Гидеон Плениш

Швейцар — монумент в синей форме с серебряным галуном — бросился открывать дверь посетителю с дамой, которые думали было проскочить в Бель-Пуль, минуя его. Вернувшись к собеседникам, он презрительно фыркнул:

— Глупости вся эта демократия. Дослужились бы до того, чтобы носить не шоферскую куртку, а ливрею, как я, — очень даже были бы довольны. Богачи — они ничего. Видали, сколько на чай отвалили? Демократия! Это, выходит, я не лучше моего брата Джейка, который до сих пор в Мэне картошку сажает? А Джейк, выходит, не лучше какого-нибудь бродяги, который по дорогам побирается? Как бы не так! Ничего из вашей демократии не получится.

Шофер миссис Хомуорд возмутился:-Должно получиться! Не то мы вылетим в трубу, как Европа. И как это мы, черт возьми, допустили, что страной распоряжаются пролазы вроде миссис Хомуорд и ее папаши да их прихвостни вроде вас?

— Не поздоровилось бы вам, знай ваша хозяйка, какого вы о ней мнения!

— Никому из нас не поздоровилось бы, знай хозяева, какого мы о них мнения.

Шофер залез в машину и с досады уснул, а в это самое время Уинифрид Хомуорд разливалась соловьем:

— Я всегда гордилась тем, что даже простой шофер чувствует себя со мной, да и с моим отцом — высокоодаренным социологом — так же свободно, как со своими товарищами!

После банкета Плениши вместе с Мардуком и Хомуордами удостоились лестного приглашения в гости к губернатору Близзарду.

Доктор сел в машину с Уинифрид. Взглядом указав на спину шофера, она зашептала — вернее, она думала, что говорит шепотом:

— А вот возьмите его — глупый, косный человек.

Разве такого убедишь прислушаться к Голосу Демократии? Он только и знает, что свою машину. Я уверена, что на меня он никогда и не смотрит. Он не знает, умна я или глупа. Вероятно, он не знает даже, красива ли я.

Во второй машине Пиони поочередно гладила по руке Тома Близзарда, — Чарли Мардука и Гарри Хомуорда и говорила им, что после великих трудов липа у них усталые, но красивые, и что она очень, очень гордится знакомством с ними.

Все трое улыбались, как довольные, сытые коты.

Гостиная в холостой квартире губернатора имела в длину сорок футов, в обеих боковых стенах — по камину и в обоих концах — по стойке с напитками.

Доктор Плениш вызвал всеобщий интерес уверенным заявлением, что и полковник и губернатор были бы гораздо лучшими президентами, чем мистер Рузвельт. Уинифрид рассказала — но ей это сообщили совершенно конфиденциально и дальше передавать не следует, — что один корреспондент, которого как-то угощал коктейлями один дипломат, которого как-то угощал бульоном маршал Петэн, сказал, что уже в январе 1942 года Франция восстанет против власти Германии.

Спать Плениши улеглись около двух часов.

Пиони сладко зевнула:

— Чудесно провели вечер!

Доктор Плениш проснулся от ее вздоха.

— Ты знаешь, сколько стоило платье, которое было сегодня на Уинифрид?

— Мм?

— 1 риста пятьдесят долларов, не меньше. А я никогда не платила за платье дороже 39 долларов 95 центов!

От этой страшной мысли он окончательно проснулся и заговорил раздраженно:

— Ужасно дорога жизнь в Нью-Йорке. Сегодня я зашел купить галстук на Пятой авеню-решил покутить,___________________________________________ думал, истрачу доллара два с половиной. Продавец показывает мне один, очень миленький — пять долларов, а когда я попросил что-нибудь подешевле, выложил какую-то дрянь за три доллара, и еще смеет ухмыляться. Ужас! Заплатил я свои три доллара и ушел с таким чувством, будто подобрал сигарный окурок, а меня заметили. За один галстук!

— Да, да. Подумай, ведь ты зарабатываешь… в этом году, наверно, выйдет тысяч восемь — жалованье, лекции, вообще все вместе?

— Примерно.

— А все-таки мы бедные. Почему это? Ты же нисколько не глупее полковника Мардука.

— Но честнее его. Я действительно считаю, что с Гитлером и компанией следует покончить раз и навсегда, и действительно верю, что можно добиться большего сотрудничества между людьми. А сам только и делаю, что помогаю продвигаться этому плуту Map- дуку!

— Не смей говорить такие вещи! А сколько ты делаешь добра, а какие чудесные идеи высказываешь — ну, о демократии и все такое! Но подумать, что ты получаешь больше, чем ректор Булл в Кинникинике, и все-таки нам часто приходится обедать в кафетерии!

