Главная улица

Все закивали, кроме одной… На этом деловые разговоры были прерваны, и дамы приступили к обсуждению супруга миссис Эдгар Потбери, доходов миссис Потбери, автомобиля миссис Потбери, особняка миссис Потбери, ораторского стиля миссис Потбери, оранжевого вечернего туалета миссис Потбери, прически миссис Потбери и безусловно отрицательного влияния миссис Потбери на федерацию женских клубов штата.

Прежде чем разойтись, программная комиссия посвятила три минуты окончательному выбору темы занятий на будущий год. Журнал «Культурный досуг» предлагал две темы: «Меблировка и фарфор» и «Библия как литературное произведение». И здесь произошел еще один неприятный инцидент. Миссис Кенникот снова выскочила со своими замечаниями:

— Вам не кажется, что у нас и так уже достаточно говорят о Библии в церквах и воскресных школах?

Миссис Леонард Уоррен, едва сдерживаясь, воскликнула:

— Ну, что вы скажете! Я не думала, чтобы мог найтись кто-нибудь, кому надоела Библия! Великая древняя книга, которая две тысячи лет выдерживала нападки неверных, достойна, мне кажется, хотя бы беглого внимания с нашей стороны!

— Ах, я не то хотела сказать… — начала объяснять Кэрол; но ей было очень трудно вывернуть свою мысль наизнанку. — Я просто хотела бы, чтобы мы не ограничивались ни Библией, ни меблировкой, а занялись изучением действительно замечательных идей современности — будь то химия, антропология или рабочий вопрос, — идей, имеющих в настоящее время такое огромное значение.

Все вежливо откашливались.

Председательница спросила:

— Есть еще вопросы? Желает ли кто-нибудь поддержать предложение Вайды Шервин о том, чтобы мы остановились на изучении меблировки и фарфора?

Предложение было принято единогласно.

— Шах и мат! — пробормотала Кэрол, поднимая руку.

Неужели она серьезно верила, что может насадить семя либерализма в глухую стену посредственности? Как могла она впасть в такое безумие, чтобы пытаться сажать что бы то ни было в эту гладкую стену, за которой всем этим людям так сладко спалось?

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Неделя настоящей весны, редкая сладостная неделя мая, миг передышки между свирепыми ветрами зимы и летней духотой. Каждый день Кэрол уходила из города на лоно цветущей природы, опьяненной новой жизнью.

Единственный волшебный миг, когда к ней возвращались молодость и вера в красоту.

Она пошла на север, к дальнему берегу Ласточкиного озера, по железнодорожному полотну, которое, как единственный прямой и достаточно сухой путь, естественно служил в степи главным трактом для пешеходов. Большими шагами переступала она со шпалы на шпалу. Потом попробовала идти по рельсам, балансируя вытянутыми руками и осторожно переставляя ноги. Теряя равновесие, она наклонялась, отчаянно взмахивала руками и хохотала.

Вдоль полотна в густой траве, жестко щетинившейся прошлогодними обгоревшими стеблями, выглядывали канареечно-желтые лютики и лиловые, опушенные зеленью цветы ветреницы. У кустиков толокнянки ветки были красные и гладкие, как лак японских чашек.

Кэрол сбежала по песчаному откосу, улыбнулась детям, собиравшим в корзинку цветы, приколола к своей белой блузке пучок нежных цветов ветреницы. Зеленые поля манили ее в сторону от педантично прямолинейной железной дороги и заставили пролезть под изгородью из ржавой колючей проволоки. Она направилась по борозде между низенькими всходами пшеницы и рожью, которая под ветром вспыхивала серебряным огнем. Возле озера Кэрол вышла на луг. Он так пестрел цветами мяты и пушистыми метелками индейского табака, что похож был на редкий старинный персидский ковер кремовых, розовых и нежно-зеленых тонов. Жесткая трава под ногами приятно похрустывала. Ласковый ветер набегал со стороны сверкавшего на солнце озера, и мелкие волны плескались о зеленый берег. Кэрол перескочила через ручеек, бежавший меж ивовых кустов, и подошла к веселой рощице берез, тополей и диких слив.

Листва тополей была с серой подпушкой, как на картинах Коро; зеленые и серебристые стволы были чисты, как у берез, стройны и безупречны, как стан Пьеро. Целые облака белых цветов дикой сливы окутывали рощу весенней дымкой и словно отодвигали ее куда-то вдаль.

