Страница 34 из 54
Павел Осипович без всякого вступления спросил:
— Знал, в кого стреляешь?
— В фашиста.
Железнодорожник сдержанно улыбнулся, и улыбка открыла сходство с хозяйкой: да, брат.
— Целил правильно. Инструктор следственной группы полиции. Учил «бобиков», как вести следствие по-гитлеровски. — И тут же вздохнул. — Но за такого гада арестовали наших людей, хватали в тот вечер каждого подозрительного.
Олесь понял: все, что он рассказал Лене, детально проверено.
— Мстил за лагерь?
— За все. За народ.
— Кем до армии был?
— Студентом. Меня призвали с третьего курса. В сороковом.
— Армейская специальность какая?
Павел Осипович выдал себя: так спросить мог только военный, командир, а не простой железнодорожник.
— Был наводчиком в артиллерии, потом — в дивизионной газете. Нас окружили…
Хотел рассказать, при каких обстоятельствах попал в плен, чтобы руководитель подполья ничего плохого о нем не подумал. Но Павел Осипович перебил:
— Пишешь?
— Писал.
— Он стихи печатал, — сказала Лена.
— Вот как? — Павел Осипович искренне удивился и начал рассматривать парня с большим интересом, потом повернулся к Андрею: — Легализовать можем?
— Зачем?
— За поэта они схватились бы. Такие кадры им нужны. Устроить бы его в комиссариат, в их отдел пропаганды.
— Мы его возьмем в диверсионную группу. В истребители, — сказал Андрей. — Готовый террорист.
— Диверсантов хватает. Все рвутся стрелять. Нужно думать о том, чтобы заслать наших людей во все оккупационные учреждения, куда только возможно. Наперед нужно думать. Дальше заглядывать.
— Планировать войну на пять лет? — скептически усмехнулся Андрей.
— На пять не нужно. Но не думай, что победим через месяц. Много крови прольется, ребята, ой, много… — вздохнул Павел Осипович. — Давайте больше не закидывать немца шапками. Дорого мы за это заплатили.
— Через месяц Минск будет наш! — шепотом, но очень уверенно сообщил Андрей.
— Авантюристы вы, ребята, еще раз говорю вам. Ты видишь, сколько их напихано? — кивнул Павел Осипович на окно. — Набиты все казармы, все дворы.
— Дед, идешь вразрез… — мягко, но серьезно, без обычной улыбки своей, сказал Андрей.
— Вразрез не пойду, решение выполню… Но организоваться, организоваться нам нужно сначала. Вот о чем говорю.
— Товарищи… — деликатно предупредила Янина Осиповна, почему-то показав глазами вверх, на потолок.
Короткий спор этот, сущность которого Олесь понял позже, окончательно запутал его. Кто же тут руководитель? Показалось даже, что его дурачат нарочно, но не обиделся, решил, что это необходимо в целях конспирации. Странно было бы, если бы ему сразу, с первой встречи, выложили все карты на стол — кто король, а кто валет.
После предупредительных слов Янины Осиповны присмотрелся, как уважительно мужчины обращаются к ней, и подумал, что не последнюю роль в группе играет она. Но ему не хотелось быть в группе ни под ее руководством, ни под руководством ее брата. Его тянуло к Андрею, решительному, смелому, уверенному. Он всегда любил таких людей, может, потому, что сам был тихий, застенчивый. Опасаясь, что Павел Осипович будет настаивать на его работе у оккупантов, Олесь, не дождавшись их решения, сказал:
— Я морально не готов работать у гитлеровцев. Я слишком ненавижу их!..
Павел Осипович вздохнул, как бы сожалея, что еще один человек не может понять его. Сказал почти жестко:
— Я ненавижу их не меньше. Однако работаю. Лучшим работником считаюсь. Немцы мне полностью доверяют. А между прочим, я тоже из лагеря. Вот они помогли освободиться, — кивнул он сразу на троих — на Лену, Янину Осиповну, Андрея.
После такого признания человек этот сделался самым близким тут — товарищем по страданию. Олесь уже было подумал: «Нет, не можешь ты ненавидеть, как я, ты не пережил того, что пережил я». Теперь ему сделалось стыдно за то, что он почему-то сразу отнесся к этому человеку не очень приязненно, как бы скептически: мол, легко тебе, дед, рассуждать и планировать войну, как сказал Андрей, на пять лет. А «дед», оказывается, вот кто. Не его ли должна была выкупить Ольга?
