Энн Виккерс

Ведь у нас с тобой есть и темперамент и обаяние. Нет Энн, выкинь из головы эту идею насчет обреченности выдающихся женщин. У мужчин судьба ничуть не легче. Умнейший, талантливейший человек женится на посредственности, и супруга, едва успев преодолеть благоговейный страх перед его славой, начинает из кожи вон лезть и доказывать миру, что она ничем не хуже его, — и делают из этого цель своей жизни, покуда он наконец ее не бросит. Она с ума сходит от того, что все люди видят в ней только жену знаменитого человека. И старается внушить ему, что он перед ней виноват.

Возьмем просто двух друзей — любых «А» и «Б», которые вступили в жизнь на равных условиях. «А» добился успеха, а «Б» нет. И если «Б» это стерпит, не постарается унизить своего удачливого друга, не станет припоминать ему былые промахи и неудачи, значит, он человек удивительно благородный, какие встречаются редко.

Что говорить, Энн, это старо, как мир. Вспомним историю Аристида Справедливого.[144] Стадо всегда ненавидит незаурядных людей. Истинно говорю тебе: больше будет ликования, если один праведник будет отдан на поношение толпе, чем если девяносто девять возвысятся, чтобы служить примером человечеству.

Только в результате небывалого счастливого стечения обстоятельств могут встретиться одинаково незаурядные мужчина и женщина, которые не станут подсчитывать, кто из них выше и на сколько… И даже если они встретятся, непременно окажется, что один из них уже связан узами брака с каким-нибудь чванным ничтожеством, и пожениться они не могут, — но, слава богу, пока еще не принята поправка к конституции, которая отменила бы священный древний обычай любви вне брака. Всю свою долгую жизнь я вмешивалась в самую интимную сторону человеческих отношений, — так вот, я не назову и шести счастливых супружеских пар, где и муж и жена были бы в равной степени незаурядными людьми. Но твое женское обаяние, деточка, тут ни при чем.

Забавно, честное слово! Будь женщина хороша, как Диана, будь она более талантливым физиком, чем Резерфорд,[145] будь она президентом Соединенных Штатов, чемпионкой мира по теннису, знатоком семнадцати языков, изумительной балериной и обладай она к тому же безупречно функционирующим надпочечником — все равно, если при этом ни один мужчина не кидал на нее умильных взглядов, она будет смотреть снизу вверх на любую развязную хористочку… И боюсь, что так оно и будет во веки веков, аминь. Проклятье!

Когда Энн наконец распрощалась, отчаяние успело смениться усталостью и опустошенностью, а место Великой женщины заняла женщина совсем маленькая…

Пикник прошел очень мило. В течение трех последующих недель Рассел был все так же добродушно внимателен и, к счастью, не задавал вопросов. Линдсею Энн звонить не стала. Один раз он позвонил сам и осторожно начал, что хотел бы пригласить ее и Маргарет… Но Энн вежливым, почти спокойным тоном отклонила приглашение.

Как-то вечером она сидела дома одна, углубившись в брошюру «122 экономных способа приготовления риса» (штудирование такого рода литературы было одной из самых тяжелых ее обязанностей), и что-то напевала себе под нос. В дверь постучали; она рассеянно откликнулась: «Войдите».

Удивленная тишиной, она подняла голову: на пороге, молча глядя на нее, стоял Линдсей Этвелл. Он снял шляпу; руки его дрожали. Весь он как-то неуловимо постарел и опустился. Правда, воротничок был в порядке, но галстук, всегда безукоризненный, чуть съехал набок, а волосы утратили обычный лоск. У него был вид безнадежного больного. Он сделал несколько неуверенных шагов вперед. Энн не поднялась ему навстречу. Она едва помнила, кто этот человек.

— Энн, я с ума схожу! Я ненавижу Маргарет… Она самодовольная пустышка! Энн, мне нужны только вы, ваша широта, ваша цельность! Простите меня! Будьте моей женой!

— К сожалению, это невозможно, Линдсей, — мы с Расселом Сполдингом вчера поженились. Завтра будет официальное объявление.

— Но почему? Боже мой, почему?!

— Почему?.. Ну, во-первых, потому, что он сделал мне предложение. И, кроме того, он мне нравится. Да! Он мне нравится.