Вбежав туда, Кэрол вскрикнула от радостного чувства свободы, вновь обретенной после стольких месяцев зимы. Цвет дикой вишни заманил ее с открытых солнечных просторов сюда, в эту тихую зеленую глубину. Лучи, проникавшие сквозь молодую листву, колыхались, как в подводном царстве. Задумчиво шла она по заброшенной дороге. Под мшистым бревном нашла венерин башмачок. В конце дороги вновь открылись широкие волнистые поля пшеницы.

«Верую! Лесные боги еще живы! И земля эта прекрасна! Прекрасна, как горы. Какое мне дело до всяких Танатопсисов?»

Она вышла в прерию, широко раскинувшуюся под сводом смело очерченных облаков. Кое-где поблескивали болотца. Вверху краснокрылые зуйки гнались за вороной — мгновенно разыгранная в воздухе мелодрама. На холме обрисовывалась фигура человека, шедшего за бороной. Его лошадь, пригнув шею, лениво и умиротворенно тащилась вперед.

Тропинка вывела Кэрол на обратную дорогу в город. Островки одуванчиков желтели среди дикой травы. Из бетонной трубы под дорогой вырывался поток воды. Кэрол шла с чувством приятной усталости.

Кто-то обогнал ее на подпрыгивавшем форде и крикнул:

— Подвезти вас, миссис Кенникот?

— Благодарю! Вы очень любезны, но я предпочитаю пройтись.

— Погодка-то какова! Я видел в одном месте пшеницу, верно, в пять дюймов. Ну, всего хорошего!

Она не имела ни малейшего понятия, кто это, но привет согрел ее. Этот фермер своими простыми словами дал ей то, чего она никогда не могла найти может быть, по своей, может быть, по их вине — среди матрон и коммерческих тузов города.

— В полумиле от Гофер-Прери под кустами орешника она увидела цыган: крытую повозку, палатку и привязанных к кольям лошадей. Широкоплечий мужчина, сидя на корточках, держал над костром сковороду. Он оглянулся. Это был… Майлс Бьернстам.

— А-а, откуда это вы взялись? — закричал он. — Подите сюда и съешьте кусок бекона. Пит! Эй, Пит!

Какой-то взъерошенный субъект показался из-за повозки.

— Пит, вот единственная настоящая леди в моем поганом городишке. Лезьте сюда и посидите с нами минутку, миссис Кенникот! Я удираю на все лето.

«Красный швед» встал, потер затекшие колени, подошел к проволочной изгороди и раздвинул ее перед Кэрол. Пролезая сквозь ограду, она невольно улыбнулась ему. Ее платье зацепилось за проволоку. Бьернстам заботливо отцепил его.

Рядом с этим человеком в синей фланелевой рубашке, мешковатых защитных штанах, неровных подтяжках и старой мягкой шляпе Кэрол казалась такой маленькой и нарядной.

Угрюмый Пит поставил для нее перевернутое ведро. Она присела, опершись локтями о колени.

— Куда вы отправляетесь? — спросила она.

— Уезжаем на все лето лошадьми торговать, — усмехнулся Бьернстам. На его рыжие усы упал луч солнца. — Мы настоящие бродяги и благодетели общества. Такие поездки для нас дело привычное; мы на этом собаку съели. Покупаем у одних, продаем другим. И ведем дело честно — по большей части. Здорово проводим время. Ночуем под открытым небом… Хотелось мне проститься с вами перед тем, как махнуть сюда, но… Слушайте, поехали бы вы с нами!

— Я бы с удовольствием.

— Пока вы будете жевать жвачку с миссис Лайм Кэсс, мы с Питом пройдем всю Дакоту, потом через Скудные земли в горы, а к осени очутимся где-нибудь ма перевале через Биг-Хорн и заночуем под вой метели на высоте в четверть мили над самым озером! Утром будем лежать, закутавшись в одеяла, и следить сквозь сосны за полетом орла. Понравилось бы это вам? Орел парит весь день… Далекое, широкое небо…

— Молчите! Не то я поеду с вами, и выйдет скандал. Когда-нибудь я, может быть, на это решусь. Прощайте!

Ее ручка исчезла в его прокопченной ладони, словно одетой в кожаную рукавицу. С поворота дороги она помахала ему. Теперь она уже не так восторженно глядела вокруг, а ее чувство одиночества стало еще острее.