сволочи, что до смерти нас испугали. Немцы лупанули по вспышкам из пулеметов, повесили несколько световых ракет. Мы пересидели их стрельбу в воронках и отправились к себе. Ничего, гады! У нас противотанковые ружья есть, гранаты, бутылки с горючкой. Плюс мины. Суньтесь только!
Но фрицы не сунулись, а вскоре мы перешли в наступление. Через позиции перевалили танки и двинулись вперед. Тяжелые КВ, «тридцатьчетверки» и легкие БТ и Т-26. Следом поднялась и пошла пехота. То есть мы.
Думаю, если бы нас кинули в лобовую атаку вверх по склону, от батальона мало бы что осталось. Но немцы, боясь попасть в клещи, ночью отступили, оставив небольшой заслон, который к рассвету тоже испарился. Первую и вторую линии мы взяли почти без потерь. На минах подорвались два танка, но не сгорели. Экипажи остались ремонтировать порванные гусеницы. По-глупому, у меня на глазах, погиб боец из нашей роты. Полез в блиндаж. Успел только ручку дернуть. Шарахнул приглушенный взрыв, отбросив массивную, расщепленную взрывом дверь, которой накрыло бойца. Мы увидели дергающееся тело с оторванной по локоть рукой, пробитое десятком осколков.
Целый день шли без остановки. Два коротких привала. Гречневая каша и консервированная американская колбаса. Я такой штуки ни разу не пробовал и с удовольствием умял полбанки, выданной нам с Федей на двоих. Над головой плыли группами по девять-двенадцать штук бомбардировщики. Истребители, стремительные и остроносые «яки», проносились, снижаясь почти до земли. Нас обгоняли «студебеккеры», с орудиями на прицепе, небольшие полугрузовые «виллисы». Некоторые везли на прицепах легкие «сорокапятки» и минометы. А если учесть, что танки с десантом вперед прошли… Во, силища!
Спали часа три, прямо на земле, завернувшись в шинели, потом снова шли и все явственнее слышали буханье взрывов. Передовая! Мой первый бой.
Немцы закрепились опять на бугре, среди полуразбитых хат украинской деревеньки. Сады, множество яблонь и груш, среди которых терялись белые мазанки с соломенными крышами и маленькими окошками. Деревеньке повезло, фашисты сжечь ее не успели, за исключением нескольких домов – слишком быстро передвигались наши передовые части. Но перед деревней танки угодили в засаду.
Две «тридцатьчетверки», обе без башен, полыхали вовсю. Третья вела огонь с места. Повредило ходовую часть. За танками, рассыпавшись по канавам и овражкам, залег десант. Уцелевшие танки отошли и стреляли по непонятным мне целям в деревне.
Наша рота тоже залегла. Последовала команда окапываться. Но земля была такая твердая, что саперные лопатки лишь скребли поверхность. Тогда мы тоже стали расползаться по ложбинам. Федя и я залезли в канаву и, стараясь не поднимать пыль, нагребли небольшой бруствер. К нам перелез Семен и стал сворачивать самокрутку. Подбитый танк стоял метрах в трехстах от нас и продолжал стрелять.
– Сейчас они его уделают, – хладнокровно сообщил Семен. – И бежать ребятам нельзя. Танк ведь не горит.
Накаркал! Сильный взрыв встряхнул «тридцатьчетверку». Машину развернуло от удара. Двое танкистов выскочили и, пригибаясь, нырнули в воронку. А над моторным отделением поднимались огоньки коптящего пламени. Вскоре танк заполыхал. Внутри глухо ахнуло несколько взрывов, но башня осталась на месте. Наверное, снарядов мало оставалось.
– Вот уж куда бы не пошел, так в танкисты, – рассуждал Семен. – Живьем горят.
– Зато в пехоте сладко, – поддел его Федя Малов. – Сам говорил, что один в роте с сорок первого остался.
– Везде хреново! – ожесточенно затушил самокрутку Семен. – Гонят, как скотину на убой.
– Землю свою освобождаем, – вмешался я.
– Не хрена было рот разевать! На границе все знали, что немец нападет, а чего-то ждали. Полководцы! Глянули бы вы, что в сорок первом творилось! А в сорок втором, под Харьковом? Вся степь усеяна брошенными машинами и повозками. Удирали, только пятки сверкали, а теперь корячимся, назад землю отбираем.
Ударила наша артиллерия. Стреляли гаубицы. Впереди поднимались фонтаны земли. Шишкин, с окровавленной щекой, обежал цепь и сказал, что двигаемся вслед за танками. По свистку.