— Пиони!

— Мм?

— Тебе никогда не кажется, что хорошо бы вернуться — уехать в какой-нибудь маленький город или вступить в какое-нибудь честное небольшое религиозное общество, где не нужно было бы тянуться за миллионерами вроде Мардука? Он-то, наверно, и по девять долларов за галстук платит!

— Нет, нет, ни за что! И не смей так думать! Именно так люди и начинают опускаться. Ты же не хочешь, чтобы после стольких лет борьбы я опять очутилась в обществе фермеров!

— Да, пожалуй, нет.

— Ну, вот видишь!

В субботу 6 декабря 1941 года доктор Плениш утром вылетел с ректором Райотом в женскии колледж Боннибел. Перелет стоил дорого, но расходы взял на себя колледж, а, кроме того, доктор полностью включил их в свой отчет по ДДД под рубрикой «разъездные».

В час дня в Бониибелс был устроен банкет со всеми атрибутами семи других банкетов, на которых он присутствовал за последние девятнадцать дней: те же устроительницы, те же вспышки магния, рукопожатия и честолюбивые школьницы-репортерши, воображавшие, что они его интервьюируют, когда спрашивают его, как им немедленно получить работу в нью-йоркских газетах; то же холодное жаркое и теплое мороженое ассорти. Единственное отличие состояло в том, что на девичьи головки было приятнее смотреть, чем на фраки и вечерние туалеты.

В три часа, на торжественном собрании колледжа, он получил от ректора Райота почетную степень доктора литературы. Теперь у него было почти столько же регалий, как у полковника Мардука: две степени доктора прав, три степени доктора литературы и даже одна настоящая степень — доктора философии. Вооруженный таким образом, он чувствовал, что в жилах у него течет другая, более благородная кровь — может быть, кровь какой-нибудь пятой группы.

В 7.30 вечера они с Джорджем Райотом вторично провели диспут на тему «Следует ли женщинам в случае войны вступать в армию». Но теперь Джордж предложил поменяться ролями: его больше устраивала перспектива разрешить своим милым девочкам вступать в армию сколько их душе угодно.

Отчетов о вчерашнем диспуте газеты не поместили, поэтому доктор Плениш согласился и, когда пришла его очередь, затянул:

— Итак, повторяю, больше не приходится сомневаться, что женщина равна мужчине, и никто, даже пьяный дурак, даже в шутку не станет отрицать великое благо, заключенное в том, что женщинам дали — если только позволительно употребить здесь слово «дали»- право голоса, все равно, рассматривать ли это как практическое мероприятие или как символ признания этого равенства, но все же, несмотря на это, охотно с этим соглашаясь, задаешь себе вопрос, следует ли им ради эксперимента тратить свои прекрасные тонкие качества, во многих отношениях ставящие их выше мужчин и в конечном итоге, несомненно, могущие служить противовесом грубой физической силе мужчины (хотя, может быть, и необходимой для некоторых видов труда), следует ли растрачивать их на суровые обязанности солдата, — о мои юные друзья, ваш уважаемый ректор и, как я с гордостью отмечаю, мой старинный и близкий друг доктор Райот, может быть, и не прочь пококетничать с этой идеей, импонирующей его мощному уму, но что касается меня, то я, как человек практический, деловой и притом несколько сведущий в военной истории и военной подготовке, говорю вам, что женщине, молодая она или старая, вступать в армию, даже по собственному желанию, и подвергать себя всем тяготам и опасностям строевой службы, это, друзья мои, — и я умоляю вас отбросить мелкие соображения антагонизма между полами, сколь они ни естественны, если принять во внимание долгую, трудную и, нужно признать, славную и в некотором смысле даже воинственную борьбу, которую выдержали женщины, чтобы преодолеть слепое противодействие, глупые предрассудки и косность установившихся обычаев и привычек, а также пример других цивилизаций, которые, хоть и могут показаться колоритными пусть эстетически чуткому, но ненаблюдательному человеку, на самом деле оказали плохую услугу основным потребностям роста человеческой культуры, к числу которых следует отнести подлинное и равноправное сотрудничество мужчин и женщин во всех их взаимоотношениях, будь то любовь, война или домашний очаг, а между тем исторически обусловленная сила и острота этого антагонизма должны явиться фактором, мешающим той ясности выражения и сжатости изложения, какие, вы сами это понимаете, необходимы при рассмотрении такой необъятной и сложной проблемы…