— Простите, — сказал Олесь.
— За что? — удивился Павел Осипович.
Андрей засмеялся:
— Ну что, дед? Нравится тебе парень? Я из него сделаю лучшего диверсанта. А ты его хочешь послать немецкие прокламации писать.
— Прокламации он писал бы наши, но со знанием дела… врага бы знал изнутри, это важно. Кстати, пока Андрей даст тебе задание, напиши стихи о разгроме немцев под Москвой. Хорошо было бы сатиру или такие, чтобы людям петь их хотелось. Мы их листовкой напечатаем. Печатники свои, — ласково посмотрел «дед» на Лену, а потом сказал Андрею, повторяя, видимо то, что уже говорил прежде:
— Нужно, ребята, сочетать все формы борьбы.
Андрей, кажется, согласился с этим, потому что смолчал. Олесь отметил, что про стихи сказано человеком образованным, интеллигентным, даже его друзья студенты когда-то говорили по-русски не «напиши стихи», а «напиши стих», и снова подумал, что этот простой железнодорожник в потрепанной одежде, небритый, до войны занимал немалый пост, да и в подполье, конечно, не рядовой. Одно непонятно — его отношения с Андреем. Кто кому подчиняется? Вчерашний военный, Олесь не сразу мог принять своеобразную партизанскую демократию.
Обрадовало согласие «деда», чтобы задание дал ему Андрей. Но когда? Хотелось получить его тотчас. Вообще по дороге сюда он совсем иначе представлял себе заседание подпольного центра. Казалось, сразу будут команды, как в боевом штабе. А что к нему, в сущности, присматриваться? Он весь душой и телом в борьбе. Он мог бы продолжить ее один, но знает, что сила в организации, потому и искал настойчиво связи.
— Саша, берите хлеб, не стесняйтесь.
— Спасибо, я не голодный.
— Его хозяйка блинами кормит с верещакой. А драники ее на весь рынок пахли. Мне и сейчас снятся те драники. Даже слюнки текут.
Янина Осиповна блеснула золотым зубом, глянув на Андрея влюбленно и с шутливым укором:
— Не нюхай чужие кастрюли.
— Так на рынке же! Не на кухне. Послушайте, если бы вы видели, как она умеет торговать! Класс! Деньги не жаль заплатить, чтобы посмотреть на такое.
Олесю стало стыдно за Ольгу и за себя. Возможно, он покраснел или еще чем-то выдал себя, потому что хозяйка внимательно посмотрела на него и вдруг спросила:
— Послушайте, Саша, можем мы Ольгу приобщить к нашему делу?
— Нам вот так, — резанул ладонью по шее Андрей, — нужен такой человек. Какая связная! И внутри города. И для связи с партизанами. Ее вся полиция знает.
— Веришь ей? — не отводя глаз, в упор, переходя на «ты», спросила Янина Осиповна.
Олесь растерялся и перевел взгляд на Лену. Но Лена на него не смотрела, Лена смотрела в чашку.
— Можешь поручиться? — спросил Андрей.
Парня бросило в пот. Он был готов к любым, самым тяжелым испытаниям, но о таком даже не подумал, а между тем какое оно нелегкое, это испытание. Не поручиться за человека, который спас тебе жизнь, которому ты доверил величайшую тайну? А как поручиться, если человек этот живет совершенно иными интересами, если даже разгром немцев под Москвой Ольгу мало тронул? Нет, не было у него уверенности, что Ольга готова к сознательной борьбе, готова жертвовать жизнью, как к этому готов он.
— А ты, Лена? Ты можешь поручиться? — решительно и нетерпеливо наступал Андрей.
Лена подняла голову и, недобро блеснув глазами, сурово ответила:
— Я? Нет, я не могу! Кулачка! Живет только ради своей выгоды.
Андрей резко поднялся, ступил к окну, глянул в него. Повернулся. Сказал приглушенно, но раздраженно:
— Эх ты! Один спит с женщиной…
Олеся будто кипятком обдало, он покраснел, как рак.
— Андрей, выбирай слова. — На бледных щеках Янины Осиповны выступили красные пятна.
— Не хочу я выбирать слова. Наплевать мне на ваши интеллигентские тонкости!.. Другая в школе училась, дружила… И не видите человека? Ну, черт с вами! Я поручаюсь за нее! Головой!