Главная улица

— Довольно! Не надо больше!

Она упала лицом к нему на колени.

Он нагнулся и поцеловал ее в шею.

— Я не хочу быть несправедливым. Я признаю, что любовь — великая вещь. Это так. Но ты думаешь, что от нее много осталось бы? Родная моя, разве я так уж плох? Разве ты совсем не можешь любить меня? Ведь я… ведь я в тебе всегда души не чаял!

Она схватила его руку, поцеловала ее. Потом, всхлипывая, проговорила:

— Я с ним больше не увижусь. Теперь я не могу… Жить в душной каморке за портняжной мастерской… Я не настолько люблю его, чтобы пойти на это. А ты… даже если бы я была уверена в нем, уверена, что он как раз тот, кто мне нужен, все равно я едва ли могла бы бросить тебя. Брак как-то связывает людей. Его нелегко порвать, даже когда следовало бы.

— А ты хочешь порвать его?

— Нет!

Он поднял ее, отнес наверх, положил на постель и пошел к двери.

— Поцелуй меня! — пролепетала она.

Он легко коснулся ее лба губами и выскользнул из комнаты. Целый час она слышала, как он ходил по своей спальне, зажигал сигару, барабанил пальцами по стулу. Она чувствовала, что он та мощная стена, которая ограждает ее от темноты, и что эта темнота сгустилась еще больше, когда снаружи разразилась давно надвигавшаяся буря с дождем и снегом.

За завтраком Кенникот был приветлив и еще больше рассеян, чем всегда. Весь день Кэрол старалась придумать, как ей проститься с Эриком. Позвонить? Городская станция, несомненно, будет подслушивать. Послать письмо? Его могут найти. Пойти повидать его? Немыслимо. Вечером Кенникот без всяких комментариев передал ей конверт. Письмо было подписано Э. В.:

«Я знаю, что могу причинить вам только горе. Сегодня вечером я уезжаю в Миннеаполис, а оттуда как можно скорее в Нью-Йорк или Чикаго. Я приложу все старания, чтобы чего-нибудь достигнуть. Я… я не могу писать, я слишком люблю вас. Да хранит вас бог!»

Пока она не услышала гудка, сказавшего ей, что отходит поезд на Миннеаполис, она не могла ни думать, ни двигаться. А тогда уже все было кончено. У нее не осталось ни планов, ни желаний.

Поймав взгляд Кенникота, смотревшего на нее поверх газеты, она подбежала к нему, отбросила в сторону газету, и в первый раз за многие годы они снова были влюбленной парой. Но она знала, что и теперь у нее нет ничего впереди, что вечно она будет ходить по тем же улицам, мимо тех же людей, в те же лавки.

Через неделю после отъезда Эрика служанка всполошила Кэрол, доложив:

— Вас желает видеть какой-то мистер Вальборг. Он ждет внизу.

Кэрол заметила любопытный взгляд девушки и рассердилась, что нарушено спокойствие, за которым она укрылась. Сойдя вниз, она заглянула в гостиную. Но увидела не Эрика Вальборга, а какого-то низенького, седобородого, желтолицего человека в грязных сапогах, парусиновом пиджаке и красных варежках. Он угрюмо смотрел на нее хитрыми красными глазами.

— Вы жена доктора?

— Да.

— Я Адольф Вальборг. Моя ферма возле Джефферсона. Я отец Эрика.

— Вот как!

Перед ней стоял неприятный старикашка с обезьяньим лицом.

— Что вы сделали с моим сыном?

— Я вас не понимаю.

— Ничего, поймете, прежде чем я отсюда уйду! Где он?

— Право же… Я полагаю, что он в Миннеаполисе.

— Вы полагаете! — Он смотрел на нее с невыразимым презрением. Нормальной орфографией невозможно передать его искалеченные согласные и завывающие гласные. — Вы полагаете! Какие важные слова! Довольно с меня важных слов и довольно вранья! Я хочу знать, что вы знаете, а не полагаете!

— Слушайте, мистер Вальборг, сейчас же перестаньте грубить! Я вам не служанка на ферме. Я не знаю, где ваш сын, да и знать не могу!

Но ее негодование разбилось о его тупое упрямство. Он поднял кулак, еще больше подогрел этим жестом свою злость и глумливо заговорил:

— Ну и подлые же вы, городские бабы! Наряды у вас пышные, а слова-то лживые. Вот отец хочет спасти своего сына от разврата, а вы обзываете его грубияном. Видит бог, мне нечего шапку ломать ни перед вами, ни перед вашим мужем! Я не в батраках у вас! Пришел ваш черед послушать правду о себе, и уж я не стану говорить с вами по-городскому.