ГЛАВА XXXIV

Церемония бракосочетания состоялась в четверг днем, в единственный час, который удалось выкроить: оба были, как всегда, заняты по горло благой деятельностью; но вечером того же дня Расселу предстоял банкет в Обществе пропаганды единого подоходного налога, а на пятницу было назначено заседание комитета «Друзей России», и потому он деликатно намекнул, что все остальное лучше отложить до субботы, когда на даче Мальвины Уормсер должен был начаться их трехдневный медовый месяц.

— Прекрасно, — согласилась Энн.

На дачу они приехали около шести часов. Стоял теплый весенний вечер; уже взошла луна. В поезде Рассел усердно развлекал ее, изображая, как на заседании комитета редактор журнала «Стейтсмен» битый час пытался совместить непоколебимую лояльность по отношению к Советской России с глубочайшим пацифизмом и добросердечным отношением к контрреволюции.

Носильщиков на платформе не оказалось. Энн с восхищением следила, как Рассел вскинул на плечо весь их багаж (она всегда забывала о том, что он очень силен) и в два счета донес его до станционного здания, а потом с деловитой уверенностью вызвал по телефону такси.

Знакомая комната в доме Мальвины — потолок из сосновых досок, запах дерева, книг, соленое дыхание моря, — и сердце у Энн болезненно сжалось: ведь в этих стенах была убита Прайд. Но воспоминания отхлынули, когда Рассел подхватил ее на руки и прижал к груди.

— Ну и силища! — засмеялась она. — Смотри, не надорвись! Я тяжелая!

— Для меня… — Заглянув ему в лицо, она увидела, что он не шутит. — Для меня ты слабенький, хрупкий мотылек, несмотря на всю твою гениальность, и я буду тебя лелеять и укрывать от жизненных невзгод.

— М-мм… С такой постановкой вопроса я встречаюсь впервые. Между прочим, если тебе доведется беседовать с одной моей знакомой, некой Китти Коньяк, — ей ты не говори, что я мотылек. А хорошо бы теперь поужинать! Неужели ты правда не забыл захватить еду?

— Голубушка, твой старик, может быть, безнадежен как социолог, но по части снабжения провиантом он кому хочешь даст сто очков вперед. Перед тобой потомственный организатор пикников! Король бойскаутов!

— Рассел, милый, говори о себе все что угодно, только не это.

В ее голосе проскользнула грустная нотка.

Но хозяйственные наклонности Рассела ее даже растрогали. Из деревянного ящика, который он внес в комнату с такой легкостью, как если бы — словом, как если бы это был довольно увесистый деревянный ящик, — будто по волшебству явились пол-окорока, копченая грудинка, курица, два мясных пирога, телячьи отбивные — все это было сразу же отправлено в холодильник — и бесконечные жестянки и банки, а в них — кукуруза, помидоры, блинная мука, овсяный концентрат, рокфор… Как все мечтатели со здоровым желудком, Энн любила разглядывать витрины гастрономических магазинов — и вот, пожалуйста, целый магазин на дому!

Повязавшись передником и распевая «Улыбнись, улыбнись!», Рассел принял деятельное участие в приготовлении и сервировке свадебного ужина. Он развил даже слишком большую активность, а его оптимизм перехлестывал через край. Весь этот шум начал действовать Энн на нервы. Она почувствовала необъяснимую усталость. Ей хотелось спокойно поужинать, посидеть, полюбоваться морем в лунном свете, ощутить на губах вкус поцелуев-долгих-долгих, пока не закружится голова — и наконец уснуть в крепких мужских объятиях.

— «А путь-дорога вьется, вье-о-отся»…

— Ну и черт с ней! Пусть вьется!

— Что с тобой, деточка?

— Извини ради бога, Рассел. Просто эта песня мне еще во время войны надоела.

144

Аристид Справедливый (540–467 г. до н. э.) — афинский политический деятель, был известен своей честностью и принципиальностью. В один из периодов его деятельности афинские граждане, поддержавшие его политических противников, подвергли Аристида изгнанию.

145

Резерфорд, Эрнест (1871–1937) — выдающийся английский физик, исследователь атомного ядра, лауреат Нобелевской премии.