– Кто отстанет, ротный обещал лично пристрелить. Раненых не подбирать. Есть санитары. И не ложиться. Ляжешь – гибель.
Из-за рощи двинулись танки. Они быстро набирали скорость, изредка останавливаясь и стреляя на ходу. Отставая от них, что-то крича, бежал десант. Поднялись наша и седьмая рота. Я еще не осознавал, что это атака, в которой чаще всего и убивают. Прибавляли бодрости танки и десант. Хоть нам доставалось поменьше, ударили из пулеметов и по нашим ротам.
– Ур-ра! За Сталина!
Да, так мы кричали. И матерились, и орали что-то еще, гася в себе страх. Мы с Федей бежали рядом, позади – Бабушка.
– Чего прячешься? – обернулся, тяжело дыша, Малов. – А ну, вперед!
И хотя Федя был рядовым пехотинцем, как и Бабушка, тот послушно вырвался вперед. Господи, как он боялся! По мертвенно-бледному лицу текли крупные капли пота, он задыхался, но продолжал бежать. Наверное, человек чует свою смерть или тяжелое ранение. Проживший в оккупации два года, работавший на каком-то заводике, чтобы прокормить семью, и подозреваемый особым отделом во всех грехах, белгородец честно бежал в цепи.
Не ложился, хотя вокруг уже падали бойцы. Одни лежали неподвижно, другие кричали, звали санитаров.
Белгородца сбило на наших глазах. Подламываясь, он повалился, как тряпичная кукла. У парня были перебиты обе ноги выше колен. Он попытался подняться и снова свалился на неестественно выгнувшихся ногах. Шаровары, обмотки мгновенно набухли кровью. Шишкин налетел на нас сзади:
– Чего там?
И хотя задерживаться было запрещено, Федю отправил вперед, а меня оставил. Быстро и ловко он перетянул обрывком веревки одну ногу и крикнул мне:
– Ремень, да не этот! С брюк!
Так же крепко перетянул моим ремешком вторую ногу. Нашу маленькую группу уже приметили, и пулеметная очередь взбила фонтанчики земли метрах в трех от нас.
– Все, вперед!
– Я же умру, – собрав все силы, выкрикнул Бабушка.
– Сейчас санитары подберут.
Цепь, рассыпаясь, охватывала восточный край деревни, а весь бой запомнился мне какой-то суматошной громкой неразберихой. С Федей Маловым и еще двумя бойцами мы бежали, выставив винтовки к крайнему дому, ожидая каждую секунду немцев. Но из-за плетня выскочили сержант Абдулов и еще двое наших бойцов. Сказали, что немцев здесь нет. Стрельба шла в стороне. Сержант приказал мне:
– Лезь на чердак. Глянь, где фрицы.
Я ловко вскарабкался на чердак, и первое, что увидел, огромный копченый окорок, висевший под стрехой. Сразу захотелось есть. Мои родные края небогатые. Перед войной мясо ели по праздникам, а окорок я пробовал раза три в жизни. Я на минуту забыл даже про бой, нюхая копченую лытку.
– Ну, что там? – кричали снизу.
В дыму и вспышках понять что-то было трудно. Я долго вглядывался, потом по крыше что-то сильно шарахнуло. Я покосился еще раз на окорок и спрыгнул вниз.
– Вон там фрицы, – уверенно сказал я, рассудив, что где стреляют, там и враг.
Побежали дальше. Посреди улицы горел мотоцикл. Наш или немецкий – непонятно, но горел так сильно, что я удивился. Железяка с гулом полыхала, как груда сухого хвороста, облитого бензином. Дым был черный, колеса тоже горели вовсю. Жар стоял такой, что и на пять метров не подойдешь.
Из неожиданного замешательства меня выбил воющий звук летящего снаряда, который взорвался далеко позади. Бросился догонять своих. Пробегая, увидел в кювете на обочине два трупа. Земля на Украине в основном черноземная. Но в этой деревне было много известняка. Трупы были покрыты засохшей серой с бурыми пятнами известковой коркой. Словно жуткие куклы. Я прибавил ходу и на бегу доложил Абдулову о найденном окороке. Тот рассеянно похвалил и велел запомнить дом. Но особой радости не проявил. Позже я пойму, что семейный сержант больше думал о том, как выжить. Он командовал, вел за собой бойцов, но смерть воспринимал по-другому, чем восемнадцатилетний парень, не веривший, что его могут убить.