— Вот что, мистер Вальборг…

— Что вы с ним сделали? А? Я сам вам на это отвечу! Он был славный мальчик, хотя и дурак набитый. Я хочу, чтобы он вернулся на ферму. Портняжным ремеслом он зарабатывает слишком мало. А мне не по карману нанимать работника. Я хочу взять его назад на ферму. А вы вмешиваетесь, дурите ему голову, путаетесь с ним и подбиваете его удрать.

— Вы лжете! Все это неправда, неправда!.. А если бы и было правдой, вы все равно не смеете так разговаривать со мной.

— Полно вам вздор молоть! Я-то сам знаю. Не слыхал я, что ли, тут от одного, который живет в городе, что вы проделывали с моим парнем? Знаю я про ваши делишки! За город с ним ходили! Прятались с ним в лесу, да!.. Что вы там делали? О боге говорили, что ли? Так — то! Такие бабы хуже уличных девок. Такие богачки с важными мужьями, да безо всякого дела… А я? Посмотрите на мои руки, посмотрите, как я работаю, посмотрите на мои руки!.. А вы — нет, боже сохрани, вам не надо работать, вы слишком важная, чтоб честно трудиться! Вам надо тешиться с парнишками, которые моложе вас, смеяться, да баловаться, да вести себя, словно скоты какие. Оставьте моего сына в покое, поняли?

Он тряс кулаком перед ее лицом. Она слышала запах навоза и пота.

— Да что толку говорить с такими! От вас правды не добьешься. Но я еще доберусь до вашего муженька!

Он направился в переднюю. Кэрол подскочила к нему, вцепилась пальцами в его пыльный рукав.

— Вы мерзкий старик, вы всегда старались обратить Эрика в раба, который помогал бы вам набивать ваш бумажник! Вы издевались над ним, изнуряли его работой, из-за вас ему, вероятно, и в самом деле никогда не удастся подняться над вашей навозной кучей! А теперь, не зная, как прибрать его опять к рукам, вы приходите сюда и осмелив… Подите скажите моему мужу, поговорите с ним, но не пеняйте на меня, если он убьет вас, если мой муж убьет вас, да, убьет!..

Старик крякнул, тупо взглянул на нее, произнес только одно слово и вышел.

Кэрол очень ясно слышала это слово.

Она не дошла до кушетки. У нее подогнулись колени, и она упала ничком. В мозгу промелькнули обрывки мыслей: «Это не обморок. Смешно! Неужели я стану рисоваться? Надо встать!» Но она не могла шелохнуться.

Когда Кенникот вернулся домой, она лежала на кушетке. Он быстро подошел.

— Что с тобой, Кэрри? У тебя ни кровинки в лице!

Она схватила его за руку.

— О, будь ко мне добр, не сердись на меня! Я еду в Калифорнию — в горы, к морю. Пожалуйста, не спорь, потому что я должна уехать!

Он спокойно ответил:

— Хорошо. Поедем оба. Оставим малыша с тетей Бесси.

— Как можно скорее!

— Ну, да! Как только удастся выбраться. Теперь не разговаривай больше. Вообрази, что мы уже в пути!

Он погладил ей волосы и лишь после ужина возобновил разговор:

— Насчет Калифорнии я согласен. Только придется отложить это недели на три, пока я устрою, чтобы меня заменил кто-нибудь из прибывающих в отпуск военных врачей. И затем лучше не давать повода к сплетням, уезжая теперь. Можешь ты потерпеть еще недели три?

— Да, — беззвучно произнесла она.

Люди исподтишка наблюдали за Кэрол на улице. Тетушка Бесси попыталась допросить ее по поводу исчезновения Эрика, но получила отпор от Кенникота, прикрикнувшего на нее:

— Послушай, ты что, намекаешь, будто Кэрри имеет к этому какое-то отношение? Так заметь себе и рассказывай, кому хочешь, что мы с Кэрри поехали с Валь… поехали с Эриком кататься, и он спросил меня, как в Миннеаполисе с работой — получше, чем здесь, или нет, — и я посоветовал ему переехать туда… А вы, кажется, получили большую партию сахару в лавке?

Гай Поллок перешел с другой стороны улицы, чтобы сказать несколько приятных слов о Калифорнии и новых романах. Вайда Шервин затащила Кэрол к «Веселым семнадцати». Там, среди общего напряженного внимания, Мод Дайер выпалила, обращаясь к Кэрол: